А Чурову между тем снова позвонили с просьбой о синхронизации.
Эти звонки приходили всё чаще, и Чуров иногда думал, не стоит ли рассказать о них главврачу или ещё какому-нибудь вышестоящему начальству. Вместе с тем он хорошо понимал, что в этих делах никакого вышестоящего начальства нет и быть не может. При мысли об этом Чурову становилось неуютно, но спокойно. Откуда же все эти люди знают? Чурбанов, наверное, его проделки, – думал Чуров, выслушивая сбивчивые просьбы и одновременно отыскивая нужные саморезы.
– Нет, простите, это вы меня не понимаете! – терпеливо объяснял он. – Я не могу действовать как шарлатан, на свой страх и риск. Я врач, детский кардиоревматолог. И я вообще не представляю, о чём вы говорите и какую из существующих технологий имеете в виду. Никаких признанных официальной медициной, – подчеркнул Чуров, шаря глазами по стенке, увешанной саморезами, – технологий подобного рода… Вам надо обратиться к врачу, надо применять испытанные, доказанные, проверенные методики, которые уже зарекомендовали… – Простите, а можно ещё пару пакетиков вот таких вот саморезов? по дереву? – он потряс пакетами в сторону Саши, которая копалась где-то в конце ряда. – Там мало совсем таких. – Нет никакой синхронизации! – Нет её – как медицинской технологии, а значит, нет и…
Саша подала ему пакетики, и Чуров их взял и кивнул в знак благодарности, но на Сашу даже не глянул, потому что был занят телефонным разговором. Только краем глаза он увидел её, и только как продавщицу, а как одноклассницу уже нет, не распознал. Саша осталась где-то на периферии взгляда, в слепом пятне. Что же касается Саши, то она, конечно, ещё раньше узнала Чурова, но так как человеческое сердце спрятано довольно-таки глубоко, то и увидеть или услышать, как именно бились сердца этих двух людей, просидевших несколько лет за соседними партами, рядом с третьим одноклассником – Чурбановым, никто из них не мог, а это было бы небезынтересно.
Дома Чуров сразу удалился прикручивать и привинчивать, Шеф и Вика пошли смотреть, как он это делает, а Байя немного отдохнула и приняла решение сварить рис. Она достала кастрюлю, насыпала рис, налила воды. Стояла и смотрела на венчик газа, как он пружинил под донышком кастрюли, нагревая воду. Вокруг всё было чисто и прибрано, хотя и несколько захламлено. В дальней комнате умиротворяюще жужжал шуруповёрт Чурова. Внешняя проводка ближе к потолку становилась махровой от пыли. Висели тазы. Живот каменел в тренировочных схватках. На кухонном подоконнике стояли трёхлитровые банки с квашеной капустой, морошкой, помидорами.
Жужжание шуруповёрта смолкло.
– Алло, – донёсся до Байи терпеливый голос Чурова. – Кто? Карина! Сколько зим, сколько лет!
Карина училась вместе с Чуровым и тогда, у костра, высказала мечту простую и профессиональную: всегда подбирать антибиотик правильно и чётко. Мечта сбылась, с антибиотиками Карина работала эффективно, свои наблюдения о борьбе с инфекциями при травмах обобщила и сделала кандидатскую, а теперь её подбивали ещё и на докторат. Однако сегодня Карину занимала не фармакотерапия.
– Нет, – не сразу, неохотно ответил Чуров. – То есть да, Карин, но… нет, прости. Я понимаю. В США тоже больше не собираются выделять… ты слышала возражения этической комиссии против синхронизации?.. Какие новые данные?..
Каким образом они его пересмотрели? Кейс Редфилда?.. Карина… Ладно. Я тебя слушаю. Только не жди, что я изменю своё мнение.
Наступило долгое молчание. Видимо, Чуров слушал. Рис бурлил. Байя убавила огонь и посолила. За окном воздух синел. Кухонное окно выходило не на железные крыши и улитки водосточных труб, а во двор, точнее, в пространство над двором – над асфальтом, стоянкой и заскорузлым тополем, который отсюда, с седьмого, был виден сверху.
15. По-настоящему опасно
Вышло так, что дом оказался тем же самым, в котором Чурбанов когда-то устроил офис своей первой фирмы. Тот же самый жёлтый шестиэтажный дом, и пятнадцать лет прошло с той поры, если не больше. Дом ещё сильнее обветшал, его решили снести – один подъезд только жилой остался, и в его пятнадцати или там четырнадцати квартирах (потому что одна пустовала) жили люди. Но, кроме этого подъезда, оставалось ещё два подъезда, в которых тоже жили люди, просто о них никто не знал и рассчитывать им было не на что. По правде говоря – весь дом был набит людьми. И пока ещё стоял, и ветер гулял в подворотне, где выбоины асфальта превратились в ямы, и таким же тёмным оставался маленький двор, и бетонная клумба, забитая сухими листьями, теперь треснула пополам, но не развалилась окончательно – что-то её держало. Двор теперь был чисто выметен хозяевами хлебозавода; по-прежнему пахло квасом, тестом, дрожжами, да ещё сдобой, ирисками и карамелью. Всё так же горел в квадратных окнах хлебозавода жёлтый напряжённый свет, и тестомешалка стартовала ровно трижды в сутки, как по часам: в десять, в шесть и в два.
Не только этот дом собрались сносить, но и все окрестные. Пару улиц за каналом уже выкосили, а на их месте построили новенькие демократичные двенадцатиэтажки, выкрашенные пятнами – в белый, голубой и сиреневый. Краска в особенности была столь демократична, что начала облезать ещё до заселения.
Самой-то Аги было, может, и всё равно, да в доме этом, что под снос шёл, жила одна из её подопечных. Эта подопечная Аги, пьющая дама семидесяти пяти лет, почти не нуждалась в ней, но иногда утрачивала бодрость, и тогда Аги ходила к ней даже чаще других. Сегодня Аги вдруг увидела то, чего раньше не замечала: за столом в кухне сидел ребёнок. Это был довольно странный ребёнок – по-видимому, очень больной: маленький, как будто распухший, почти без шеи, и пальцы маленькие, треугольные.
– Привет, – удивилась Аги. – А ты кто такой?
– Как кто? Я, – удивился пацан. – Если что, меня зовут Фёдор. Я бабушкин, если что.
– А почему я тебя раньше никогда не видела?
– Так у вас же только один глаз видит, – отметил Фёдор.
Аги очень удивилась. Заметить это было непросто.
– А вообще, я здесь был всегда. Просто так умею прятаться, что меня никто никогда не найдёт, даже у кого два глаза или вообще три…
Пришла бабушка и рассеяла оптическую иллюзию: оказалось, что до этого Фёдор просто кантовался по больничкам и жил в детском доме, но теперь его вроде как временно вылечили, а она стала ходить в церковь и перестала пить (теперь уже, конечно, насовсем, потому что тут уж или Бог, или пьянка, Бог этого дела не одобряет) и забрала Фёдора на каникулы домой. После каникул, конечно, нужно будет обязательно отвезти его обратно.
– Потому что я с ним не справляюсь, – пояснила бабушка. – Ворует, матерится. Сам – «бабушка, люблю не могу», а потом опять за своё. Лживый и хитрый ребёнок. Хорошо ещё больной – меньше зла совершит. Ну ничего, скоро в детдом обратно, там дисциплине хорошо научат.
– У меня демоны в сердце, – сообщил Фёдор с сатанинскою гордостью.
– Вот как, демоны, – поддакнула Аги. – Но, я смотрю, ты рисовать любишь? Там в коридоре много твоих работ.
– Его работа, точно, – сказала бабушка. – Я уж говорю, говорю, да сил никаких нет.
Обрывки обоев в коридоре действительно были исчириканы зелёной ручкой и чёрным фломастером. Например, под зеркалом Фёдор изобразил человечка с большой головой, глазами-точками, без носа и рта, с квадратным туловищем и тонкими короткими ножками. Человечек был окружён замкнутой линией, вписан в неровный овал.
– Это я, – сказал Фёдор. – В могиле. Я там прячусь. Там меня никто не видит и никто не может меня найти. А ночью я, страшный, выскакиваю из могилы и пью у всех кровь, всех убиваю.
– Вот, вот, – бабушка перекрестилась.
– Демоны, – гордо подтвердил Фёдор.
Чурбанов и Аги сидели на ступеньке лестницы. Фёдор был оставлен на кухне смотреть мультфильмы. Окна хлебозавода желтели напротив квадратным светом.
– Чё за пацан-то? – спросил Чурбанов.
– Документы собираю на опеку. Бабушка не справляется, он болеет и поведение.
– Респект, – сказал Чурбанов. – Я на такое не способен.
– Ты зато на многое другое способен. Постоянно натыкаюсь на твои проекты или на те, которые ты придумал. Сколько ты всего провернул, вспомни.
– Да пиздец просто с этими проектами, – усмехнулся Чурбанов.
Аги пригляделась.
– Прямо вот пиздец?
– Да не, хуйня, – Чурбанов выпустил дым. – Ничего особенного, процесс тут один проиграл.
– Много денег отдашь?
– Банкротиться придётся. И то не факт, что поможет. Есть проблемка, будет ещё один суд, могу и сесть запросто.
– Ого, – сказала Аги. – Сочувствую.
Чурбанов фыркнул.
– Ну, это я так, на самом деле всё не страшно. Мой адвокат очень цепкий чувак, очень чёткий. Я его парню знакомому порекомендовал, там тоже безнадёга была: клады, знаешь эту тему? И что, вышел недавно, очень легко отделался.
– Чего и тебе желаю.
– Ага, спасибо, – сказал Чурбанов. – А кстати, это не ты, случайно, людям рассказываешь, что мы с Чуровым – синхроны?
Аги удивилась.
– Нет, не я.
– Каждый день звонят. Задрали уже звонить. Номера меняю – звонят. Почти все про детей. Я же не ты, я терпеть не могу всяких несчастных. Если бы я был бог, я бы просто сделал сразу, чтобы все были счастливы, и всё! А так, я не бог и мне на них насрать, – сказал Чурбанов, глядя вперёд, сквозь темноту, на жёлтые окна хлебозавода. – Вот если бы мне Чуров сам позвонил и сказал бы: «Айда синхронить».
– Как Чуров тебе это может сказать? Это же нигде не делается, не разрешено. А теперь тем более. Теперь, наверное, после этих новостей, даже испытания запретят.
– А что теперь? – навострил уши Чурбанов.
– А, ты не слышал, – кивнула Аги. – Они же там открытие сделали в кои-то веки. Ну, случайно, конечно. Это же по-настоящему опасно, с их осторожностью такое только случайно и могли открыть. В общем, они везли двух синхронов в штат Юта на конференцию, и надо же такому совпадению случиться – жуткая авария на трассе, и оба синхрона погибли на месте. Ка