(Из переписки шевалье де Буфлера и госпожи де Собран.)
«Если бы я был красив, молод, богат, если бы я мог предложить тебе все, что делает женщину счастливою в мнении других и в ее собственном, мы уже давно носили бы одно имя и разделяли одну судьбу. Но так как у меня нет ничего, кроме чести и уважения, что могло бы меня приукрасить, то я еще должен завоевать положение, достойное тебя и твоей нежности. Когда ты наконец увидишь своего возлюбленного, своего мужа, ты будешь иметь право гордиться им; любовь, из которой мы пока делаем тайну, покроет тебя торжеством, и я смогу любить тебя перед лицом неба и земли».
Он писал ей в Париж из Сенегала, куда уехал в столь богатый путешествиями век в поисках удачи.
«Подобно тому, как осень таит в себе весь жар лета, а зима всю мягкость осени, так и мы еще увидим вечную весну нашей жизни, когда будем жить друг через друга, один возле другого, один для другого. Может быть, мы перевоплотимся в другие существа, в богов, в птиц, в растения, но под каким бы то ни было видом ты будешь мною любима».
И еще: «Душа не стареет, и в моей душе я чувствую источник любви на целую вечность и более обильный источник счастья быть любимым и любить самому».
Она отвечала ему: «Любовь – ничто, когда двое не вместе. До сих пор я любила слишком, я любила за двоих. Ты был бы польщен, я уверена, если бы мог читать в моей душе и знать, что ты для меня и как я без тебя томлюсь. Но когда же… когда же, наконец?! Я теряю голову, я вся трепещу, горю. Одна мысль, что я прижму свои губы к твоим губам, сводит меня с ума. Спеши, спеши!»
И вот он спешит к ней, в пути его застигает буря, в минуты величайшей опасности он тревожится не за собственную жизнь – его мучает мысль о том, как переживет эту неожиданную горесть его подруга. Он пишет ей последнее письмо, но остается в живых, возвращается во Францию в самый канун революции… После ее бурь они женятся и скромно, долго живут на тихой улице Сент-Оноре.
Любовное письмо XX века(Из письма погибшего в автомобильной катастрофе архитектора Виктора Д. к той, которую он любил.)
«…Ты со мной в этом северном, забытом Аэрофлотом поселке, где из-за погоды я уже трое суток не видел ни самолета, ни вертолета, ничего, что дало бы мне надежду получить письмо от тебя и послать тебе мое. Разумеется, не это, безумное, а обычное, суховато-лаконичное и трезвое, одно из тех бездарных писем современного мужчины, получив которое, женщина ревет от обиды.
Сейчас я лежал и старался тебя забыть, хотя бы на несколько минут, опять думал о женщинах, которых любил когда-то – тысячу, пятьсот, сто лет назад, и, конечно, обманывал себя, потому что думал о тебе. Но однажды, когда ты была рядом, я действительно забыл тебя ради них. Мы шли, уже уставшие, по зимнему лесу, и мне показалось, что большие, вечереющие ели были когда-то женщинами и вот теперь шумят, рассказывают мне о похищениях, разрывах, каретах, кострах…
Потом я очнулся и подумал, что и ты будешь когда-нибудь елью, расскажешь шумом ветвей… И ощутил тогда великую вину перед тобой от мысли, что тебе из-за меня не о чем будет рассказать. Дело, конечно, не в том, что я тебя никогда не похищал и ты не шла ради меня на костер. В моей беспокойной и бессловесной любви к тебе мало было доброты, человечности и, наверное, понимания. Я чувствую, что тебя люблю, люблю коленопреклоненно, лишь тогда, когда ты далеко и не летят самолеты. В аэропортах, в буран, в туман, в метель или вот как сейчас… Но что тебе от моей “нелетной любви”? Это ведь, должно быть, не то живое поклонение, о котором женщине хочется рассказать и через тысячу лет.
А может быть, в нелетную погоду я возвращаюсь восторженным сердцем к тебе, потому что возвращаюсь к себе. Я говорю это не ради оправдания, хочу честно понять, почему в моей любви к тебе мало любви. Может быть, потому, что я часто ухожу от себя: в суету, в борьбу самолюбий, бешеный ритм дня? И работа тоже – то уносит меня, то возвращает: к себе и к тебе. Или лучше – к тебе и к себе.
Но не подумай, что я жалуюсь на то, что родился именно в этот век. Никогда еще человек не ощущал в себе с такой полнотой человечество в его развитии, и более того, жизнь в ее восхождении, как сейчас. Меня радует, что я могу почувствовать себя античным философом, лунным камнем, динозавром, старой яблоней, еретиком, дельфином, строителем готического собора, космическим архитектором… Я могу, расписав освещенную костром пещеру силуэтами оленей, выбежать на поле космодрома и ощутить тоску Фауста по вечности.
Странный век, и странные мы существа, – ощущение тысяч существований и забвение себя самого. Порой даже думаешь: может быть, чересчур много для счастья? Мы бежим, нам некогда сосредоточиться, мы бежим и мир видим в ритме бега – отрывочно, мимолетно, размыто. Потом, может быть, я упаду и увижу, как Болконский: высокое с серыми облачками небо, и первой моей мыслью будет тоже – зачем я бежал? Может быть, с этого вопроса и начнется в моей жизни что-то подлинное, огромное…»
Я написал письма из Эрмитажа, чтобы углубить у читателей совершенно новое чувство, нарождающееся сейчас в человеке. Его можно назвать историческим чувством. Оно было неизвестно людям минувших веков. Но если бы не они, и мы бы никогда его не испытали. Историческое чувство – это осознание, переживание истории человечества как собственной истории. Богатство этого чувства составляют надежды, завоевания, победы – и заблуждения, ошибки, потери; радости – и горести; уверенность – и сомнения; боль, мужество, поиски истины, бессонные ночи, бесстрашие сердец миллиардов людей, которые строили мир, унаследованный сегодня нами и нашими детьми. Когда это непередаваемое богатство умещается в одном человеческом сердце, перед нами подлинно современная личность.
Чтобы ощутить, углубить в себе историческое чувство, нужна работа души. И если наше путешествие сквозь века ей поможет, поклонимся за это Эрмитажу!
Мир Леонардо
От автора
Самое удивительное в нашем мире – это то, что он познаваем.
Живопись – это зеркало.
И очертанья Фауста вдали.
Библиография литературы о Леонардо да Винчи насчитывает более трех тысяч названий. Это целая библиотека. Книги о нем выходят ежегодно.
Возникает вопрос: почему автор настоящих строк решил писать о Леонардо в 3001-й раз? Ради того, чтобы еще более углубить загадку одной великой жизни, многозначной и таинственной, как мироздание? Нет, конечно. Это не может быть стимулом, воодушевляющим к большой работе. Для того чтобы открыть некую последнюю тайну? Это было бы, конечно, сенсационно, но, увы, маловероятно. К тому же тот, кому это удастся, напишет не книгу, а, вероятно, лишь одну страницу, емкую, как сама жизнь.
Так для чего же?
Мой ответ, возможно, разочарует читателя: мне хотелось понять не самого Леонардо – ясно, что это невозможно, ибо он был и остается для меня далеким и странным, как инопланетное существо, может быть, в силу непохожести на нас, людей современных, – мне хотелось понять вещи, которые сегодня осмыслить особенно важно. Что такое универсальность? Что такое творчество? Я чуть было не написал сейчас: «Что такое человек?» – но это еще большая тайна, чем «что такое Леонардо?».
Мне могут сейчас возразить искушенные мудрецы: к чему все эти детские вопросы?
Детские вопросы, ответы на которые уже тысячелетия ищет взрослое человечество.
Ищет и не находит…
Бесконечно интересен и загадочен образ Леонардо. Недаром тысячи ученых, писателей и даже людей, далеких от науки и литературы, пытались исследовать эту жизнь. Постижение ее – это опыт самопознания, а самопознание, может быть, самая сильная человеческая страсть.
Да, образ Леонардо увлекателен и таинствен, но не менее интересен и, пожалуй, менее исследован мир Леонардо.
Сегодняшний мир Леонардо, в котором переплелись века, судьбы, поиски истины, художественные стили, и столетия ведут диалог другом с другом.
Я написал книгу не о Леонардо, а именно о мире Леонардо. Опыт этого самопознания, то есть постижения собственного «я» не только в образах минувших эпох, но и в образе сегодняшнего человечества, кажется мне сегодня наиболее актуальным.
Глава 1Ночь в амбуазе, или Умение видеть
Леонардо да Винчи заметил однажды: «Маленькие жилища собирают ум, а большие его рассеивают».
«Жилище» мое и было небольшим: одноместный номер в амбуазском отеле, скромном и старом, украшенный репродукцией с картины Энгра, изображающей Леонардо да Винчи в последнюю минуту жизни на руках у французского короля Франциска I.
Ночью я лежал в темноте и тишине и думал.
Я думал об Иване Алексеевиче Бунине.
Он жил в Амбуазе весной и осенью 1922 года. В одном из писем он рассказывал, что поселился на окраине города, замечательного тем, что в нем жил и умер Леонардо да Винчи.
Бунин устроился ненадолго в старинном имении, где раньше был монастырь. В Амбуазе написал он несколько стихотворений и рассказ «Далекое». Это один из самых печальных его рассказов. В нем Бунин повествует о трагической обыденности жизни, кажущейся в милой житейской суете совсем не страшной, даже чарующей – с маленькими радостями, небольшими подарками судьбы, постоянным ожиданием какой-то новизны. Это рассказ о трагичности человеческих встреч и расставаний. О том, что забывается всё и не забывается ничего.
В ту ночь в Амбуазе мне не давала уснуть мысль, что без взгляда Леонардо не было бы и острого взгляда Бунина.
Вот как видит Бунин в рассказе «Далекое»: «…Стенографистка, рослая, манящая, несмотря на свое сходство с