Леонардо сообщил потомству, почему жужжат мухи, как рождаются разные типы волн и на что иногда бывают похожи облака в вечерний час, но нам неизвестно даже его отношение к отцу и к матери, мы не знаем, любил ли он женщин, были ли у него возлюбленные. (Писатели, в частности Мережковский, фантазируют на эту тему увлекательно, но неубедительно.)
Неизвестны нам и важные события его жизни. Невольно создается впечатление, что, засекречивая зеркальным письмом мысли и наблюдения, он и этому письму все же не доверял тайн души. Они оставались в туманном, недостижимом Зазеркалье. И останутся там навсегда.
Именно поэтому исследователи ловят обмолвки, повторения, усматривают в сухих сообщениях важных событий будто бы укрощенную эмоциональность.
Через несколько десятилетий после разлуки с родным селением Винчи и женщиной, которая была его матерью и которую он, возможно, в детстве ни разу не видел, Леонардо записал: «В день 16 июля. Катерина явилась в день 16 июля 1493 года».
Он записал это уже в Милане. На службе у герцога Лодовико Моро.
Дмитрий Сергеевич Мережковский первым высказал версию, что Катерина – это мать Леонардо, которая совершила путешествие в Милан, чтобы повидать сына. Зигмунд Фрейд согласился с этой версией, заметив в сухой информационной записи одну странность: день и месяц повторены дважды. «В день 16 июля… 16 июля 1493 года». Фрейд увидел в этом повторе не рассеянность или небрежность, а высшую сосредоточенность взволнованной души, которая хочет скрыть беспокойство.
Позже Леонардо заносит в книжку:
«Расходы на погребение Катерины – 27 флор.
2 фунта воска – 18
Катафалк – 12
За перенесение и установку креста – 4
Людям, несшим тело – 8
За колокольный звон – 2
4 священникам и 4 клерикам – 20
Могильщикам – 16
За разрешение чиновникам – 1
Всего 108 флор.
Прежние расходы:
Врачу – 4 флор.
Сахар и свечи – 12
…………………………16
Итого 124 флор.».
Фрейд называет этот документ «непостижимым для потомства». И с ним соглашаются современные исследователи. Он убедителен именно этой непостижимостью, именно этой, как отмечает Бруно Нардини, ужасающей бесстрастностью.
Леонардо защищает от посторонних жизнь и муку собственного сердца.
Леонардо не выдумывал мадонн. Он был первым из художников, кто делал обширные физиономические наблюдения. Недаром он утверждал, что «хороший живописец должен писать две главные вещи – человека и представление его души». Поэтому Леонардо и советует художнику, где бы он ни находился, сосредоточенно и незаметно наблюдать, зарисовывать все разнообразие человеческих чувств и черт.
В юности, как и в более поздние годы, он видел женщин, освещенных ожиданием и радостью материнства. Но из его собственной души, вероятно, что-то ушло – может быть, тоска по матери. Поэтому его поздние мадонны менее печальны, менее сосредоточенны, менее углублены в себя.
Ранние мадонны и Джоконда – существа из разных миров. В Джоконде нет абсолютно ничего от тепла и очарования материнства, и вообще, чем взрослее становится Леонардо, тем менее ощутимо в его мадоннах то особое состояние души, которое отличало их раньше. Может ли быть Джоконда возлюбленной? Это, конечно, не исключено, хотя вероятно и даже вероятнее всего, что возлюбленной Леонардо она не была.
Может ли быть Джоконда матерью? Мне кажется, никогда. Если есть чувство, которое абсолютно отсутствует в ее облике, то это именно чувство материнства.
Джоконда – это судьба и это ответ судьбе.
Ее мог написать лишь человек, у которого судьба отняла мать.
Мы почти ничего не знаем о той поре жизни Леонардо, когда неосознанно складываются отношения между человеком и миром, оставляя неизгладимую печать на восприятии действительности, формируя склад души и ума.
Леонардо был не только художником, ученым и инженером, но и писателем. Но о детстве он оставил нам лишь одно воспоминание – сон о коршуне.
Был ли Леонардо ребенок-чудо? Нам об этом ничего не известно.
О чудо-детях сохранились документы и легенды. Известно, например, что художник XV века Мантенья был записан в цех художников, когда ему было десять лет. Один из первых и самых серьезных исследователей культуры
Италии в эпоху Возрождения Якоб Буркхардт отмечает, что в то время необыкновенные дети встречались часто.
Джулио Кампаньола, родившийся в 1482 году, в пятнадцать лет уже был известен как живописец, ученый, музыкант и поэт. Буркхардт упоминает о ребенке, который с шести лет изображал Меркурия с удивительной грацией и вполне соответственно обстоятельствам; о десятилетнем мальчике, который держал перед папой римским в течение двух часов речь, исполненную эрудиции и ораторского искусства. Полициано[40] упоминает в одном письме об одиннадцатилетнем мальчике, умеющем диктовать одновременно пять писем на разные, заданные ему тут же темы. Семилетние дети писали письма на латыни. Среди четырехлетних были ораторы, изумлявшие аудиторию чистой латинской речью.
Был ли Леонардо необыкновенным ребенком? Вряд ли. Ведь мерилом исключительности было ораторское искусство или владение латынью. Леонардо всю жизнь был к этому равнодушен.
Мне кажется, необыкновенность Леонардо в раннем детстве (это, разумеется, не больше чем «рабочая версия») можно объяснить исключительностью Ивана Бунина, о которой он подробно, с величайшей точностью рассказал в романе «Жизнь Арсеньева». Самым содержательным в этой, в сущности, обыкновенной необыкновенности было ежеминутное, не прекращающееся даже во сне общение с землей, со всем тем чувственным, вещественным, из чего создан мир. Это было общение с солнцем, травой, дождем, с оврагами, чащами, животными, особенно с лошадьми – с «божественным великолепием мира».
У Бунина это «божественное великолепие» – в рассказах и повестях. У Леонардо да Винчи – в рисунках и картинах.
В «Жизни Арсеньева» можно найти строки, освещающие тайну детских лет Леонардо да Винчи. Бунин в старости писал: «Почему с детства тянет человека даль, ширь, глубина, высота, неизвестное, опасное, то, где можно размахнуться жизнью, даже потерять ее за что-нибудь или за кого-нибудь?»
Бунин писал о том, что в детстве окружающий мир не только великолепен, но и «пленительно-страшен». И это тоже можно найти в рисунках и картинах Леонардо.
Всю жизнь Леонардо волновали растения, он рассматривал их с углубленной любознательностью ботаника и выписывал с величайшей тщательностью. Некоторые виды растений нарисованы Леонардо с научной точностью, позволяющей говорить о нем как о ботанике. И всю жизнь Леонардо испытывал огромный, так и не разгаданный до сих пор интерес к пещерам, массам камней, темным сырым гротам. Может быть, и в этом таинственном увлечении выразились его скрытность и замкнутость.
Леонардо о себе как о человеке почти ничего не написал, но разве мы не можем воссоздать – по картинам – его духовный облик, его человеческую уникальность, истоки которой – в детстве?
Мастерская Андреа Верроккьо, как и все мастерские художников итальянского Ренессанса, была удивительным миром, где соседствовали живопись с архитектурой, архитектура с инженерией, инженерия с самыми различными рабочими ремеслами. В этом выразился дух Ренессанса, его единая, цельная культура, формирующая универсального человека.
В мастерской Верроккьо рядом с мастером работали и жили юные, веселые, талантливые художники. Но Леонардо с самого начала удивлял учителя и сверстников «фантазиями». Это было не беспечное воображение художника. Его буйная фантазия питалась точными наблюдениями ученого. Он уже в юности изображал то, что одновременно существует и не существует. В этом – будущий Леонардо, самый фантастический реалист мира.
Одной из первых его работ был картон, по которому во Фландрии должны были выткать портьеру для португальского короля. Картон этот утерян (что потом станет трагической судьбой большинства работ Леонардо), нам о нем известно лишь по «Жизнеописанию» Вазари, который отмечает, что травы и животные на поляне были изображены с удивительной точностью, а листья и ветви фигового дерева исполнены с терпением, обнаруживающим упорство этого таланта. На этом картоне первый раз Леонардо-ученый соединился с Леонардо-художником.
Он изучил строение пальмы, чтобы почувствовать ее гибкость и грациозность, он нашел идеальные формы, почерпнув прообразы в самой жизни.
Одна из картин, изображающая Нептуна в колеснице, запряженной морскими конями, тоже не сохранилась. О ней рассказывает Вазари. Эти летящие, летящие кони всю жизнь сопровождали Леонардо – самого медлительного из живописцев! Он любил бешеный бег коня, его восхищал момент, когда этот бег укрощался сильной рукой опытного наездника.
При всей научной точности ума, при всем углубленном любопытстве к реальности в Леонардо всегда чувствуется желание создать то, чего в реальности нет. В жизнеописаниях его уже давно стала общим местом история фантастической росписи щита. Она почерпнута у Вазари.
К Пьеро да Винчи однажды обратился некий поселянин с вопросом: можно ли во Флоренции найти художника, который расписал бы щит, собственноручно вырезанный поселянином из фигового дерева? Пьеро, человек, умеющий ценить нужных людей, – а поселянин был большим мастером ловить птиц, удить рыбу, чем увлекался и серьезный нотариус, – пообещал, что щит будет расписан. Он поручил эту работу сыну. Леонардо отнесся к, казалось бы, маловажному делу с величайшим рвением. Щит был выправлен на огне, выровнен токарем, а затем началось самое удивительное, заслуживающее особого осмысления в этой уже почти банальной, тысячи раз описанной после Вазари истории.
Леонардо изобразил на щите ужасное чудище. Оно выползало из темной расщелины, из раскрытой пасти вырывался огонь, а из ноздрей дым. Не ожидавший ничего подобного Пьеро при первом взгляде на щит отшатнулся в страхе, ему показалось, что перед ним не изображение, а живое существо.