В связи с отменой карантина все прежние обязанности с доктора Нури снимаются, сообщил новый премьер-министр. При желании доктор может работать в больницах, облегчая страдания пациентов. Однако солдатам, врачам и чиновникам, злоупотреблявшим властью и полномочиями, придется дать ответ за свои действия. Сам доктор Нури и его супруга, как почетные гости мингерского правительства, будут постоянно находиться под охраной. Напоследок Ниметуллах-эфенди спросил, не знает ли доктор Нури, где может скрываться Сами-паша, и доктор ответил, что нет, не знает.
Вернувшись в гостевые покои, доктор Нури описал жене положение дел, упомянув, что премьер-министр теперь Ниметуллах-эфенди, но им ничего не угрожает.
Через некоторое время Нури-паша решил своими глазами увидеть, что происходит в городе, но при попытке выйти из комнаты его остановил часовой. Так он понял, что новая власть не позволит ему даже работать в больнице. В глубине души супруги сознавали, что взяты под домашний арест, сделаны заложниками. Образ жизни, привычный Пакизе-султан, теперь вынужден был вести и доктор Нури.
В течение последующих шестнадцати дней супруги ни разу не выходили из отведенных им покоев. Поэтому в своем рассказе о времени, которое некоторые историки называют «периодом правления шейха Хамдуллаха», и о деятельности дервиша Ниметуллаха-эфенди на посту премьер-министра мы будем опираться не на письма Пакизе-султан, а на другие источники.
Одной из характерных особенностей правления шейха Хамдуллаха стало, разумеется, то, что все мечети и церкви, текке и монастыри снова принимали верующих, несмотря на чуму. Даже разрешение открыть магазины, рестораны, парикмахерские, блошиный рынок и лавки старьевщиков привело к менее катастрофическим последствиям. Самую невежественную и несознательную часть населения отмена запрета на посещение мечетей и церквей окончательно убедила в полной бесполезности карантинных мер. Многие укрепились в своем фатализме и уверились в том, что уповать следует только на Аллаха.
Правда, греки, составлявшие бо́льшую часть торговцев циновками и половиками, а также старьевщиков и зеленщиков, чьи товары уже полвека считались в средиземноморских городах источником холеры, по-прежнему верили в необходимость карантинных мер. Они не воспользовались разрешением шейха Хамдуллаха возобновить торговлю и лавки свои не открыли. Большинство больших магазинов и известных ресторанов (в том числе рестораны и клубы при отелях) тоже оставались закрытыми.
Вновь заработали в основном те закусочные и бакалейные лавки, что находились вдали от центральных улиц, на окраинах. Их владельцы, собственно говоря, и раньше тайком нарушали карантинные запреты: продавали свой товар постоянным клиентам из-под полы, со склада, или же в определенный час, заранее оповестив покупателей, открывали заднюю дверь и некоторое время вели оживленную торговлю. Более половины хозяев этих лавок и закусочных, а также их работников умерли от чумы еще до конца правления шейха Хамдуллаха.
Но на эту страшную трагедию мало кто обращал внимание. О том, чтобы как-то обезопасить работников лавок, чтобы они не мерли как мухи, никто не задумывался, потому что теперь никто не знал, как в городе обстоит дело со смертностью. После отмены карантинных мер лишились работы те, кто вел подсчет захоронений на кладбище и трупов на подбирающих покойников телегах, а самое главное – те, кто отмечал все эти данные на большой эпидемиологической карте. Поэтому ни одна душа не ведала, сколько человек умерло в тот или иной день. Власти, собственно говоря, и не хотели этого знать…
Увидев в первые десять дней, с какой невообразимой скоростью растет смертность, Ниметуллах-эфенди был напуган и чуть ли не парализован страхом – настолько велико оказалось противоречие между приказами шейха Хамдуллаха и реальностью. В частности, стремительному распространению чумы способствовало распоряжение шейха прекратить захоронение покойников в извести, – напротив, отныне их следовало, как и прежде, со всей тщательностью, в согласии с установлениями ислама, читая молитвы, обмывать в гасильхане[154] при мечетях.
После отмены карантина на улицах не стало многолюднее. Здесь попадались разве что дервиши, для которых эпидемия была пустым звуком, да крестьяне, не побоявшиеся прийти в Арказ, чтобы продать плоды своих трудов. Стука колес и цокота копыт, как отметила в одном из своих писем Пакизе-султан, по-прежнему не было слышно. Безмолвие смерти, нависшее над портом, заливом и всем городом, не стало менее гнетущим, даже несмотря на то, что муэдзины снова созывали правоверных на молитву, а в церквях зазвонили колокола. Напротив, в замершем, объятом тишиной городе азан и колокольный звон звучали напоминанием о смерти.
Единственным успехом властей за время правления шейха Хамдуллаха стала борьба с подступающим голодом. Ежедневно горожанам бесплатно раздавали шесть тысяч буханок свежего хлеба. Это стало возможным после конфискации мешков с мукой, хранившихся в гарнизоне. Хлеб, испеченный в гарнизонной пекарне, развозили по Арказу на телегах, принадлежащих городской управе, и раздавали народу на площадях.
Мешки с сухой фасолью и мукой были присланы из Стамбула после Восстания на паломничьей барже – на тот случай, если гарнизон подвергнется длительной осаде во время мятежа или войны (что-то вроде этого и произошло, если вспомнить о блокаде острова); расходовать припасы в мирное время запрещалось. Шейх Хамдуллах, многие годы под разными предлогами ездивший в гарнизон, чтобы было с кем поговорить по-арабски (не хотелось ему забывать язык Корана), водил знакомство со многими рядовыми, а те любили заглядывать в текке Халифийе. От них-то шейх и проведал о тайных запасах продовольствия.
Глава 67
Еще одной характерной особенностью правления шейха Хамдуллаха был масштабный «государственный террор»: суды, аресты, смертные казни. Террор, разумеется, носил политический характер, но сводились с его помощью и некоторые личные счеты.
После ночного боя, понимая, что ему несдобровать, Сами-паша покинул Дом правительства, два часа прятался у Марики (за это время они успели лечь в постель), но далее задерживаться у нее не стал, поскольку это место было всем известно, и с помощью своих людей, проведших его переулками, выбрался за город. Тайные агенты и осведомители Мазхара-эфенди хранили верность бывшему губернатору, а новое правительство, явившееся из текке, умело лишь раздавать народу хлеб, так что найти Сами-пашу там, где он спрятался, было невозможно.
А спрятался он в поместье, принадлежавшем Али Талипу, богачу из городка Думанлы, через который в бытность свою губернатором Сами-паша приказал провести телеграфную линию, отчего местные толстосумы очень его полюбили. Поместье окружала каменная стена, вход и окрестности стерегла вооруженная охрана, так что внутри было безопасно. Туда не могли проникнуть ни беглецы из крепости, самовольно вселявшиеся в брошенные здания и даже в населенные дома, ни бандиты, бродяги и зачумленные. Охранники, недавно прибывшие с Крита и сразу осевшие в этой отдаленной от столицы местности, не знали бывшего губернатора в лицо. Скорее всего, думал Сами-паша, они и ведать не ведают, что это за человек такой – губернатор Мингера.
Почувствовав себя в безопасности, Сами-паша стал выходить за пределы поместья и совершать прогулки по высоким Албросским горам. Во время одной такой вылазки он повстречался с тремя мужчинами среднего возраста, которые, сбежав из Арказа от чумы, жили в горах, и те узнали губернатора в энергичном, но усталом человеке. Сидя в здешней глуши, они ничего не слышали ни о Свободе и Независимости, ни о Командующем, ни о том, что к власти теперь пришел шейх Хамдуллах, так что им стало любопытно, каким это ветром занесло сюда губернатора. И они принялись рассказывать о встрече направо и налево. Через два дня эти трое снова увидели Сами-пашу на другой вершине, с которой открывался великолепный вид.
Еще через день из столицы прибыли полицейские в штатском, арестовали Сами-пашу, доставили в Арказ и посадили в крепость, в самую близкую к морю, сырую и темную камеру Венецианской башни.
Сами-паше была знакома эта похожая на пещеру камера, куда порой забирались крабы: однажды он посадил сюда по обвинению в шпионаже бородатого актера, игравшего главную роль в спектакле «Царь Эдип», который показывала театральная труппа из Греции, а на следующий вечер зашел его навестить. Царивший в камере мрак способствовал мрачным мыслям. Сами-паша неустанно винил себя в том, что все, все пошло прахом. Почему он не смирился со своей отставкой, почему не отбыл к месту нового назначения, а вместо этого цеплялся, словно капризный и дерзкий юнец, за свое прежнее кресло? Неудивительно, что он потерпел неудачу! Конечно, отказ принять новое назначение был самой большой его ошибкой. Почему же он ее совершил? На этот вопрос Сами-паша каждый раз давал один и тот же ответ: потому что он очень любит Мингер! Или Марику? Для него это было одно и то же. В ту ночь, когда он бежал из Арказа, Марика вела себя достойно и храбро, подвергая опасности свою жизнь ради него.
Сами-паша не знал никого, кроме Марики, кому мог бы довериться, кого мог бы просить о помощи. Станет ли доктор Нури подвергать себя опасности, чтобы вытащить его из тюрьмы? Может быть, его участь опечалит Пакизе-султан? Но и они теперь, когда власть оказалась в руках бешеных шейхов, превратились в заложников нового правительства, и положение их мало чем отличалось от участи несчастных чиновников-турок, запертых в Девичьей башне. А вдруг английский консул Джордж сможет надавить на шейха Хамдуллаха и добиться, чтобы старого друга выпустили из тюрьмы? Сами-паша решил написать консулу письмо. Но сначала требовалось раздобыть бумагу и перо.
Так и не написав никому, что находится в тюрьме, Сами-паша отправился под суд. Был понедельник, 12 августа. К этому времени эпидемия бушевала на острове с невиданной силой, и, поглощенные мыслями о собственном выживании, все настолько позабыли обо всем остальном, что организацию судебного процесса можно признать успехом правительства Ниметуллаха-эфенди.