Сами-паша не пригласил на совещание в кабинете президента доктора Нури, который, конечно, порекомендовал бы воздержаться от резких действий. Президент не спросил о нем и не предложил позвать. (Возможно, доктора Нури подозревали в излишних симпатиях к Стамбулу и Османской империи.) Из-за отсутствия карантинного министра принятые решения оказались жестче, чем могли бы быть, и больше людей приговорили к смертной казни. Кроме того, некому было рассказать Пакизе-султан (а значит, и нам) о том, что происходило на совещании. Описывая период «якобинского террора» Мингерской революции, мы основываемся не столько на ее письмах, сколько на воспоминаниях других свидетелей.
Сами-паше доложили, что юный убийца, несмотря на все усилия тех, кому поручили его допрос, так и не заговорил, однако очень быстро удалось выяснить, что он из семьи беженцев с Крита, перебравшихся на Мингер три года назад. Семья Хасана обосновалась на севере острова, в деревне Небилер, и занималась выращиванием роз. В той же деревне укрывались и люди Рамиза. Сами-паша заявил, что юноша скоро во всем признается, однако лично он уверен, что за попыткой покушения на президента стоит Рамиз.
Дамат Нури, возможно, захотел бы прибегнуть к любимому Абдул-Хамидом «методу Шерлока Холмса», поискать улики и новые доказательства. Однако Сами-паша полагал, что на сей раз правосудие в отношении Рамиза должно свершиться и откладывать это нельзя ни под каким предлогом. Неделю назад Рамиза схватили с оружием в руках. В тот день, во время организованного им мятежа, было убито шесть человек, если считать его сообщников, провокатора Нусрета и присланного из Стамбула нового губернатора. Уже одного этого достаточно, заявил Сами-паша, чтобы нация могла с чистой совестью отправить Рамиза и его подручных на виселицу. Кроме того, продолжал премьер-министр, с большой долей вероятности можно утверждать, что именно Рамиз, желая воспрепятствовать осуществлению карантинных мер и погубить мингерскую нацию, спланировал покушения, в результате которых были предательски убиты главный санитарный инспектор Османской империи Бонковский-паша и шурин Командующего Камиля, герой Меджид-эфенди. То, что этот головорез, направо и налево убивающий людей, до сих пор не понес заслуженного наказания, – свидетельство слабости Османской империи. «Если мы проявим к нему милосердие, это может стоить жизни еще многим, а в конечном счете, увы, и всем нам».
Мазхар-эфенди сказал, что после допроса Рамиза и его сообщников можно будет сразу же провести судебный процесс по делу о нападении на губернаторскую резиденцию, а приговор исполнить наутро. Все участники совещания на втором этаже отеля «Сплендид палас» понимали, что вместе с Рамизом придется казнить еще нескольких человек. Большинство присутствующих молчаливо соглашались с тем, что сделать это необходимо немедленно. Впоследствии многие открыто писали, что президент повлиял на принятие столь сурового решения, но не хотел этого показывать.
Далее был рассмотрен вопрос о шести текке, в первую очередь Рифаи и Заимлер, которые чинили препятствия Сами-паше, врачам и Карантинному отряду. Постановили устроить в них больницы. Подготовить в принадлежащих текке зданиях и садах места для размещения коек, где будут лежать больные чумой, должны были представители окрестного населения вместе с Карантинным отрядом. Некоторые текке, вероятно, предстояло полностью освободить от их обитателей. Тех, кто оказывает неповиновение солдатам Карантинного отряда и нарушает запреты, теперь ждало более суровое наказание. Тут же признали необходимым сжечь дом и прилегающую к нему свалку, которые все никак не удавалось должным образом дезинфицировать (они находились в квартале Ташчилар, где было полным-полно беженцев с Крита).
Кроме того, Сами-паша настоял на санитарном кордоне вокруг двух улиц в квартале Чите, где чума бушевала с особенной силой и смертность упорно не снижалась. Вероятно, правы те, кто полагает, что одобренные в тот день решения, проводившиеся в жизнь силой оружия, лишь усугубили катастрофу, которую переживал Мингер. Ошибочной и, можно даже сказать, весьма примитивной была директива о закрытии всех деревенских рынков Арказа из-за того лишь, что покушение состоялось на одном из них. Впоследствии это усугубило голод и народное недовольство. Но мы понимаем, что в тот момент люди, правившие островом, уже не могли придумать, на что еще опереться, кроме государственного насилия и самых жестких мер.
Все согласны в том, что Зейнеп очень сильно горевала по брату. Вероятно, она оказывала на мужа сильное давление, требуя отомстить убийце Меджида, своему бывшему жениху.
Одной из причин жестокости Сами-паши, равной которой он не проявлял даже в дни Восстания на паломничьей барже, было то, что граждане нового маленького государства лишились ощущения надежности, какое внушала своим подданным Османская империя, пусть она и слыла «больным человеком». Да, теперь Мингер был свободен и независим – но в то же время и одинок. Что там англичане или французы! Если бы обычное пиратское судно высадило на северном побережье острова две сотни вооруженных человек и эта маленькая армия, перевалив через горы, дошла бы до Арказа, она одолела бы плохо обученные силы, находящиеся в распоряжении Сами-паши, даже численно им уступая. И тогда новорожденное мингерское государство, не прожив и месяца, погибло бы и сошло с исторической сцены. И может быть, никто больше даже не вспомнил бы о том, что существует какая-то «мингерская нация». По мнению Сами-паши, нечто подобное с большой долей вероятности могло произойти в ближайшем будущем, если власти не добьются полного подчинения карантинным запретам и не покончат с эпидемией.
На суде, исход которого был известен заранее, Рамиз заявил, что хотел помочь новому губернатору вступить в должность, поскольку полагал, что это сбережет жизни жителей острова (далее он употребил и более соответствующее духу времени слово «мингерцы»), ибо те начнут более ответственно относиться к соблюдению карантинных запретов. Ни старший брат, ни кто-либо из консулов его на это не подговаривал, он сам был убежден в правильности своих действий. Цели оказать услугу деспотической османской власти у него не имелось. Ради дела, которое Рамиз и его люди считали справедливым, они были способны, глазом не моргнув, убивать людей (особенно христиан) и даже не считали это за грех. Обретаясь на севере острова, они разграбили немало деревень и поубивали многих их жителей.
Суд приговорил Рамиза и всех его оставшихся в живых сообщников, кроме самого младшего, к смертной казни.
Судья (по-старому – кадий) Музаффер-эфенди, присланный в свое время из Стамбула для ведения дел о тяжких преступлениях, таких как убийство, нанесение серьезных увечий, похищение девушек и кровная месть, находился там же, где и не поддержавший революцию каймакам Теселли Рахметуллах-эфенди, – в Девичьей башне. Поэтому Сами-паша решил обратиться к услугам единственного на острове человека, изучавшего юриспруденцию в Европе, в самом Париже. Это был представитель богатого греческого семейства Яннисйоргис Христофи-эфенди, с которым Сами-пашу познакомил когда-то французский консул. Бронированное ландо доставило Христофи-эфенди в Дом правительства, и премьер-министр обратился к нему с просьбой написать приговор «по-европейски». Убийцы желали беспрепятственно расхищать богатства Мингера, минеральные, рыбные и растительные, и эксплуатировать мингерцев; чтобы эпидемия, готовящая почву для вторжения внешних сил, разгорелась еще пуще, они совершали покушения на жизнь героических врачей и представителей власти. Сами-паша хотел, чтобы все это было изложено юридическим языком. Христофи-эфенди сначала подумал, что от него требуется написать приговор по-французски, узнав же, что в новом государстве официальными языками, пусть и временно, являются греческий и турецкий, тут же сочинил великолепный приговор на турецком юридическом языке того времени, в котором поднаторел за годы жизни в Стамбуле, участвуя в качестве адвоката в процессах по коммерческим искам иностранцев. У Христофи-эфенди были длинные, тонкие пальцы и изящный почерк.
Получив приговор, премьер-министр Сами-паша отправил его с секретарем и посыльным в отель «Сплендид палас» на подпись Командующему Камилю, однако через два часа документ вернулся назад неподписанным. Приложенное пояснение сообщало, что в Конституции мингерского государства, над которой сейчас идет работа, будет записано: смертные приговоры утверждает премьер-министр, а не президент. Так что приговор должен подписать Сами-паша.
Премьер-министр не стал злиться на Командующего Камиля за то, что тот искусным маневром переложил на него ответственность за казнь, и даже признал его правоту: ведь если им удастся всем вместе дожить до счастливых дней, нужно будет, чтобы все на острове любили в первую очередь этого молодого героя. Однако принимать всю полноту ответственности на себя Сами-паше не хотелось, да и некоторое сострадание к приговоренным он, несмотря ни на что, испытывал; поэтому троим из них он заменил повешение пожизненным заключением. Смертный приговор был подписан только Рамизу и двоим из его сообщников. В последний момент избавив от веревки трех человек и тем успокоив свою совесть, Сами-паша сделал все от него зависящее, чтобы других трех казнили как можно скорее.
Рамиз и его приятели знали, что после объявления Независимости отпала необходимость утверждать смертный приговор в Стамбуле, а значит, казнить их могут в любой момент. О чем они думали? Во всех уголках империи, куда Сами-паша попадал по службе, он очень любил слушать рассказы тюремных начальников о последних ночах приговоренных к смертной казни. Все они до утра не могли сомкнуть глаз и надеялись, что Абдул-Хамид их помилует. В большинстве случав казнь действительно заменяли пожизненным заключением.
Какое-то время Сами-паша чувствовал почти непреодолимое желание вызвать бронированное ландо и совершить ночной визит в крепость, к Рамизу. Однако он очень хорошо понимал, что если проявит слабость и помилует распоясавшегося бандита, то никто уже не будет всерьез воспринимать новое государство и карантинные меры. Кроме того, это вызовет неудовольствие Командующего, и тогда он, Сами-паша, может попасть в опалу, как недавно лишился милости Абдул-Хамида.