Но не будем давать волю эмоциям, оставим их на потом. Буква закона отнюдь не пустая, бессодержательная, риторическая «фигура». Это фундаментальный камень, на котором зиждется нормальная социальная жизнь общества, без уважения к Букве закона не может быть уважения и к Духу закона.
Будем исходить из того, что человек этот был освобожден незаконно. Я иду на это, обидное, возможно, для излишне эмоциональных поборников справедливости допущение с легкой душой потому, что для темы, которая меня волнует, даже и данная важная сторона дела несущественна.
А волнует меня тема амнистии.
Амнистия – акт силы, великодушия и мудрости государства. Оно милует виновных, оно как бы забывает их вину в надежде, разумеется, что сами они об этой вине не забудут. Амнистия – это милость (в старое время на Руси понятия амнистии не было, ее заменяло частное или общее помилование, причем наказания обычно не отменялись, а смягчались в зависимости от содеянного и от степени раскаяния осужденного).
Выше я позволил себе дать автодорожной катастрофе отнюдь не юридическое наименование беды; в том же «не юридическом» духе, возможно, я и рассматриваю амнистию как милость. Но в понимании народа она именно милость, что не умаляет, а даже и возвеличивает нравственно этот государственный акт.
А «милость» (по Далю) – это «…любовь; радушное расположение, желание кому добра на деле; прощение, пощада; благодеяние, щедрота;…оказание кому отличия; награда…»
Благодеяние, щедрота, награда.
Велик и мудр язык народа.
Но разве можно отобрать, отнять уже дарованную пощаду, «щедроту», награду?!
Видимо, в переводе с понятий государственных, социальных на общежитейские понятия это то же самое, что отобрать подарок.
Подарить и потребовать потом: верни!
Теперь, чтобы все это не только умом постигнуть, но и ощутить изнутри, сердцем понять, поставим себя на место человека, о котором идет речь. Вы (или я) вернулись домой, пережив автодорожную катастрофу, тюремные больницы и заключение, отдышались, оттаяли, как бы заново родились, познав цену и меру вещей, и стали уже забывать, как забывают кошмарный сон, то, что было. И вот в один из мирных семейных вечеров вас вдруг уводят из дому, не дав даже собрать вещи, помещают опять за решетку, этапируют туда, откуда освободила вас милость государства.
Чтобы лучше понять ситуацию, стоит ввести в наш текст небольшую цитату: строки из письма, которое редакция «ЛГ» получила от руководства колонии после возвращения туда героя этой печальной истории.
«…3.11. 1983 года (имярек) был задержан в городе (название), куда убыл на постоянное местожительство, и этапирован для дальнейшего отбывания наказания в учреждение… где и содержится с 20 декабря 1983 года по настоящее время (подпись ответственного должностного лица)».
Человек, освобожденный по амнистии, был… «задержан» (!), будто совершил дерзкий и безрассудный побег и, после безустанных поисков, обнаружен для «этапирования» и дальнейшего отбывания наказания.
Он был задержан, когда пил перед сном чай с женой и дочерью…
Перечень болезней его в это время занимал, наверное, несколько страниц. Когда наутро жена (вообразим пережитую ею ночь!) наконец нашла учреждение, куда его доставили, и стала умолять, как о милости, чтобы мужу передали теплое белье и ингалятор (у него тяжелая форма астмы), ей этой малости и милости не разрешили, хотя закон и милосердие делали ее ходатайство обоснованным, даже если бы речь шла о человеке, действительно совершившем побег.
Когда читаешь документы, создается странное впечатление, что этому человеку и его семье теперь мстили.
За что?!
За то, что кто-то перепутал даты, оформляя его освобождение (перепутавший отделался куда легче: получил выговор).
Милость обернулась местью.
Мы часто говорим о мудрости закона, но эта мудрость реальна и действенна лишь тогда, когда закон осуществляют люди, находящиеся на его высоком уровне.
Мудрость закона – не в теории, а на деле, то есть в судьбах людей – это мудрость его исполнителей.
Чем же окончилась наша история? Освобожденный по амнистии и потом возвращенный в колонию человек этот и жена его обратились в высокую инстанцию, которая высказала четкое суждение о «нецелесообразности» подобного возвращения после освобождения по амнистии, даже незаконного.
…Вечером поздно ко мне домой позвонила его жена. Из-за дали я не расслышал ее в первую минуту. Она повторяла все явственнее: «Алло, алло, алло!» И по ее голосу, в котором была радость, я понял, что он вернулся.
– Вы хотите с ним поговорить?
Я ответил, что хочу, и услышал его голос.
Услышал мертвый голос, в котором не было ни радости, ни боли, а ощущалась безмерная усталость, может быть, усталость на всю оставшуюся жизнь. И подумал я: до чего же это второе возвращение, наверное, непохоже на первое. Первое было – как воскресение. Можно ли воскреснуть второй раз?..
Сейчас уже, как выше я писал, он в больнице…
Акт великодушия и милосердия государства из-за немудрых исполнителей обернулся актом человеческой трагедии.
Амнистия…
Вернулся по амнистии и Анатолий Павлович Андреев, о котором было рассказано в очерке «Двое». Этот очерк был опубликован в периодической печати («Литературная газета» от 21 июля 1982 г.) с постскриптумом, который я сейчас полностью воспроизведу: «Перед самым выходом этого номера “ЛГ” я узнал, что до сих пор – через два с лишним месяца после кассационного разбирательства в Верховном суде РСФСР, оставившем наказание в силе, – Андреев все еще не взят под стражу, более того, он опять работает в системе торговли…»
Как выяснилось потом, во время опубликования очерка «Двое» Андреев – уже не подсудимый, а осужденный! – работал тихо-мирно товароведом в универсаме № 32.
После появления очерка (напомним: 21 июля 1982 г.) он скрылся и только 4 августа был взят под стражу.
С 19 октября 1982 года Андреев находился в одной из колоний в Амурской области, а 28 февраля 1983 года, то есть через четыре с небольшим месяца, в соответствии с Указом об амнистии, был направлен на стройку, где работал на небольшой, но руководящей финансовой должности. А 7 сентября 1983 года один из народных судов Амурской области освободил его от дальнейшего неотбытого наказания (один год десять месяцев восемнадцать дней).
Андреев вернулся в Ленинград в тот же самый универсам № 32 на должность старшего товароведа.
Тотчас же после издания Указа об амнистии отец Марины – Юрий Андреевич Березуев – направил в компетентные органы Амурской области письмо, в котором сообщал о том, что Андреев во время судебных разбирательств, когда его то арестовывали, то отпускали, дважды нарушал подписки о невыезде. Однажды в зале суда ударил оператора телевидения; в последние дни перед арестом скрывался, пытаясь избежать наказания.
Березуеву ответили, что все его аргументы не имеют юридической силы. Это искренне удивило, если не потрясло Юрия Андреевича.
Но если читатель из вышеизложенного заключил, что Андреев освобожден незаконно, то он заблуждается. Да, при самом сосредоточенном рассмотрении документов мы тщетно будем искать ошибку – все юридические нормы соблюдены, потому что…
…нарушение подписок о невыезде нельзя трактовать как нарушение режима в колонии: тогда, во время судебных разбирательств, он не отбывал наказания, ибо вина его судом еще не была доказана.
Эти «тонкости», конечно, не могут быть известны Юрию Андреевичу Березуеву (как и большинству наших читателей), но юристы разбираются в них хорошо.
А в колонии и потом в строительном тресте, судя по характеристикам, Андреев режима не нарушал. Более того, он – цитирую определение заседания народного суда – «зарекомендовал себя только с положительной стороны, возложенные обязанности исполнял добросовестно, нарушений трудовой дисциплины и правил поведения не допускал, в коллективе пользуется заслуженным авторитетом, положительно влияет на перевоспитание условно освобожденных. Неоднократно поощрялся администрацией стройки…»
То есть за несколько месяцев Андреева не только перевоспитали, но и сам он стал воспитателем, сеющим добро.
В документах, по которым Андреев освобождался (от содержания в колонии, а потом и вообще – условно-досрочно от дальнейшего отбытия наказания), отмечается и его «участие в общественной жизни».
Нет, нет, отличие этой истории от первой – с бедолагой-астматиком – в том, что освобождение Андреева незаконным не назовешь.
Но почему же не испытываем мы удовлетворения, чувства естественного при торжестве закона, и даже – уменьшим пафос – не при торжестве, а при обычном строгом и четком его выполнении?
Мы не испытываем этого чувства не только из-за чисто эмоционального неприятия зла или жажды полного наказания, возмездия. Мы его не испытываем по мотивам более основательным и объективным.
Парадоксальность ситуации, обрисованной выше, заключается в том, что все юридические нормы соблюдены, но закон… не торжествует. Выше мы говорили о том, что без уважения к Букве закона не может быть понимания его Духа, но и наоборот: без понимания Духа закона нет уважения подлинного и к Букве его.
Странное дело, ни в одном из документов, положительно характеризующих Андреева, ни полслова не говорится о том, как он сейчас относится к собственной вине. Осознал ли ее? Раскаялся ли?
Я отнюдь не намерен перевести разговор из области четких юридических категорий в область более расплывчатых и более субъективных моральных ценностей.
Существует одна нравственная ценность, имеющая ранг и ценность юридической.
Чистосердечное раскаяние.
В кодексах всех союзных республик чистосердечное раскаяние трактуется не только как нравственное, но и как юридическое «обстоятельство», смягчающее вину.
Это означает, что моральный облик личности формирует ее юридическую судьбу. И именно в этом высшая мудрость закона, который в нашей истории не торжествует. У нас нет оснований полагать, что моральные качества Андреева повлияли на его судьбу. Мне неизвестно, задавали ли Андрееву в колонии, в наблюдательной комиссии исполкома, на месте работы, в народном суде необходимый вопрос о его отношении к собственной вине сегодня.