Несмотря на то что население острова постоянно сокращалось, рынки, с каждым днем все более пустынные и малолюдные, уже не могли его прокормить. Видя это, Сами-паша старался поддерживать небольшой базар, стихийно возникший в греческом лицее еще при османской власти, чтобы хоть там бедняки могли найти себе какую-никакую пищу. Командующий и сопровождающие его лица свернули налево, к этому базару, и снова углубились в переулки, такие узкие, что эркеры здешних домов представляли опасность, ведь все мужчины города убивали время, сидя у окон.
Для того чтобы торговля не замерла окончательно и Арказ не остался без продовольствия, требовалось пойти на серьезные нарушения карантинных запретов. Ведь стражники не пропускали в город любого, кто пожелает. Да и для того, чтобы выйти из него, следовало показать солдатам Карантинного отряда документ с массой печатей и подписей – или, как делали очень многие, дождаться ночи и в непроглядной тьме отправиться в путь по каменистым и продуваемым всеми ветрами пустырям на окраинах Верхнего Турунчлара или Хоры. Тогда, если удавалось уберечься от собак, бандитов, сошедших с ума больных, крыс и самого демона чумы, можно было выбраться за город, чтобы больше в него не возвращаться. Но тем, кто имел намерение трижды в неделю с торговыми целями попадать в город и покидать его, требовалось особое разрешение и покровительство. Новое государство не смогло ничего поменять в этом порядке.
Усилия, предпринятые для того, чтобы не дать закрыться рынку в греческом лицее, еще раз напомнили доктору Нури, Сами-паше и Командующему Камилю о главной дилемме карантина (той, которую с пугающей ясностью обнаружило Восстание на паломничьей барже). Да, для того, чтобы карантин соблюдался, необходима строгость. Однако, если перегнуть палку, те же самые люди, что сейчас улыбались Командующему и связывали с ним свои надежды, могли очень быстро разочароваться в революции и отречься от Свободы и Независимости.
Пока в Арказе еще никто не умирал от голода, но самые бедные и одинокие горемыки, потерявшие близких и все, что у них было, начали просить подаяние. По приказу Сами-паши полиция прогоняла неопытных и непритворных нищих с улиц, а некоторых под надуманным предлогом упрятывала в крепость, в камеры к мелким преступникам. Однако вскоре Сами-паша понял, что для совсем уж отчаявшихся бедняков тюрьма с ее бесплатной похлебкой лучше голодной смерти на улице, и предоставил разбираться с ними Карантинному отряду. (Хамди-баба и двое его подчиненных не слишком усердствовали, только прогоняли нищих с главных улиц, приговаривая: «Нельзя, карантинный запрет!») Собственно говоря, это решение было принято две недели назад, при османской власти, и продолжало действовать.
Вскоре после вступления в должность у президента вошло в привычку хотя бы раз в день совершать долгую прогулку по городу, дабы своими глазами увидеть, что в нем происходит. Во время этих прогулок он посещал места волнений и стычек, вызванных запретами, и убеждал народ повиноваться солдатам Карантинного отряда. Иногда являлся туда, где требовалось разобраться в каком-нибудь деле или что-нибудь выяснить. Тогда к прогулке приглашали присоединиться человека, хорошо знакомого с важным для Командующего вопросом.
В субботу, 6 июля президент предложил Хадиду и Меджиду (пекарям по прошлому своему занятию) посетить вместе с ним недавно возникший на речном берегу «деревенский рынок», чтобы обсудить меры по борьбе с растущей нехваткой продовольствия. На рынке торговали деревенские парни, у которых только начали пробиваться усы, и пожилые гречанки; первые предлагали покупателям голавлей и форель, а вторые – лесную мальву[146], крапиву и другие съедобные травы.
После того как в город живыми и здоровыми вернулись два мальчика, которые сбежали из дома, обезумев от одиночества и страха смерти, и поведали, как, бродя по горам, питались мальвой, в некоторых из еще открытых лавок и главным образом на этих новых базарах стали торговать непривычной для горожан травой, которую можно было есть в сыром виде или отваривать.
Вообще следует сказать, что большинство мингерцев находили какой-то способ себя прокормить. Видя, что население острова питается теперь главным образом рыбой, премьер-министр Сами-паша снял запрет на использование рыбацких лодок, призванный предотвратить массовое бегство с острова. Дочь главы греческой общины Константиноса-эфенди пишет в своих воспоминаниях, что в кварталах Чите, Герме и Кадирлер, по которым чума ударила особенно сильно, мальчишки-рыболовы не давали своим семьям умереть с голоду. Они незаметно выскальзывали из города и целыми ватагами отправлялись в путь по полям и тайным тропам, собирая по пути ежевику, землянику и мальву. Через два часа они добирались до ущелья Дамыташ, по которому течет одноименная речка, впадающая в Средиземное море, и, засучив штаны, принимались корзинками и привязанными к палкам сетями ловить в мелкой воде рыбу. И пусть читатель, утомленный мрачной атмосферой нашего романа, не забывает, что в тот момент эти мальчишки были счастливы! Грохот пушечных выстрелов, возвещавших революцию и избрание Камиля-паши главой государства (как отмечает в своих мемуарах дочь Константиноса-эфенди), донесся до мальчишек, когда те стояли в воде с закатанными до колен штанами и сетями в руках.
Здесь я должна упомянуть, что в детстве, листая старые мингерские журналы, видела в одном из них рисунок, изображающий этих детей-героев, которые не давали умереть от голода своим семьям и соседям; сетями и сачками они ловили зеленую форель. Этот рисунок очень меня тронул. Если бы я жила сто шестнадцать лет назад и была не девочкой, а мальчиком, то тоже могла бы оказаться среди той веселой ватаги. Поэтому теперь, когда наш роман, он же историческое исследование, близится к завершению, мне хотелось бы наконец признаться, что его автора и некоторых главных героев связывают родственные узы.
В греческой начальной школе квартала Хора появился новый рынок, где торговали рыбой и дикими растениями, вроде мальвы и щавеля. Президент вместе с Хадидом и Меджидом прошлись по маленькому симпатичному зданию, где до эпидемии училась греческая детвора. В полутемных, пропахших лизолом классных комнатах на стенах еще висели первые объявления о карантинных мерах, а на полу повсюду стояли крысоловки; кроме продавцов снеди, обнаружились здесь и мусульмане, торгующие намоленными бумажками против чумы. Эпидемия слегка размыла границы (настоящие и воображаемые) между мусульманским и христианским населением Арказа.
Когда Командующий Камиль, Хадид и Меджид осматривали двор школы, где тоже шла бойкая торговля, к ним приблизился юноша в сапогах, один из тех, что ловили рыбу в речке неподалеку. К нему было двинулись на всякий случай охранники, но Командующий остановил их, сказав: «Я испытываю глубокую признательность к этим юным героям, которые в самые трудные для свободного Мингера дни спасают нас от голода. Не мешайте ему обратиться к своему Командующему».
Охранники отступили, и юноша в феске, симпатичный, прыщавый, с едва заметной порослью на щеках (ему было шестнадцать лет), подошел поближе, выхватил из складок широкого пояса револьвер и открыл огонь по Командующему.
Глава 57
Первая пуля скользнула Командующему по плечу, проделала дыру в мундире, но не оставила даже царапины на коже.
Еще до первого выстрела Меджид заподозрил неладное и двинулся в сторону юноши, а когда тот выхватил револьвер, бросился на него. По словам одних свидетелей, Меджид пытался отобрать у нападавшего оружие, другие говорили, что он заслонил своим телом Командующего.
Вторая пуля попала Меджиду в сердце, третья застряла рядом с позвоночником. Выстрелы отбросили Меджида назад, затем он качнулся вперед, упал и тут же умер.
Четвертая пуля разбила привезенное в свое время из Салоник школьное окно – это юноша (позже выяснится, что его зовут Хасан), пытаясь вырваться из рук набросившихся на него охранников, не целясь, нажал на спусковой крючок.
Пятого выстрела не последовало, Хасана скрутили, и он решительно сжал губы, погрузившись в полнейшее, загадочное молчание. Все дивились этому молчанию, но еще больше – тому, как мог молодой, здоровый, красивый Меджид так мгновенно умереть. В это даже не сразу поверили, ведь скромный рынок (куда многие – праздношатающиеся, зеваки, дети – ходили не за покупками, а просто посмотреть), расположенный в тихом, малолюдном квартале Хора, был так далек от центра города, от порта и крепости, тамошних опасностей и атмосферы страха.
Заслышав выстрелы, все, кто был на рынке, вмиг разбежались, и большинство торговцев долго еще не смели возвратиться к своим прилавкам и корзинам с рыбой. Командующий во время внезапного нападения сохранял полнейшее хладнокровие; позже он расскажет, что думал в этот момент о смерти и о том, что будет с его женой, сыном и Родиной.
После того как Хасану связали руки, применять к нему силу уже не было нужды; он не сопротивлялся, когда его сажали в подоспевшую полицейскую повозку. Отвезли его в бывшую резиденцию губернатора, где по-прежнему распоряжался Сами-паша, и посадили в подвал, в среднюю из трех тесных камер, что располагались неподалеку от помещений для допросов.
Нападение на героя Мингерской революции Командующего Камиля произошло во время полуденного намаза (пусть азан с минаретов больше и не звучал). Визит Командующего был запланирован заранее, но знали о том, когда именно он отправится на рынок, только глава его канцелярии и секретарь. Получается, имела место случайность? По такой же случайности в свое время был убит Бонковский-паша.
Четыре часа спустя на втором этаже отеля «Сплендид палас» состоялось совещание с участием премьер-министра Сами-паши и Мазхара-эфенди. На совещании было решено прибегнуть к «радикальным» мерам, и применять их начали в тот же вечер. Преисполненные национальной гордости историки, любящие сравнивать скромную Мингерскую революцию с великими событиями мировой истории, уподобляют события тех дней якобинскому террору. Это верно в том плане, что суды и смертные казни использовались для запугивания общества и подавления протестов; кроме того, и здесь дало о себе знать искреннее убеждение, будто «идеалы революции» восторжествуют лишь в том случае, если революционная власть применит насилие к своим оппонентам.