Представители Вавлы, Герме и Чите сразу дали понять новому правительству и самому Командующему, что оптимизм властей не оправдан. В Вавле, то есть на улицах вокруг военной школы, больницы «Хамидийе» и мечети Слепого Мехмеда-паши, болезнь забирала все больше и больше жизней, и это подрывало авторитет и подтачивало силу любой власти, что старой, что новой. По настоянию Сами-паши и с одобрения врачей было решено, что следует покончить с распространением болезни хотя бы в этом находящемся на самом виду квартале, для чего направить солдат осматривать задние дворы, время от времени на долгий срок окружать некоторые улицы санитарным кордоном, а для защиты пустых домов (каковых было немного) от воров, бродяг и больных заколотить двери и окна большими гвоздями, как делали в начале карантина. На предание огню зараженных домов и свалок, приговоренных в первые дни существования нового государства, потребовалась неделя. Сожжение каждого дома вызывало гнев окрестных жителей. Сами-паша не хотел взваливать на себя новые непопулярные решения и ждал приказа от Командующего.
А Командующий, пока шли все эти обсуждения, смотрел в окно на виднеющийся среди крыш «Сплендид палас» и мечтал сбежать туда, к ожидающей его Зейнеп. О красноте у нее в паху знал лишь он один. Если сейчас же броситься к жене, обнять ее, упасть вместе с ней в постель и обо всем забыть, то, наверное, удастся избавиться и от мыслей о том, что это покраснение может обернуться чумным бубоном.
Если Зейнеп заболела, то, весьма вероятно, заразится и он. Наверное, нужно было бы оставить ее, переехать в другое место – но он не мог этого сделать. Вот такие мысли одолевали Командующего, и ему все сложнее было следить за ходом совещания. А ведь сам он всегда так злился на тех, кого страх перед чумой лишал способности принимать верные решения, – точно так же, как на солдат, впадавших в панику, когда неприятель переходил в массированное наступление. Теперь же он вел себя как они. А надо было сохранять хладнокровие.
Несмотря на масштабы эпидемии и страх смерти, часть горожан, и мусульмане и христиане, не потеряли мужества и даже до самого конца сохраняли любовь к ближним; и если многие думали лишь о собственном спасении, то другие, подвергая опасности собственную жизнь, ходили в зараженные дома и ухаживали за корчащимися в муках больными. Находились даже такие добрые души, которые пытались успокоить и утешить сумасшедших, вопящих на всю улицу о том, что город низвергся в ад. Много их было – людей, еще не забывших, что такое братство, дружба, добрососедство.
Каждый день их умирало по двадцать – двадцать пять человек, но те, что были еще здоровы, навещали родственников покойных, чтобы выразить им соболезнования. После объявления карантина они стали редко показываться на улице, но в дома умерших, на заупокойный намаз, на похороны ходили, ибо были привязаны к своим семьям, соседям, общине, то есть были хорошими, добрыми людьми; ходили и, увы, способствовали дальнейшему распространению болезни. В конце июля улицы мингерской столицы, в отличие от улиц Бомбея или Гонконга, притихших от страха перед третьей эпидемией чумы, не пустовали. Всегда где-нибудь можно было заметить добросердечных мужчин-мусульман, спешащих с одних похорон на другие, из одного дома в другой.
Из услышанного на совещании Командующий понял, что в квартале Чите от авторитета государственной власти и ее представителей не осталось и следа. Позавчера там умерло шесть человек, но представитель квартала заговорил не об этом, а о «пропусках». В Чите не утихала вражда между перебравшимися туда из Ташчилара безработными молодыми людьми, беженцами с Крита, которые творили всяческие беззакония, и старожилами, небогатыми и набожными ремесленниками, извозчиками и огородниками. Те были уверены, что заразу в их квартал занесли именно бесстыжие и грубые критяне, и требовали, чтобы переселенцев, которые и намаз-то не совершают, выдворили из Чите.
Чтобы уладить конфликт (и подобные ему в других кварталах), Сами-паша еще до провозглашения Независимости ввел «пропускной режим». В некоторые кварталы и на отдельные улицы можно было пройти, только имея при себе документ, выданный карантинной службой. Поначалу губернатору сопутствовал успех: с помощью пропусков удалось запереть критских бродяг и бездельников в квартале и взять их всех на карандаш. Однако затем чиновники карантинной службы и люди, получившие пропуска, стали ими торговать, отчего нововведение Сами-паши приобрело новый смысл, отличный от изначального. Но губернатор и доктор Нури не смогли отказаться от пропусков, поскольку их продажа приносила доход чиновникам и местным жителям, да и свои ограничительные функции они все-таки выполняли, пусть и с оговорками. С другой стороны, благодаря пропускам по городу стало перемещаться больше людей. Теперь, на совещании, представитель квартала рассказал, что вчера от чумы умерло два человека, у которых были пропуска, и что их родственники немедленно продали эти документы на Старом рынке. Пропуска горожан, отправленных в изолятор, следовало бы отменять, но, конечно же, ими продолжали пользоваться другие люди. Следующий вопрос, в который Командующий постарался вникнуть, несмотря на застилающие его разум тучи, заключался в том, что после провозглашения Независимости некоторые чиновники стали объявлять пропуска, выданные прежним государством, недействительными, а за новый документ (или за новую печать на старом) требовать уплату пошлины. Поскольку без пропуска невозможно было заниматься торговлей, все эту пошлину платили, но многие роптали. Представитель квартала (работник Казначейства) рассказал Командующему, что все это приносит не так уж много денег, но некоторые скупают пропуска, рассчитывая, что в будущем они принесут доход.
Глава 61
Через некоторое время Командующий не мог уже думать ни о чем, кроме красноватого уплотнения в паху своей жены. Может быть, сейчас у Зейнеп, оставшейся в одиночестве на третьем этаже отеля, начался жар и болит голова?
Воображение рисовало картины одна ужаснее другой. Не дождавшись конца совещания, Командующий ушел из Дома правительства и в сопровождении охраны отправился в «Сплендид палас». По пути ему встретилось всего несколько человек. Робкого вида ребенок с маленькой корзинкой, шедший за матерью, которая несла куда-то большой сверток, во все глаза таращился на Командующего, но большинство прохожих его не узнавали. Узнал только светловолосый мальчик, смотревший на улицу из окна. Он позвал из глубины комнаты своего отца, тоже светловолосого. «Да здравствует Командующий!» – крикнул мальчик.
Это очень обрадовало президента, и он помахал ребенку рукой. Как же ему хотелось спасти этого светловолосого мальчонку и его семью от проклятой чумы, как же хотелось быть тем самым героем, которым мальчик считает своего Командующего! Но если Зейнеп больна, сделать это не удастся. Правда, в таком случае он и сам должен был заболеть. Но никаких признаков болезни Командующий Камиль не ощущал.
Завидев его, часовые у дверей отеля встали по стойке смирно. Еще по дороге Командующий решил, что говорить о своих подозрениях не будет, только посмотрит издали. Если это чума, то все станет ясно и по другим симптомам – жару и головной боли. А если нет, не нужно попусту пугать Зейнеп, рассказывая о покраснении. Командующий видел немало людей, которые поддавались ложным страхам и подозрениям. Прежде чем выяснялось, что они здоровы, эти несчастные успевали превратить свою жизнь, а заодно и жизнь близких в сущий ад. Разумеется, большинство людей старались игнорировать первые симптомы и не рассказывать о припухлостях, жаре и головной боли, не убедившись окончательно, что причиной тому – чума, поскольку, если в доме заболевал один человек, это означало, что заболеют (или, во всяком случае, будут отправлены в изолятор) и другие.
Войдя в комнату, Командующий увидел, что Зейнеп быстро и раздраженно перекладывает вещи с места на место, что-то разыскивая. У него отлегло от сердца: вялости и слабости у жены явно не наблюдалось. Может быть, рассказать ей о своем страхе, обратить его в шутку?
– Мама дала мне гребень с перламутровой ручкой, подарок тети, – сказала Зейнеп. – Три дня тут лежал, а теперь куда-то запропастился…
– Три дня назад здесь была твоя мать?
– Нет, это я ходила домой. С охранниками! – И Зейнеп улыбнулась мужу, словно ребенок, просящий прощения за небольшую шалость.
– Будет ли народ соблюдать карантинные правила, если их не соблюдает жена Командующего? – в гневе бросил президент и выскочил за дверь.
Удивление и негодование оттого, что жена его ослушалась, пересилили страх смерти. У Айше, первой жены Командующего, был совсем другой характер, так что, когда Зейнеп поступала наперекор ему, он терялся. В таких случаях он уходил из комнаты и ждал, пока гнев уляжется.
Внизу Мазхар-эфенди выслушивал донесение присланного Сами-пашой осведомителя о ситуации, сложившейся вокруг текке Халифийе, куда продолжали идти люди, желающие выразить соболезнования шейху Хамдуллаху. В первые три дня после казни Рамиза их не разгоняли, чтобы еще больше не злить дервишей. Но когда у главных ворот обители стала выстраиваться внушительная очередь, по предложению Сами-паши было решено ограничить проход на эту улицу. Тогда люди стали проникать в сад текке через задние двери. Когда же у каждой двери поставили по часовому из Карантинного отряда, в обитель исхитрялись забираться через стену, в тех местах, где ограда пониже (эти места, прикрытые ежевикой и другими колючими растениями, были известны молодым мюридам). Почитателей Хамдуллаха-эфенди, попавших в текке после долгого, терпеливого ожидания, к самому шейху не пускали, и они, отдав дервишам принесенные дары или угощения и некоторое время послонявшись по двору, уходили восвояси. О том, где пребывает шейх, примерно из двух сотен обитателей текке знали в ту пору только Ниметуллах-эфенди и еще несколько человек. Агенты Мазхара-эфенди долго прилагали все усилия, чтобы выяснить, где же все-таки прячется Хамдуллах-эфенди. Дело в том, что Сами-паша задумал похитить шейха из текке и поселить в другом месте.