— Да, тогда Тьма вас очень быстро поглотит! — воскликнул лис, словно сказанное Надоедой положило предел его терпению. — Все мы здорово устали сегодня, но что до меня, я тут нипочем не останусь. Я ухожу! И можешь не сомневаться — овца, которую ты завалил там у озера, станет для тебя последней!
И, мигом оказавшись у дальней стены, то есть как можно дальше от Рауфа, лис рысью пробежал к выходу — и скрылся в темноте.
— Лис! Лис! Слышишь, вернись! — закричал Надоеда, устремившись за ним.
Но, когда он выскочил наружу, в густых сумерках уже никого не было видно. Только усилившийся ветер, набиравший силу на высотах Каф-Коува, со стоном мчался по желобу долины, шевеля на пустом болоте кустики мирта и пожухлую траву. В голове Надоеды тоже начала звучать песенка, резкая и пронзительная, словно голос крапивника, доносящийся из куста. Глядя в бледное небо, озаренное последним светом дня, он обнаружил, что ветер — собственно, он всегда это знал, только на время забыл — на самом деле был изможденным великаном с узким лицом и тонкими губами. Этот великан двигался, держа в руке длинный нож, и у него был пояс, с которого свисали умирающие животные: окровавленная кошка с выпущенными кишками, слепая обезьянка, шарившая лапами в воздухе, морская свинка с обрубками лап и ушей, замазанными смолой, две безобразно распухшие крысы с готовыми лопнуть животами. Шагая через пустошь, гигант встретил полный ужаса взгляд Надоеды и пристально посмотрел на него, но не узнал. Фокстерьер ощутил, что внимание великана устремлено на него подобно лучу прожектора, что он, Надоеда, был чем-то вроде мотива песни, которая звучала то громче, то тише в его изрезанной голове — а возможно (и даже вполне вероятно), разносилась между холмами этой пустынной долины. Вот великан молча бросил эту песню, словно палку, через мшаник, и Надоеда послушно подхватил ее и принес ему обратно в зубах.
Темны холмы, а в голове,
Обмотанной железной сеткой,
Горит окно, и в синеве
Цветут украденные ветки.
Ревя, промчался грузовик,
Меня отбросили колеса.
Хозяин, где ты? Напрямик
К тебе бегу я по утесам.
Надоеда заскулил и вжался в землю у самых ног ветра. Великан забрал у него песню, неулыбчиво кивнул и зашагал дальше вдоль озера, и извивающиеся тела свисали с его пояса. Фокстерьер вздохнул и понял, что его приступ миновал. Он был свободен — до следующего раза. Можно вернуться в пещеру и размышлять в темноте, что станется с ним и с Рауфом без лиса.
— Ты это чем тут занимаешься? — спросил Рауф, черной глыбой вырастая из зарослей. Он уже не злился и, подойдя к Надоеде, улегся рядом, хмурый и молчаливый. Ему тоже было не по себе.
— Просто плясал, как снежинка, — сказал Надоеда. — И пел, точно пустая кость. Мыши так делают, и от этого небо делается синим. Было трое, стало двое…
— С этой дырой в башке ты выглядишь еще безумнее, — заметил Рауф. — Прости меня, Надоеда. Давай больше не будем ссориться, хорошо? А то нам в самом деле плохо придется… Ладно, пошли спать!
И вновь Надоеда проснулся от запаха лиса и от шороха Рауфа в темноте. Вслушиваясь, не очень понимая, что сейчас происходит, он вдруг сообразил: на сей раз Рауф крадется к выходу из подземелья, а лис стоит у него на пути.
Надоеда уже собрался было спросить, в чем дело, но тут Рауф заговорил:
— Я тебя убить могу. Прочь с дороги!
— Не получится, старина. Никуда ты не пойдешь, — ответствовал лис.
— Рауф, — сказал Надоеда. — Ты куда?
— Бедняга совсем умом тронулся, — пролаял лис. — Бормочет неведомо что! Я пришел сказать вам, олухам, чтобы рвали когти, да побыстрей! Потому что сюда фермер идет, с собаками и ружьем! И вот я прихожу — и что я вижу? Громила, оказывается, навострил лыжи обратно к этим, как их, белым халатам. Кто бы мог подумать?
— Рауф, о чем это он?
— Я ухожу, чтобы разыскать белых халатов и сдаться. И даже не пытайся остановить меня, Надоеда.
— Рауф, похоже, это ты спятил, а не я! С чего это ты решил вернуться?
— А с того, что понял: мой побег был нарушением долга. Собаки живут для того, чтобы служить людям! Думаешь, если у меня хозяина не было, так я и законов не знаю? Знаю! И все время знал! Просто я трус и даже самому себе не желал в этом признаться. Мне с самого начала не следовало слушать тебя, Надоеда. Если им зачем-то нужно, чтобы я ради них утонул…
— Кто же спорит, Рауф! Конечно, собаки живут ради людей! Но не для того, чтобы белые халаты бросали их в железные баки.
— Да кто мы такие, чтобы об этом судить? Откуда нам знать? Я — хороший пес! Я не какая-то тварь, как они думали! Людям виднее, как мы должны им служить.
— Правильно! Но это относится только к хозяевам, а не к белым халатам! Тем вообще плевать, хорошая ты собака или плохая!
— Да вы теперь вообще не собаки, вы — убийцы овец, — прошептал лис. — Пока вы тут рассуждаете, придут люди и задницы вам отстрелят. Когти надо рвать, говорю! У вас есть хорошо если полчаса, а потом все будет кончено.
— И какой у всего этого может быть исход? — спросил Рауф, обращаясь к терьеру. — Рано или поздно они все равно нас найдут. Как долго мы продержимся?
— Ты сам говорил: станем жить, как дикие звери. А дикие звери так и делают — живут, пока не погибнут.
— Верно сказано, — вставил лис. — Беги, пока не навалится Тьма. Ну что, будем спасаться, или я зря лапы оттаптывал? Ох, предупреждал я вас — чутья не терять, головой думать…
Рауф внезапно сорвался с места, мощной поступью пронесся мимо лиса и выскочил наружу. Надоеда и лис слышали, как он, взвыв, соскочил с травянистой насыпи возле пещеры и убежал к пустоши.
Фокстерьер повернулся к лису:
— Я за ним! Ты со мной?
В слабых отблесках света, проникавших в старую шахту, блеснул лисий глаз — непроницаемый и непостижимый. Однако лис не двинулся с места, и Надоеда побежал к выходу один.
Ручей Тарн-Бек местами был довольно широк, и Рауф в своем необдуманном бегстве вылетел к его берегу прямо у разлива, где в черной воде, не давая никакой возможности оценить глубину, покачивалась луна. Рауф резко повернул и устремился по берегу вдоль течения ручья. Надоеда нагнал его, как раз когда большой пес перепрыгивал на другую сторону, где виднелась россыпь камней.
— Рауф!
Рауф приземлился на противоположном берегу и быстро побежал на юг. Надоеда вновь пустился в погоню, время от времени набирая полные легкие воздуха, чтобы подать голос. Рауф его не замечал — знай себе мчался вперед и вверх, одолевая западный склон Доу-Крэга. Фокстерьер видел, как его друг, остановившись, оглядывается по сторонам, словно раздумывая, не спуститься ли вниз, к дороге на озеро, что белела под луной в девятистах футах под ним.
Сделав отчаянное усилие, терьер прибавил ходу и вновь поравнялся с Рауфом, успевшим позабыть о его существовании.
— Рауф, послушай…
Большой пес, не ответив, резко свернул в сторону. В это время поблизости раздвинулись папоротники, и наружу высунулась рыжая голова. Между мелкими, острыми зубами дрожал высунутый язык, из пасти в холодном воздухе шел пар. Рауф удивленно глянул на него и остановился.
— Ты здесь откуда?
— Да я в обход… короткой дорожкой.
— Я же сказал — убью!
— Убьешь? Это тебя, остолоп, едва не убили! Ты везунчик, каких мало, и только поэтому еще жив! Ты же спас и себя, и меня, и этого недомерка.
— Ты о чем? — быстро спросил Надоеда.
— А ты во-он туда посмотри, — сказал лис. Сам он, впрочем, не тронулся с места, даже головы не повернул.
Надоеда присмотрелся к воротам в каменной стене, сквозь которую озерная дорога спускалась к низлежащим лугам и ферме Лонг-Хаус.
— Дальше, дальше смотри…
— Да что там? Я не… — И тут Надоеда аж дышать перестал, а потом проворно отскочил в заросли. Примерно в четверти мили от ворот, там, где тропинка от Танг-Хауса встречалась с озерной дорогой, появился человек. В руках у него было ружье, а рядом бежали две черно-белые собаки.
— Вот он, ваш фермер, — шепнул лис, обращаясь к Рауфу. — Чего ждешь, олух? Будешь торчать на виду, он тебя мигом подстрелит. Ты этого хочешь?
Рауф неподвижно, не скрываясь, стоял на склоне холма и смотрел на человека с собаками. До них было около полумили. Они размеренным шагом двигались по дороге в сторону запруды.
— Больше нету людей, к которым ты мог бы вернуться, Рауф, — помолчав, сказал Надоеда. — Лис прав: теперь они не примут нас назад, а просто убьют. Мы стали дикими.
— Хорошо, приятель, что ты так проворно удрал, — сказал лис. — Очень вовремя.
— Думаешь, человек уже знает, что мы жили в пещере? — спросил фокстерьер.
— Может, и знает. Поди их разбери… Только я все равно его опередил. Я увидел, как он вышел из дому, и сразу побежал вас предостеречь. Этот громила… — тут лис быстро глянул на Рауфа, — такого наговорил, пока ты дрых! Глядишь, хоть теперь в чувство придет. — И лис повернулся к большому псу. — Лучше ты теперь со мной овец режь, старина. У тебя вообще-то здорово получается, так что я согласен с тобой водиться. Да не стой ты там, как сосна на вершине! Луна в спину светит!
Рауф молча последовал за лисом. Он выглядел так, словно неожиданно вышел из транса и теперь заново осваивался в реальности. Надоеда, в свою очередь, впал в то душевное состояние (периодически посещающее любое живое существо, особенно детей и щенков), когда самое обычное окружение вдруг начинает казаться иллюзорным и мы на время забываем, кто мы такие, воспринимая даже обычные звуки как некие эфирные голоса. Когда это проходит, мы с некоторым изумлением обнаруживаем себя все в том же физическом теле, в том же месте, под неизменным куполом неба. Вереск, черный торф, скалы, мерцающие капли дождя, изгибы стеблей травы, сквозь которую протискивался Рауф, — все это казалось терьеру чудесным видением, чей запах никогда прежде не касался его носа и которое в любой момент могло истаять, рассеяться, пропасть навсегда. Скорбное лунное серебро лишило предметы дневных красок, сделало их бесплотными тенями в пустом мире, где ни в чем нельзя было быть до конца уверенным. Даже запахи здесь были ничуть не надежней его расщепленного, вывернутого наизнанку рассудка.