Еще они придумали любовную игру – нежась в кровати, пристально разглядывали разные (не срамные) места на теле друг друга и пытались найти сходство пупка, соска, уха, пальца, плеча с каким-нибудь фруктом, птицей, зверем или вещью. Оба понимали, что эта игра делает их более чувственными и позволяет лучше понять друг друга. Едва не касаясь носом кожи, они рассматривали укусы насекомых, царапинки, синяки и родинки. Шеи и ноги у них были сплошь покрыты красными пятнышками от бесконечных комариных укусов. Порой кто-нибудь из них пугался, глядя на очередную красноватую припухлость. «Что это?» – в страхе спросила однажды Зейнеп, обнаружив у колагасы маленькое вздутие на спине рядом с подмышкой. Однако, разглядев крохотную дырочку, из которой сочилась кровь, она поняла, что это не зародыш бубона, а комариный укус, и успокоилась.
За два месяца, проведенных на острове, колагасы немало насмотрелся на то, как страх смерти, словно злой дух, встает между мужем и женой, матерью и сыном, отцом и дочерью. Однажды, когда он вместе с доктором Нури пришел в больницу Теодоропулоса, его сильно рассердили супруги, которых нисколько не интересовало состояние детей, заболевших одновременно с ними. В другой раз (дело было на одной из приморских улиц квартала Кадирлер) мальчика с огромным бубоном на шее удалось увезти в больницу только потому, что отец его тоже заболел и не имел сил сопротивляться солдатам Карантинного отряда. Стоило кому-то в семье захворать, как остальные начинали с величайшим подозрением следить за любыми покраснениями, укусами и прыщиками на собственном теле. На лицах таких людей колагасы замечал выражение глубокого одиночества, которое делало невыносимой саму мысль о смерти.
В тот день, когда супруги переехали из гарнизона в отель, колагасы, поправляя перевязь, на которой висела раненая рука, нащупал уплотнение в правой подмышке. Постаравшись, чтобы этого не заметила Зейнеп, он осмотрел подозрительное место в зеркальце и увидел красноту. Покрасневший участок, довольно большой, не отзывался болью на прикосновения, как бывало у больных чумой, а только зудел. Не чувствовал президент ни слабости, ни жара, которые у больных сопровождали появление бубона. С другой стороны, последние два дня он покашливал. У некоторых чума начиналась с кашля.
Если это чума, сможет ли он, почувствовав ее симптомы, не поддаться панике? Колагасы терпеть не мог трусов.
С тех пор как молодой офицер османской армии Камиль стал Командующим и президентом, он ощутил перемену в своих мыслях, чувствах и даже мечтах. Это не огорчало, но удивляло. В душе его прибавилось идеализма, он больше думал о других и хотел посвятить свою жизнь родному острову, своему сыну и мингерской нации. Когда им овладевали подобные чувства, он радовался, что сделался лучшим человеком, чем был прежде.
Неожиданно избранный в Командующие и президенты, он ощутил себя предназначенным для этой роли. Разве может это быть простой случайностью, когда человек, который тремя днями ранее был простым колагасы, пусть и награжденным медалью на войне с Грецией, становится главой государства, и не где-нибудь, а на своем родном и любимом острове? Еще в военном училище колагасы считал себя счастливцем, ибо никто из мингерцев не показывал таких блестящих успехов в учебе, как он. Теперь он понимал, что и это было не случайно, и ему хотелось, чтобы это поняли другие. Когда вырастет его сын, он, разумеется, тоже узнает, каким был его отец в юные годы.
На следующее утро Командующий сидел за столом в своем кабинете, смотрел в окно второго этажа отеля «Сплендид палас» и думал о том, как печально выглядят виднеющаяся сквозь ветви акаций и сосен безлюдная набережная и ведущий к ней проспект, когда пришел ответ от археолога Селима Сахира. Президент ощутил радостное волнение.
Однако, прочитав письмо, которое сегодня хранится в мингерском Президентском архиве, Командующий Камиль остался недоволен. Он вызвал к себе помощника, бывшего начальника Надзорного управления Мазхара-эфенди, вслух прочитал ему послание археолога, а после спросил:
– Вы когда-нибудь слышали такие имена?
Бывший начальник Надзорного управления женился на уроженке Мингера, но сам был не местный и детство провел в Стамбуле. Напомнив об этом несколько извиняющимся тоном, Мазхар-эфенди сказал, что очень любит Мингер (тут он вставил, что все мингерцы, в особенности мусульмане, очень рады провозглашению Независимости и Свободы), но этих старинных мингерских имен прежде не слышал.
– Вот и я тоже не слышал, – вздохнул президент, не скрывая своего разочарования.
Тогда они позвали секретаря и дали прочитать письмо ему. У секретаря возникли трудности с чтением нескольких французских слов, вставленных в текст для украшения, и мингерских имен. Все письмо было написало арабской вязью, и только французские слова и мингерские имена – латиницей. Родившийся и выросший на острове секретарь, должно быть от волнения, не смог разобрать имен. И еще президенту не понравилось, что археолог, обращаясь к нему, писал слово «Командующий» по-французски (очевидно, с насмешкой) – commandant.
– Господину археологу следует лучше изучить нашу историю! – произнес он. – А по этому вопросу вам с министрами связи и таможни нужно будет разработать новый устав.
Президент быстро вжился в свою новую должность. О числе умерших он узнавал от секретаря, дважды в день приносившего новости из Дома правительства, а в эпидемиологическую комнату по утрам уже не ходил. Командование Карантинным отрядом он тоже оставил – передал его Хамди-бабе, предварительно без особых, торжественных церемоний вручив ему первый в истории мингерский орден.
Все лучшие портные Арказа были греками, и большинство из них успели уехать на последних пароходах в Измир или Салоники, однако по приказу президента удалось разыскать Якуми-эфенди. Командующий Камиль заказал ему гражданские костюмы для церемоний, которые предстояло провести после победы над чумой, и для зимнего времени, пожелав сначала посмотреть на модели и образцы тканей. Затем пришел доктор Нури, и Командующий обсудил с ним число смертей и ситуацию на эпидемиологической карте. Каждый день умирало около пятнадцати человек или чуть меньше, то есть рост смертности прекратился, но общее положение дел, вопреки надеждам на лучшее, оставалось очень сложным. Многие по-прежнему отказывались соблюдать карантинные запреты. Одни – принципиально, из упрямства, другие – по глупости.
Командующий Камиль относился к доктору Нури, которого еще недавно охранял, с прежним почтением.
– Ее высочество Пакизе-султан находится под защитой нового мингерского государства, – объявил он доктору.
Тот прибыл в отель в ландо Сами-паши и сейчас предложил, как бывало, совершить совместную прогулку, чтобы своими глазами посмотреть, что происходит в городе.
– Я предпочитаю ходить пешком, а не ездить в бронированном ландо, – ответил Командующий Камиль-паша.
Обходя улицы Арказа, он убеждался, что народ его любит, по жестам и взглядам, а чаще всего – по словам горожан. (За три дня ему раз восемь крикнули из окон: «Да здравствует Командующий Камиль!») Ему хотелось, чтобы эта любовь обернулась великой надеждой, общей верой в то, что он избавит остров не только от чумы, но и от всех других бед и напастей. Сам Аллах возложил на него обязанность спасти этих добрых людей, которые улыбаются, узнав его на улице, ибо сердца их наполняет надежда. И он их спасет!
Командующий распорядился изготовить на государственные средства двести мингерских флагов, пусть и небольшого размера, однако сделать это было очень непросто, поскольку большинство портных и торговцев тканями уехали с острова, а доставить льняное полотно из-за пределов Мингера не представлялось возможным. Вероятно, по этой причине большинство прячущихся от чумы семей даже не знали, что живут в новом государстве с новым флагом. Много было и таких, кто по невежеству своему и знать ни о чем не хотел. Сложно было заставить эту нацию себя слушать… Но Командующий Камиль не унывал. Он был уверен, что созданное им государство будет жить долго, гораздо дольше всех нынешних его граждан, может быть, многие столетия. Все говорили, что провозглашение Независимости вдохнуло в народ надежду, и люди поверили, что с эпидемией удастся справиться. Одним их источников надежды было то, что колагасы Камиль ходил по улицам, решительный, неравнодушный, деятельный. Благодаря тому что он имел некоторое отношение к приезду на остров Пакизе-султан, люди воображали, будто этот молодой офицер был вхож во дворец; им понравилось, как он захватил телеграф, и, когда колагасы бросил вызов всему миру, размахивая знаменем над главной площадью, они пошли за ним.
Иногда Командующий Камиль думал о том, какой же это великий дар Всевышнего – родиться на Мингере. Когда горожане, глядящие из окон, улыбались ему, как сейчас, он видел благодарность в их глазах – благодарность за то, что он напомнил им о даре Аллаха мингерцам. Всем им так повезло родиться здесь!
Бедняки, не поверившие в эпидемию и не принявшие никаких мер, находились в самом трудном положении и уже начали голодать. Командующий чувствовал ответственность за них. Те, у кого не было собственных садов, полей и земельных участков за городом или же друзей, имеющих таковые, быстро остались без пропитания. Вина за бедственное положение этих людей лежала, по сути дела, на прежней османской власти, которая не предупредила их об эпидемии и не растолковала, что это такое. Ведь и Сами-паша в первые дни чумы яростно и убежденно отвергал возможность ее появления на острове! Недалекий он был человек, этот Сами-паша.
В сопровождении охранников, шедших по сторонам и следом, Командующий вышел на проспект Хамидийе (все османские названия предстояло поменять), а затем свернул в сторону улочек между собором Святой Троицы и речкой, туда, где было много лавок. Бо́льшая часть торговцев мукой, картофелем и прочими съестными продуктами из страха перед чумой и карантинными штрафами давно не открывала лавки, а товар свой продавала где-то в других местах или у себя дома. Цены на все продукты, от оливок до сыра (если удастся найти), от грецких орехов до чернослива (он считался опасным), выросли в три раза. Даже самые обычные и дешевые овощи: лук, картошка, зелень – исчезли с прилавков. Пекарни выпекали вдвое меньше хлеба и чуреков, чем раньше. От Сами-паши Командующий знал, что в гарнизоне хранится запас муки, созданный в свое время по настоянию Абдул-Хамида, и потому на этот счет пока не переживал. Мясники и торговцы птицей продавали свой товар втридорога и тайком. Лавки, торгующие птицей, рыбой, требухой, считались небезопасными с эпидемиологической точки зрения и по большей части закрылись, и кошки, что вечно околачивались у их дверей, куда-то исчезли.