«Если можно сохранить себя как целостную личность, сохранить духовно, ценой крушения “судьбы” (до чего же точны и уместны эти кавычки у автора письма!) – надо пойти на это крушение, как шли в войну летчики на таран, как сегодня шоферы на бешеном бегу в экстремальных ситуациях кидают машину на фонарный столб или ограду моста, чтобы сохранить жизнь непредвиденно оказавшемуся на дороге ребенку».
Строки эти написаны сильным, мужественным человеком, который нашел в себе решимость «всё начать сначала и никогда не пожалеть о том».
Лев Толстой однажды посоветовал одному из тех, кто тысячами ходил к нему в Ясную Поляну: делайте лишь то, что увеличивает душу, и не делайте того, что умаляет ее. Сегодня это высказывание об «увеличении души» может показаться иным не в меру «современным людям» этическим архаизмом.
Но порой этические архаизмы обладают силой, формирующей судьбу.
Об этом совете Л.Н.Толстого упомянул Д.П.Маковицкий – человек, который в течение последних лет жизни великого писателя, бесконечно любя его, был рядом с ним и записывал изо дня в день все, что увидел и услышал.
«Жизнь есть то усилие, которое совершаем в настоящем… Жизнь есть… только это усилие, жизнь – в настоящем» (после «есть» стоит многоточие, не потому, что я опустил что-то, это многоточие самого Д.П.Маковицкого).
Занося в тетрадь это как бы неполное, недослышанное, Д.П.Маковицкий замечает: «Я был очень усталый и не усвоил».
В бесчисленных тетрадях Д.П.Маковицкого, отражающих течение жизни Л.Н.Толстого изо дня в день, это, пожалуй, единственное самооправдание его в том, что он не усвоил чего-то. И кажется оно тем более странным, что даже и в отрывочной записи мысль великого писателя будто бы ясна и понятна.
Но есть вещи ясные обманчиво. Они ясны и в то же время заключают в себе некую загадку, особенно часто это бывает в высказываниях детей и мудрецов.
Будто бы нет ничего непонятного, и все же почему-то хочется что-то самое, может быть, существенное – потаенно существенное – доусвоить, додумать, даже угадать. К этим ясным и в то же время будоражащим душу соображениям я отнес бы и высказывание Л.Н.Толстого о жизни: она «есть то усилие, которое совершаем в настоящем».
Часто (но мы этого в суете не ощущаем) философско-мировоззренческий уровень бытия неожиданно пересекается с житейски обыденным, как параллельные линии пересекаются в неевклидовой геометрии Лобачевского. И вот эта точка пересечения и бывает той «вспышкой магния», которая что-то важное освещает.
…В узком застолье, в ресторане, за ужином товарищ давних лет вдруг в минуту откровенности рассказал мне, что выступил несколько часов назад на ученом совете с «застегнутой наглухо душой»: говорил не то, что думал сам, а то, что думал и накануне высказал ему непосредственный его руководитель. Мой собеседник был невесел, он объяснил: «Понимаешь, не я первый, не я последний, дело, в сущности, рядовое, но сегодня что-то тошно стало, я даже решил, что соберусь с духом и выступлю как человек когда-нибудь».
Я его помнил как человека достаточно легковесного, к тому же мы не виделись давно, и его раскаяние понимал как чувство во хмелю. Поэтому неопределенно ответил: «Ну что же, доживем до понедельника». (У них советы были именно по понедельникам.)
А через несколько дней, в воскресенье, он умер.
И понедельник для него не наступил.
Последнее, что я от него услышал, когда мы одевались, было: «Что стало с честью?» Сейчас я думаю, что он действительно когда-нибудь собрался бы с духом и выступил «как человек». Но – не было понедельников больше…
«Жизнь есть… только это усилие, жизнь – в настоящем».
Наверное, все, что мы делаем, – от большого до «малого» – и надо делать как самое последнее, понимая, что сегодня — если даже оно насыщено тревогами и разочарованиями, склоняет к малодушию, неискренности, а иногда и к подлости – имеет все же более реальную ценность, чем завтра: потому что человек живет сегодня – а завтра, когда оно наступает (и если наступает оно), формируется тоже сегодня.
«Дело не в том, – записывает без устали Д.П.Маковицкий “ мимоходом “ оброненные мысли Л.Н.Толстого, – чтобы стать в известное положение, а как борешься».
Я понимаю это: важна не только цель, к которой идешь, но и путь, по которому идешь к цели.
На этом пути человек, порой сам того не замечая, меняется – и к лучшему, и нередко, к сожалению, к худшему. И вот: направление этого изменения зависит в огромной степени от усилия, которое совершаем в настоящем.
Важен путь, на котором борешься за лучшее в себе, за лучшее в отношениях с людьми и с миром.
И если сейчас вернемся к тем двум письмам-исповедям: девушки, которая «захотела стать, как все», и юноши, пожелавшего уподобить себя «танку», то увидим усилия – сознательные! – не увеличить, а уменьшить душу…
Есть одно существительное, которое повторяется почти во всех наших статьях, о чем бы мы ни писали, – «качество». Мы говорим о качестве тканей и телевизоров, обуви и часов, костюмов и автомашин, о качестве мебели и о качестве шоссейных дорог, о качестве строительства и о качестве детских игрушек, а, видимо, пора основательно, углубленно и тревожно подумать о качестве человека, то есть о том капитальнейшем, от которого и все остальное зависит…
Может быть, опаснейшее из сегодняшних явлений – духовное иждивенчество. Суть духовного иждивенчества в том, что человек хочет все время, чтобы внешние силы и обстоятельства, окружающие люди и вещи помогли ему стать лучше. И утрачивает постепенно собственную духовно-человеческую суть. Живя в постоянной надежде на внешнее, он и сам начинает жить внешней жизнью…
Духовное идживенчество опасно тем, что оно склонно любую нравственную деградацию оправдывать обстоятельствами, полностью исключая ответственность личности за себя, низводя к нулю роль нравственных усилий и даже усматривать в лучших качествах души нечто вроде рудимента, «лишней кости», которые, если и не мешают, то и не помогают в обыденной, далекой от романтических идеалов реальной действительности.
В самом деле, лучшие качества бывают иногда даже и помехой, но при одном лишь условии: если ты сам их не уважаешь, не ставишь высоко. А уважаешь – становятся силой, имя которой: человеческое достоинство. И сила эта защитить может надежнее лат стальных. Что тут хорошо: и сам себя чувствуешь сильным, и жить несовестно.
А без достоинства несовестно лишь вино пить. Недаром народ начал говорить в седые века: «Сторонись, душа, оболью!» – то есть единственное, пожалуй, дело, которое может и должен делать человек без души, более того, душу от него беречь надо – это пить вино. А между тем это единственное, что делает сегодня с душой немалая часть населения.
Народ издавна говорил о душе и нечто «странное»: «Душа – не сосед: есть, пить хочет». Может показаться, что это жестоко: по отношению к соседу. Но это не жестоко, это мудро: если будешь душу собственную питать и растить, то и соседу твоему (а в переводе на масштабы сегодняшней жизни нашего общества – любому современнику и соотечественнику) будет лучше: он от «жестокости» подобной только выиграет… Душа «кормленая» – душа для всех; «некормленая» – для себя одного. Посреди «некормленых» душ жить тошно и страшно…
Герой широко известного рассказа Джека Лондона говорит женщине, угрожающей его застрелить:
«Чтобы убить человека, необходимо мужество, а у вас его нет».
Я Джека Лондона люблю с детства, но фраза эта и казалась, и кажется мне – особенно сейчас – патетически нелепой. Мужество нужно, чтобы не убить человека в экстремальной ситуации, и мужество особое – для того, чтобы не убить себя в себе самом в ситуации неэкстремальной, в жизни обыкновенной, обыденной.
Страшный посетитель, который десять лет назад вошел ко мне с улицы нежданно, отрыл – как отрывают в земле каменистой колодезь – в себе это мужество: не убить человека.
Не убить второй раз. Теперь – в себе самом…
Двое
Пять судебных разбирательств позволяют воссоздать все моменты события по минутам. Третьего мая 1980 года во втором часу дня Марина Березуева в отличном настроении, полная сил и надежд, радуясь жизни и весне, вошла в магазин № 47, имея при себе в небольшой сумочке, которая почему-то во всех юридических документах называлась потом «дамской», кусок сыра, кусок колбасы, пачку маргарина, рыбные консервы «Частик в томате». Все это куплено было, как установили юристы потом, по соседству.
В тот день не было «корзинщицы», то есть женщины, у которой покупатели оставляют сумки, портфели, пакеты, и Марина вошла в торговый зал с металлической инвентарной корзинкой (как полагается в магазинах самообслуживания) и с дамской сумочкой на молнии, в которой находились ранее купленные товары.
Магазин этот двухэтажный, на первом Марине нужна была картошка, потом она пошла к лестнице, ведущей на второй, – за хлебом. По дороге ей что-то понадобилось в дамской сумочке, и она вынула из нее на минуту целлофановые пакеты с сыром и колбасой. Это заметила администратор Горбунова и начала наблюдать терпеливо, как охотник в засаде.
Когда Марина Березуева расплатилась у касс за картофель и хлеб, рядом выросла Горбунова и потребовала, чтобы девушка открыла дамскую сумку, показала, что в ней.
Марина показала.
– Воруешь, – тускло констатировала Горбунова.
Марина возмутилась:
– Это куплено не у вас!
– Воруешь, – уже с легкой укоризной повторила Горбунова.
– Это куплено не у вас, разберитесь, пожалуйста!
– Воруешь, – настаивала Горбунова, – а сознаваться не хочешь. Оформим акт у директора.
– Если вы не верите мне, – растерялась девушка, – я заплачу.
С детства Марина Березуева записывала в особую тетрадь понравившиеся ей строки и мысли. По этой тетради и можно воссоздать ее духовный мир. Несущественно, что это не собственные ее мысли и образы, что она их заимствовала у любимых писателей, иногда названных, а иногда и не названных ею, сам выбор помогает сегодня, когда ее самой уже нет, лучше понять, чем эта жизнь была и чем эта жизнь могла стать в будущем.