6 апреля 1923 года вышел первый номер.»
Потом вышел еще один. Журнал продавался по три копейки[9], а себестоимость его была 12 копеек. Девять копеек убытка на каждом экземпляре грозили разорением. Пять месяцев ждали пионеры следующего номера. А в октябре 1923 года Московский комитет партии поручил издательству «Московский рабочий» выпускать журнал. И журнал выходил регулярно, был очень веселым, часто просто озорным, а потому любим пионерами.
В редакции ценили шутку. Ребята охотно подсмеивались над собой, иногда и над журналом:
Журнал пикорами играет,
Журнал изменчив, как судьба,
То по уездам рассылает,
То не пускает никуда.
Ребята писали в свой журнал, писали то, что думали, и представали на его страницах такими, какими были. Часто по-мальчишески категоричными:
«Ребятки! Пора бы покончить всем пионерам и пионеркам участвовать и самим устраивать танцы. Пионеры не должны заниматься флиртом и ухаживанием, а танцы служат только для этого. Если некоторые говорят, что танцы развивают ребят физически, то пусть лучше, когда им захочется танцевать (т. е. физически развиваться), сделают несколько гимнастических упражнений, и это гораздо будет полезней для нашего здоровья и целей будет обувь. Во-вторых, когда танцуют, то поднимают пыль, которую мы вдыхаем в легкие и которая, в них осаждаясь, впоследствии вызывает чахотку. Долой танцы!»
Бывали и очень грустными. На станции Ховрино умер мальчик Полик. Пионеры хоронили его. Говорили речи над могилой и написали о своем друге в журнал:
«Полик состоял в звене „Красный паровоз“. Он был преданный пионерскому делу товарищ, и звено дало ему имя „Коммунар“. В Полике-коммунаре жил здоровый пионерский дух, но у него было слабое сердце, и оно не выдержало охватившей его болезни. Мы хороним нашего юного товарища, оставившего нас на двенадцатом году своей жизни, и склоняем над ним наше пионерское знамя. Вместе с тем мы клянемся продолжать наше пионерское дело, в котором он принимал такое славное участие. Мы клянемся добиться вместе со старшими товарищами осуществления коммунистического строя, который принесет счастье детям и всем трудящимся. Тогда не будут выходить так рано из наших рядов наши боевые товарищи, как выходит товарищ Полик-коммунар».
БЫТЬ ПЕРВЫМ
Все-таки мне удалось вытянуть из Вовки, как бы поступил он, окажись редактором «Пионерской правды».
— Я бы сразу напечатал заметку. Обязательство всем учителям, ну чтобы они давали поручения ребятам.
— При чем же здесь учителя?
— Как — при чем? Они же этим заведуют.
Так и сказал — «заведуют». Мне это казалось противоестественным, а Вовка был уверен, что учителя «заведуют» общественной работой и только от них ребята должны ждать поручений. Откуда эта уверенность? Откуда? Я вспомнил, как вступал сын в пионеры. Он пришел домой довольный и гордый. Учительница отобрала из всего класса десятерых — тех, кто, по ее мнению, должен стать пионером в первую очередь. Вовка оказался среди них. Он не задумывался сам — хочет ли быть пионером, это само собой разумеется, все хотят. Его отобрали среди первых десяти. Нет, не сами ребята, а учительница — значит, она и этим заведует.
Неделю, а возможно, две сын прилежно корпел над занятиями. Учительница сказала: того, кто получит двойку, в пионеры не примут, пока не исправит. Определять для самого себя, каким должен быть пионер, не надо, поставлено условие, к тому же простейшее — не получать двоек (пока не вступишь в пионеры). Всё решили за него другие, и от других он ждет теперь поручений.
Он готов пока выполнить любое поручение, оно пока для него радость. Прежде чем лечь спать, Вовка заставлял домашних слушать длиннющую поэму. Он читал ее с выражением каждый вечер, потому что записался на конкурс лучшего чтеца. Потом он перестал декламировать. Перестал, и ладно. Только теперь я вспомнил об этом конкурсе.
— А его и не было. Учительница заболела.
Вовка вступил в пионеры, в организацию для молодых, но саму по себе уже сложившуюся, с традициями. Каждый год оставляет на стволе дерева круг за кругом. Крепкая, устоявшаяся древесина прочно прикрывает мягкую сердце-вину. Быть может, и Вовке никак не удается пробиться через круги, достичь сердцевины — там творчество, самостоятельность. То творчество, которое только и может наградить радостью и удовлетворением, чувством первого: ты делаешь то, что до тебя никто не делал.
В этом чувстве первого Вовкино поколение нуждается, пожалуй, больше, чем мальчишки моего времени. Тогда не приходило как-то в голову отправиться на поиски истоков пионерского движения, они еще не были историей. От первых нас отделяли какие-нибудь пятнадцать лет, мы испытывали еще на себе энергию первой волны. И жизнь вокруг, весь мир были еще не такими устоявшимися, у добра и зла не было столь твердо очертанных границ. В Германии фашизм уже успел задушить все живое, но мы читали еще рассказы о борьбе немецких пионеров. Огнем революции была охвачена Испания. Даже далекая Абиссиния казалась близкой. Один из нас вымазал тогда лицо гуталином: хотел проверить, будет ли он похож на эфиопа, если удастся махнуть в Абиссинию. И даже то, что было лишь трагически перевернутой действительностью, нами, мальчишками, воспринималось романтически: в каждом странно одетом прохожем видели мы диверсанта, и каждую любопытную старушку подозревали в связях с империалистической разведкой. Без нашего вмешательства земля бы уж точно перестала крутиться.
Вовка хочет быть занятым, как сказали бы прежде — «охваченным», он тоскует о поручениях и говорит со вздохом:
— Поскорей бы уж в комсомол вступить, там хоть поручения дают.
Но не в поручениях же, конечно, суть. Мальчишка хочет приобщиться, хоть в чем-нибудь стать первым. И ему совсем не улыбается стоять подле дома, где появился первый отряд, он хочет быть в этом доме.
Вовка многое уже успел на своем веку. Создал, например, организацию в классе. О, это была очень серьезная организация, со своими шифром, эмблемой и названием — ВПС. Правда, организации скоро пришел конец, ее поглотила другая, конкурирующая. Тогда и узнал я, что значило ВПС: всегда помогай старшим. Помогать во дворе и на улице, охранять домашних животных, птиц и еще о чем-то в таком роде договорились ребята, и шифровали и конспирировали. Дальше их фантазия не пошла.
Теперь я спросил Вовку: зачем вступают ребята в пионеры?
— Чтоб хорошо учиться… Помогать взрослым… Охранять зеленые насаждения…
Ничего более вразумительного мне так и не удалось услышать от сына.
Скажи-ка в свое время Мише Стремякову, что он создал отряд лишь затем, чтобы отвлечь ребят от улицы, или, скажем, чтобы они лучше учились, — ни за что бы не согласился, спорить начал, как всегда размахивая руками. Да, надо, чтобы не болтались на улице, надо, чтобы хорошо занимались, только не задача это, а лишь следствие. Задачи пионеров мыслились Стремякову не иначе как в мировом коммунистическом масштабе.
Уговаривая в очередной раз директора 16-й типографии, один из мальчишек сказал:
— Вы только разрешите, а мы ваш портрет повесим.
— Где же вы мой портрет повесите?
— Ясно где — в музее мировой революции. Долго ждать не придется. На людоедском острове Ява и то двести ребят объединились в детгруппы.
Это была шутка, но шутил представитель того движения, по примеру которого в десятках стран стали объединяться дети рабочих.
К первым пионерам обращалось Советское правительство: «Советская республика обращается к юным пионерам от лица беспризорной детворы за помощью. Организуйте самих детей на помощь ребенку…»
Сами пионеры обращались к ребятам Германии: «Мы, ваши друзья, юные пионеры СССР, посылаем вам свое юное пролетарское пожелание успеха в борьбе за освобождение. Мы поможем вашей революции, готовьтесь вы, а мы всегда готовы».
Босоногие ребята — это не образ, они такими и остались для истории на известной фотографии — собрались 23 мая 1924 года на Красной площади. Пионеры пришли на свой первый парад. Их приветствовали делегаты XIII съезда партии. Старый большевик Феликс Кон с трибуны Мавзолея[10] произносил слова Торжественного обещания:
— Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…
И площадь повторяла за ним.
— Буду твердо стоять за дело рабочего класса в его борьбе за освобождение рабочих и крестьян всего мира…
И площадь повторяла за ним.
— Будь готов! — раздалось с трибуны.
— Всегда готов! — ответила площадь.
В этом ответе — «Всегда готов» — был большой смысл и величайшая серьезность, в нем был золотой слиток времени, со всеми его трудностями, противоречиями и непроходящим оптимизмом…
Когда Вовка фантазировал о создании первого пионерского отряда, вы помните, какой аргумент он избрал решающим для ребят, которые могли не захотеть вступать в пионеры: неужели вам не дорого дело ваших отцов, которые совершили революцию? Когда же он говорит о себе, сегодняшнем пионере, то не поднимается выше стража зеленых насаждений. Но это его и угнетает. Он тоже хочет уловить пульс мира, соединиться с его движением — движением революционного прогресса.
Вечером сын сказал:
— Слушай, папа. Мы весь день проговорили с тобой, и все без толку. Помоги мне создать организацию.
Сын не дождался ответа. Я впервые не смог ответить на его вопросы, впрочем, и он впервые так серьезно спрашивал меня. Я думал о той ответственности (не страшась ее даже про себя назвать высоким словом — гражданской) отца, учительницы, с которой каждый день встречается Вовка, школы, где учится сын и его друзья, всех взрослых перед всеми детьми — не лишать младших права первого, помочь им обрести эти права и возможности.
Ответить сыну односложно я не мог. Сказать: делай так, поступай этак — все равно что отмахнуться. А вообще-то мы очень любим советовать. Нам кажется, что все уже создано, сделано и надо лишь посоветовать, чтобы использовать то, что есть. Но советовать — еще не помогать. Помогать — это заниматься, это делать вместе, это отдавать не минуты, а часы. Мой классный руководитель Н