— Помаду сотри, — брюзгливо заметил он. Ратмир смутился. Неслышно чертыхнувшись, стёр следы Лялиного лобзания, сел. Директор захлопнул крышку ноутбука.
— Значит, так, — сказал он. — В «охранку» я сообщил. А к тебе вот какая просьба: сейчас корреспондент придёт… Надо, надо это дело раздуть! Пусть неудачное, но всё-таки похищение. Какая-никакая реклама…
— Из «суслика» корреспондент?
— Нет, из «Парфорса». Гони всё как есть, имён только не называй. Некий сотрудник, некая фирма…
— Понял, Рогдай Сергеевич. Я могу идти?
— Нет, — бросил директор. — Не можешь… — снял очки, насупился, покряхтел. — Ты мне вот что скажи… Как ты теперь относишься ко Льву Львовичу? По-человечески.
— А как я могу к нему относиться? Полностью согласен с вашим мнением. Сука.
— А по-собачьи? Ты куда бежал, когда поводок перегрыз? Тебя ж чуть ли не у памятника Бианки перехватили! Фирма-то совсем в другой стороне… Это что же выходит? Он тебя сдать хотел, а ты его — выручать?
У Ратмира был вид уличённого в шалости школьника. Странно: то, что казалось естественным в собачьей ипостаси, в человеческой воспринималось как несусветная глупость. Даже вспоминать неловко.
— Ты одно пойми, — тихо, проникновенно сказал директор. — Лев Львович для меня теперь фигура конченая. А вот тебя, Ратмир, мне бы терять не хотелось… Я чего боюсь: заступишь ты послезавтра на службу, войдёшь в образ — и снова помчишься спасать этого… — Рогдай Сергеевич с омерзением пожевал губами. — Короче, возьми себя в руки, в зубы — во что хочешь… Ты мне нужен, понял?
— Понял… — глухо отозвался Ратмир, по-прежнему не поднимая глаз.
Директор долго смотрел на него и качал головой.
— Хороший ты пёс, — со сдержанной грустью произнёс он наконец. — Был бы чуть похуже — цены б тебе не было.
Глава 8Щенячье счастье
Странно было сознавать, что рабочий день в самом разгаре, а ты идёшь по тротуару одетый, на двух ногах — и ничего тебе за это не будет. С высоты человеческого роста мир представлялся совершенно в ином ракурсе. Возможно, стоило даже говорить о двух мирах: верхнем и нижнем, поскольку с переходом из одного в другой, что подтвердит вам любая собака, меняются не только ощущения — меняется система ценностей, логика, мораль, законы. В верхнем мире, например, следует остерегаться легавых, зато можно пренебречь «гицелями». В нижнем — наоборот.
Прямоходящие сотрудники предпочитают различать не миры, а служебное и свободное время, но как эти понятия ни именуй, суть их остаётся прежней.
Прогулочным шагом Ратмир миновал знакомое до слёз здание Госпитомника и, оставив слева кинотеатр «Пират», специализирующийся на показе старых фильмов («Бешеные псы», «Хвост виляет собакой»), двинулся вдоль парковой ограды, одобрительно разглядывая попадающихся навстречу нудисточек и хмурясь при виде нудистов. Спешить ему особенно было некуда. Корреспондент «Парфорса» ограничился тремя-четырьмя вопросами и отбыл, а Ляля, к сожалению, отпроситься пораньше не смогла. Стало быть, успеем и в школу зайти, и в «Собачьей радости» посидеть. Кстати, о «Собачьей радости»! В прошлый раз миляга Боб любезно разрешил воспользоваться своей квартирой в интимных целях. Будем надеяться, что он не откажет и сегодня. Но это всё потом… Ратмир приостановился, затем как бы невзначай свернул в Сеченовский переулок. Видимо, не только преступника, но и жертву тянет иногда на место преступления. Хотя почему жертву? Вы это бросьте! Жертву нашли!
Переступив бетонный порожек подстенка, развороченный неизвестными злоумышленниками при изъятии звена парковой решётки, Ратмир постоял немного со склонённой головой перед усыпанным визитными карточками пепелищем. Должно быть, осознавал, что именно здесь каких-нибудь несколько часов назад его собирались похитить — и, сложись всё по-другому, скулил бы он теперь в подвале на краю Булгаково, не смея встать и заговорить, не ведая, кончилось рабочее время или же ещё длится…
Со стороны это напоминало минуту молчания.
Наконец Ратмир вздохнул и, осторожно ступая, дабы не испачкать в золе белые кроссовки, обогнул пепелище. Вот руины скамьи, к которой он был привязан. Вот заросли, куда он… Внезапно лицо его выразило тревогу, быстро перешедшую в смятение. Ратмир раздвинул один прогал между кустами, другой. Выпрямился, озадаченный. Огляделся. Присутствия людей в этой части парка не чувствовалось. Подошёл к пролому, выглянул. Сеченовский переулок оживлённостью также не отличался. Вдалеке, правда, кто-то кого-то выгуливал, но и эта парочка удалялась с каждым шагом.
Не теряя времени, Ратмир решительно вернулся к кустам, где, ещё раз оглядевшись, опустился на четвереньки. Закрыл глаза, постоял так немного, потом открыл их вновь. Однако это были уже не те глаза. Светилась в них живая собачья смышлёность, но ни в коем случае не угроза, свойственная представителям некоторых других пород. Чутко тронул широкими ноздрями воздух — и, тихонько взвизгнув от радости, кинулся к третьему, такому неприметному на человеческий взгляд прогалу. На полдороге спохватился, замер, сделал над собой усилие — и, поднявшись с четверенек, шагнул в заросли. Наклонился, скрывшись в зелени почти целиком, долго хрустел ветками. Наконец разогнул спину и полез обратно. Выбравшись на поляну, тщательно отряхнул ладони и удовлетворённо огладил правый оттопырившийся карман джинсов, словно бы пытаясь оттопыренность эту несколько заровнять.
Помнится, давным-давно некий учёный обнародовал предположение, будто каждый человек пользуется на службе одним полушарием мозга, а в быту — другим. Трудно судить, насколько он был в этом прав, но факт остаётся фактом: в собачьей ипостаси Ратмир прекрасно ориентировался на местности, однако стоило ему принять вертикальное положение, как его немедленно поражал топографический идиотизм. Стыд головушке — не смог найти учительскую. На том месте, где, по его воспоминаниям, ей надлежало располагаться, почему-то оказался туалет.
И Ратмир неуверенно двинулся по влажному линолеуму пустого школьного коридора. Направление роли не играло. Куда бы он ни пошёл, всё равно заранее известно, что придёт не туда.
Белые плотно прикрытые двери классных комнат с виду были массивны, однако звук пропускали, как фанера.
— Записываем условие, — повелевал неумолимый женский голос. — Если собачью ногу считать хвостом… то сколько ног будет у собаки? Опустите руки! Задача придумана Авраамом Линкольном. Поэтому не всё так просто…
— Покатились глаза собачьи золотыми звёздами в снег… — декламировал кто-то на пятёрку.
— …вот этот выдающийся эдикт, — язвительно скрипел занудливый преподавательский теноришко. — «Ежели адвокат, или прокуратор, или нечто тому подобное осмелится сам или будет просить другого подать их королевскому величеству какую-нибудь докладную записку, то их королевскому величеству благоугодно, чтобы такое лицо было повешено без всякого милосердия и (обратите внимание!) чтобы рядом с ним была повешена собака…» Спрашивается: собаку-то за что?
Миновав стендик с примерными темами выпускных сочинений, из которых глаз успел ухватить лишь «Писатель-утопист И. С. Тургенев», Ратмир почти уже дошёл до конца коридора, когда, заставив его вздрогнуть, оглушительно грянул звонок. Дальнейшее было подобно обвалу. Или селевому потоку. Гомон, топот, грохот и даже, как ему показалось, лай. Свернув за угол, Ратмир остолбенел. Навстречу ему с тявканьем неслась на четвереньках свора крохотных первоклашек. Нет, пожалуй, не первоклашек — те ещё шуметь на переменах не осмеливаются, — чуть постарше. Невольно посторонился — и выводок, теряя отстреливающиеся пуговки, промчался мимо. Настолько были увлечены, что даже не заметили взрослого. Один споткнулся и кубарем покатился в ноги Ратмиру.
— Тубо́! — сказал тот, нагибаясь и ставя на ноги ошалевшего пёсика — Где у вас тут учительская?
В учительской было немного потише.
— Вы к кому? — сурово поинтересовалась старая дама с выщипанными вздёрнутыми бровками.
Ратмир объяснил.
— Сейчас подойдёт, — заверила она. — Вы присядьте пока…
Рагмир присел, огляделся. Взгляд его упал на раскрытое методическое пособие. От нечего делать пододвинул брошюру поближе, без особого интереса пробежал глазами первый длиннющий абзац:
«Огромное значение имеет свободное содержание детей, физическое развитие их на прогулках и играх. Выходя на прогулку, воспитатель берёт лакомство и игрушки — небольшую палку, чурку, мячик и т. п. На прогулке он вместе с детьми преодолевает небольшие препятствия: сухие канавы, ручейки, бугры и неглубокие ямы, мелкую поросль, высокую траву. Во время прогулки воспитатель терпеливо и постепенно знакомит ребёнка с окружающей средой. Некоторых явлений окружающей среды ребёнок боится: неожиданный злой и резкий окрик человека, толчок или удар, подъём ребёнка за шиворот, за ноги или под живот, появление крупных животных, повозок, машин. Воспитатель оберегает ребёнка от них, ободряет, даёт ему лакомство, уводит в тихое место…»
Ратмир отвлёкся, вздохнул. Вспомнились недавние безмятежные годы, когда Регина ещё не пила запоем, да и сам он ей не изменял ни разу (служба — не в счёт). Втроём с пятилетней Ладой они, точь-в-точь как описано в методичке, прихватив игрушки и лакомство, отправлялись на прогулку, преодолевали сухие канавы, ручейки, бугры…
— Вот это, я понимаю, точность! Чувствуется выучка. Здравствуйте, Ратмир Петрович!
Он поднялся, поздоровался. В его понимании классный руководитель Дина Григорьевна представляла собой эталон педагога, а эталоны Ратмир уважал. Красавицей не назовёшь, да и не надо. Несмотря на короткие по отношению к длинному корпусу ноги, неуклюжей Дина Григорьевна не выглядела — напротив, горделивая задорная осанка придавала её фигуре определённое изящество. Прямая спина, незаметно переходящая в слегка выпуклую поясницу, круп — длинный, широкий, округлый, с хорошо развитой мускулатурой. Грудная клетка при осмотре спереди — овальная, при осмотре сбоку — просторная, хорошо развитая.