— Как, по-твоему, я могла…
— Сотовый. Мы его проверили в первый же день. Там был «маячок». Твоему любовнику даже незачем ждать от тебя звонка, он и так мог определить, где ты находишься. Должен тебя разочаровать, сегодня он не придет тебе на помощь. В эту ночь он шарит довольно далеко от нас, на другом конце города. И ждешь ты его напрасно. — Я сидела, разглядывая пол, мучительно пытаясь найти нужные слова и ни одного не находила. — Как же тебя тюрьма-то искорежила, — вдруг сказал Бардин. — А я, дурак, думал, что возле тебя душой отогреюсь.
— Не повезло тебе, — усмехнулась я. Он не ответил. Стоял и смотрел в окно. А я поняла всю бессмысленность нашего разговора. Я смертельно устала, и мне было все равно. Побыстрей бы это кончилось… — Ты убьешь меня? — спросила я, поднимаясь.
— Убил бы, если б мог. Убирайся. Твой любовник не жилец, об этом я позабочусь. Если не дура, сбежать из города успеешь. — Я кивнула, торопливо покидая комнату, пока он не передумал. Хваленая выдержка ему все-таки изменила, — Если еще раз встретимся — убью, — сказал он на прощание. Я осторожно прикрыла дверь.
Я шла по коридору, ничего не видя и не слыша вокруг, виски сдавило тупой болью, взор застилала кровавая пелена, я вихрем ворвалась в свою комнату, за две минуты оделась, схватила пистолет, проверила его, сунула сотовый в карман. Бардин мог передумать в любую минуту, тогда у меня не оставалось никаких шансов. А может, он просто играет со мной, как кот с глупой мышью, и в то мгновение, когда… Я достигла входной двери, она была открыта, толкнула ее, намереваясь выйти, и тут из темноты возник Саша.
— Я не знаю, почему он тебя отпускает, — сказал он сквозь зубы. — Но я тебя, сука, из-под земли достану. Можешь мне поверить.
Я не помню, как выхватила пистолет, приставила дуло к его подбородку и зашипела:
— Мне плевать, понял ты, ублюдок? Мне плевать. Ты сказал, что хотел, а теперь послушай меня. Скажу тебе по секрету — мы все уроды, и ты, и я, и твой Бардин… О черт. Можешь передать ему мои слова, можешь передать ему, что я люблю его, хоть это никому не интересно и меньше всего тебе, и, если мы еще раз встретимся, я сама убью его… — На этом я выдохлась и, выскочив из дома, бросилась вперед, не разбирая дороги. В душе моей бушевал пожар, я широко шагала в предутреннем мраке и даже не скоро сообразила, что размахиваю пистолетом, как турист палкой. Сунула его под футболку, наконец догадалась оглядеться, чтобы понять, где нахожусь. Судя по частным домам вокруг, тихим, без единого огня в это время суток, где-то в пригороде. Мне было все равно, куда идти — налево, направо, и я шла прямо, шла, сцепив зубы, ненавидя весь этот мир и себя в нем, шла до тех пор, пока не оказалась возле речного вокзала. Села на пристани и уставилась на одинокий фонарь, который здесь был абсолютно не нужен. Я ждала нового дня, хотя он был мне так же необходим, как этот фонарь на пристани.
Когда появились первые троллейбусы, я поехала в город. У меня не было никакой цели. И страха тоже не было, хотя бояться, наверное, следовало. Например, милиции, вознамерившейся повесить на меня убийства, которые я не совершала, или людей Еремея, у которого имелись ко мне претензии. Я бродила по центру от магазина к магазину, задевала плечом прохожих, понятия не имея, куда иду и чего хочу. По-настоящему мне хотелось, чтобы все поскорее кончилось. Я даже завидовала Зойке, которой теперь не надо было ни думать, ни чувствовать.
— Лийка, — вдруг окликнул кто-то меня, а я замерла как вкопанная. Рядом со мной стояла Людка, официантка из ресторана, и пялилась во все глаза.
— Привет, — смогла пробормотать я.
— А говорили, ты из города сбежала, с каким-то мужиком…
— Назад вернулась.
— Бывает. Поссорились? С этими мужиками одна морока… — Она тяжко вздохнула. — Про Сашку слышала?
— Про какого?
— Про моего. — Людка вроде бы даже обиделась. — Недавно похоронили.
— Так он вроде не болел?
— Кончай издеваться. Парень он, конечно, был непутевый, но есть и похуже. Я уж как-то привыкла.
Мы стояли посередине улицы, увертываясь от прохожих, а в моем мозгу вдруг что-то щелкнуло, точно выключатель.
— Пойдем в кафе, — кивнула я. — Новости расскажешь.
Кафе было в трех шагах от нас, пластмассовые столы стояли на улице, огороженные невысоким заборчиком. Мы прошли и сели за ближайший к нам.
— Давай по сто пятьдесят, — предложила Людка, — Сашку помянем.
Подозвали официантку, сделали заказ, за это время я успела окончательно прийти в себя.
— Так что там приключилось с твоим Сашкой? Людка вздохнула, заглядывая в пустую рюмку.
— Ты же помнишь, он к своим собрался. Мы еще поскандалили.. Думала, сбежал. Был и нету. Я, грешным делом, его матом поливала, от всей души, как говорится… Злилась очень. А его пять дней назад нашли. С башкой простреленной Сидел в своей тачке… на жаре-то протухнуть успел, а я его матерно… — Людка вытерла слезы и вожделенно посмотрела на официантку, решив заказать еще по сто пятьдесят.
— Так где его нашли?
— В лесу, возле старого аэродрома. Детишки на машину наткнулись. Случайно. Окно открытое, он сам за рулем, а в голове дырка.
— Кто ж его?
— Поди разберись в их делах. Ведь говорила: Сашка, завяжи, все равно одна дорожка, либо в тюрьму, либо в могилу. Так ведь разве послушает? Да и как его от дружков отвадишь, если они в ресторане каждый день пасутся. Он парень неплохой и меня любил, да не судьба, как говорится. На юг меня свозить обещал, расписаться хотели. Вот тебе и юг…
Мы выпили, я смотрела на Людку и слушала не прерывая.
— Значит, за что убили, так и не выяснилось?
— А кто выяснять будет? Менты? Больно им надо. Для них он кто? Бандит. И если кокнули, значит, свои. Чего-нибудь не поделили. Сашка, он простой и людям верил, хоть и было у него три ходки. Но, как говорится, не дал бог ума, что ж теперь. А душа-то все равно болит. Глядишь, остепенился бы, и зажили как люди. Он неплохой был, правда. Ну, кулаками махать любил, так то по пьянке, а так дурного слова не сказал. И на деньги не жадный. Перед тем, как ему уехать, мы поскандалили здорово, ты ведь слышала… Я его послала, а он мне — красотулечка, золотце, заживем как в сказке, потерпи малость… и все подмигивал. Денег дал, я сперва думала, что он в пятницу из города подался, как хотел вначале, а он в воскресенье ко мне заскочил ночью, то есть к утру ближе. Сказал, у дружка был. Только не велел никому рассказывать, что здесь еще. Мол, будет спрашивать кто, укатил в пятницу. Обещал, что к осени вернется и поженимся, дал тысячу баксов. Почти все ушли на похороны. В ресторане поминали. Вроде все по-людски. Жалко, тебя не было.
— А откуда у него деньги?
— Сказал, в карты выиграл. Может, врал, может, сотворили чего, и менты правы — дружки и кокнули. У них не заржавеет.
— А кто у твоего Сашки в дружках ходил?
— Так весь наш контингент. В кого хочешь в кабаке пальцем ткни, тот и дружок. Ванька. Зойки твоей мужик, к примеру. — Тут Людка запнулась и спросила испуганно? — Его ведь тоже того… ты знаешь?
— Знаю.
— Горло перерезали. Страсть. Что творится… Уйду я, наверное, из ресторана. Мамка правду говорит, не доведет такая работа до добра. И денег никаких не надо. Вот мой Сашка, сулил мне златые горы, домик, говорит, у меня на родине купим, чтоб сирень под окном, чтоб соловей пел… Вот ему теперь соловей на кладбище и поет. — Людка заревела, размазывая ладонью слезы по лицу, — А ты когда на работу думаешь? — спросила она, немного успокоившись.
— Уезжаю в Сибирь. Родственники у меня там. Может, устроюсь.
— Правильно. Подальше отсюда. А про тебя спрашивали, менты приходили, я еще с ними ругалась, оставьте, говорю, человека в покое. Ну и из наших многие интересовались. Девки болтали, мол, ты из-за Зойки сбежала. У той, мол, крыша поехала, а Лийка в бега припустилась, чтоб ее ни за что ни про что опять не упекли, а Юрка Ворона сказал, ты с этим мужиком, ну… у того, что шрам на лице?
— Ты мне вот что скажи, — перебила я ее. — В ресторане не первый год работаешь и всех знаешь. Что у Зинки за хахаль?
— У буфетчицы? Так у нее их с десяток. Она баба железная, у нее не забалуешь, кулаком не махнешь, мигом за дверь выставит. Это я… — Людка шмыгнула носом. — Мы с ней не больно ладили, я у нее Сашку отбила, знала бы… ой, ладно, о покойниках плохо не говорят. Зинка быстро утешилась. Хурму пригрела. Ты его помнить должна, он с Ванькой хороводился, морда круглая такая, все время красная, точно его кипятком ошпарили. Они сидели вместе.
— Кто?
Ванька. Хурма и Сашка мой. Сашка первый освободился, у него здесь родственники, тетка с сестрой, а сам он с Украины. За ним — Ванька, а уж к ним уже и Хурма нарисовался.
— Как его по-человечески зовут?
— Вроде Витькой. Да черт его знает. Хурма и Хурма.
— И где он сейчас?
— Откуда ж мне знать? Давно что-то не видно. Он в ресторан ходить перестал еще до того скандала. Помнишь, когда нам всем Еремей допрос учинил?
— Помню.
— Зинка говорила, к родным подался, он тоже с Украины.
— А сама-то Зинка как? Работает?
— Не-а. С ногой чего-то. У матери живет. Звонила на днях. Максим орал — уволю, ну и она в сердцах — увольняй, что ж мне, говорит, на одной ноге по твоему кабаку прыгать?
— Где ее мать живет?
— Зинкина? В районе… Городишко какой-то паршивенький, не помню. А чего тебе?
— Так, интересно.
— Мать ей несколько раз звонила в ресторан, знаю, что город в нашей области, а какой точно, не припомню.
— Значит, говоришь. Сашка твой с Ванькой да Зинкиным Витькой дружбу водил. А за что сидел твой Сашка?
— А то не знаешь?
— Откуда мне знать?
— Руки у него золотые, были. Специалист… по сейфам.
— Здорово. И он с одним дружком теперь на кладбище, а другой в бегах. И Зинка на работу не торопится…
— Так ведь нога у нее…
— Нога — это серьезно. — Я подозвала официантку и расплатилась.
— Уходишь? — загрустила Людка. — А то посидим еще, у меня выходной.