Леонардо добился своего! Он создал чудище, заимствуя формы у хамелеонов, ящериц, летучих мышей, которыми заполнил мастерскую, где они издыхали; в комнате стоял смрад, но он в упоении работой, наверное, этого не замечал.
В этой истории мне хочется выделить одно не замеченное ранее обстоятельство: Леонардо создал чудище – на щите. Щит должен устрашать! Через несколько столетий известный английский художник Тенниел, иллюстрируя «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла, нарисовал устрашающее чудище для обложки. Но насколько органично было подобное изображение на щите, настолько же неоправданно было оно на обложке «Алисы», поэтому Кэрролл отказался от рисунка.
А сейчас коснемся одной из самых странных загадок характера и мировоззрения Леонардо.
Он уже успел уехать из Флоренции в Милан, он уже успел в Милане создать бессмертные вещи, в том числе «Тайную вечерю», когда наступили трагические для Италии дни. Началась война. Иноземцы грабили и уничтожали города, не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. Судьба любимого Леонардо Милана висела на волоске.
О чем же думал Леонардо в те трагические дни? И тут мы касаемся одной из самых странных и страшных загадок его характера и мировосприятия. Он записал в те тревожные, судьбинные дни: «Спроси жену Бьяджино Кривелли, как каплун высиживает куриные яйца, когда его напоят вином».
Создатель новых видов вооружения, которые в соотношении с уровнем техники эпохи сопоставимы лишь с атомными бомбами, был занят попытками заставить каплуна высиживать куриные яйца, дав ему корм, насыщенный вином.
Иные современные исследователи жизни Леонардо объясняют эту непостижимую запись тем, что в ней скрыта метафора. Каплун – это сила, которая готова была уничтожить Милан. Куриные яйца – это вечная жизнь. Но мне этот образ кажется весьма надуманным. Более вероятно, что Леонардо действительно волновала «данная реальность»: пьяный каплун, высиживающий куриные яйца.
Эта «модель» ничтожна и более чем неактуальна в сопоставлении с тотальными ситуациями современной ему действительности. Но при всей ничтожности это микрочастица вечно загадочного мира, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не переставал волновать Леонардо. Этот микроэксперимент – в духе всех экспериментов Леонардо, пытающегося познать мир и изменить мир. В этом будто бы безразличии ко всему можно увидеть и острый интерес ко всему. В этом «индефферентизме» можно усмотреть и мудрость, мудрость человека, который, видя, что его большие мысли сегодня не нужны, пытается послужить человечеству маленькими мыслями.
Он жил в остросюжетное время и умел в это остросюжетное время решать и микрозагадки.
А постарев (об этом тоже рассказывает Вазари), Леонардо создал чудо-ящерицу. Однажды садовник (это было уже в Риме) показал ему в кувшине зеленую ящерицу с голубой шеей. Леонардо попросил отыскать и вторую ящерицу, хотя бы и мертвую. Из двух ящериц, живой и мертвой, он создал фантастическое существо с крыльями, рогами и бородой. Ящерица была похожа на дракона. Держал он ее в коробке. «Что там у тебя в коробке?» – спрашивали его. Он поднимал крышку, и люди отшатывались в ужасе, как когда-то отшатнулся нотариус Пьеро да Винчи.
Когда сопоставляешь щит, который Леонардо перевоплотил во фрагмент ужасного фантастического мира, с ящерицей, которую он переделал в фантастическое существо, вызывающее страх и трепет у окружающих и веселье у него самого, кажется, что и первый, и второй – опыты юноши, лишь начинающего жить.
Но щит действительно забава юности, а ящерица – забава или утеха старости?
Старости? Нет. Эту ящерицу «лепил» из живого материала тот же юноша. Леонардо старел, не старея.
Многие современники не понимали Леонардо и даже осуждали. В их числе был, как это ни странно, и друг Рафаэля – Кастильоне, который обвинял Леонардо в том, что он губит «великое искусство». Но, обвиняя, Кастильоне невзначай высказал глубокую мысль – может быть, одну из самых верных и ключевых мыслей о Леонардо. Кастильоне объяснял «нелюбовь» Леонардо к живописи тем, что есть вещи, которые великий художник высказать в живописи не может. Трагедия Леонардо в том, что ему, гениальному живописцу, было мало живописи, он хотел созидать новые формы не в искусстве, а в самой жизни. (Через несколько веков это трагически повторилось в судьбе нашего Гоголя и заставило его кинуть в огонь рукопись второй части «Мертвых душ». Гоголю тоже было мало одной литературы…)
При всей своей гениальности живопись Леонардо все же не могла выразить его грандиозное понимание мира, его неутолимую жажду новизны, его фантастическое (для современной ему эпохи) видение действительности. Поэтому, кажется мне, и рождались странные забавы.
Ему хотелось овладеть «последними тайнами» мира – тайнами бессмертия. Именно это и делает его бессмертным. Во всем, чем он занят, чувствуется желание победить разрушительную силу времени. Этого не понимали его меценаты, и в первую очередь – могущественный покровитель папа Лев X.
Папа поручил ему написать фреску за алтарем церкви Сант-Онофрио. Это было уже в Риме, куда к папе, любящему искусство, потянулись все художники. Через несколько месяцев папа поинтересовался работой Леонардо. Ему ответили, что Леонардо расписывать фреску не начал, он перегоняет масла и особые травы для получения лака, который обеспечит фреске долговечность. Лев X раздраженно заметил: «Человек, который думает о конце работы, даже не начав ее, никогда ничего не выполнит!»
Между тем в том, что Леонардо начал работу над фреской с конца, выразился весь его характер, не понятый нетерпеливым заказчиком. Эти масла и травы были для Леонардо отнюдь не забавой. (Для него вообще забав в нашем понимании не было.) Овладеть тайной вечной молодости, тайной вечной жизни было мечтой той эпохи, недаром увлеченной алхимией. Алхимики искали «философский камень». Лак, который хотел создать Леонардо, и был для него «философским камнем». «Философским камнем», который дарует фреске вечную молодость, вечную жизнь.
Все попытки охватить бытие Леонардо одной мыслью, единой системой бессильны. Поэтому, наверное, Поль Валери и назвал работу, посвященную ему, «Введение в систему Леонардо да Винчи». «Введение…» Нелегко отважиться на большее, чем введение, когда пишешь об этом человеке.
А его фаустовское желание осушать болота? Фауст у Гёте, как мы помним, воскликнул: «Мгновение, повремени!» То есть ощутил, что настал высший миг его жизни, насыщенный вечностью. Работа по осушению болот – а ее Лев X поручил Леонардо, разочаровавшись в нем как в живописце, – доставляла последнему величайшую радость. Обследуя вредоносные Понтийские болота, он вновь почувствовал себя в родной стихии, «водных дел мастером», как в те времена, когда осушал болота для Лодовико Моро. В Виндзорском собрании сохранилась великолепная карта Понтийских болот, составленная Леонардо.
Но через короткое время мирная римская жизнь оборвалась. Во Франции умер Людовик XII, и новый король Франциск I собирался в поход на Ломбардию, чтобы вытеснить из Милана швейцарцев и сына Лодовико Моро. Леонардо выехал к войскам папы Льва X с Джулиано Медичи.
Он уже не вернулся в Рим.
Автор одного из самых тонких эссе о Леонардо да Винчи Уолтер Патер пишет о нем, что он явился в мир с секретной миссией. В чем же была эта «секретная миссия»? Писать картины? Строить летательные аппараты? Изучать анатомию? Изобретать новые военные орудия и мирные машины? Задумывать идеальные города? Осушать болота? Леонардо никому не открыл этого секрета. Но по всей вероятности, он и сам ощущал себя человеком, выполняющим в мире некую «секретную миссию». Отсюда и все его большие и малые секреты и в записных книжках, и в жизни.
Известно, что одно время он тайно занимался оккультными науками, алхимией, его называли магом. В ту эпоху увлечение натуральной магией было велико, несмотря на первые успехи естествознания. Но не это, конечно, было его «секретной миссией». Астрологией и алхимией занималось немало людей в его окружении. Это была мода.
Франциск I вошел с войсками в Италию, в Болонье Лев X с ним помирился, тогда же Франциск убедил стареющего Леонардо оставить Италию ради Франции, где от него ничего не потребуют, кроме радости общения. Леонардо уехал из Италии.
По дороге Франциск I наслаждался его рассказами, его открытиями, его наблюдениями. И, наверное, его шутками, его остроумием. По всей вероятности, Леонардо был интереснейшим собеседником. Настолько интересным, что Франциск поселил его рядом с собственным дворцом в Амбуазе, в замке Клу, и устроил тайный подземный переход, чтобы в любой час навещать высокого гостя.
Но не чересчур ли увлеклись мы логикой нехронологического повествования ради постижения загадок мира Леонардо? Не пора ли для того, чтобы читатель увереннее чувствовал себя, сообщить основные даты и события этой жизни в строго хронологическом порядке?
Мне почему-то хочется отодвинуть этот момент нашего рассказа и вернуться опять к сумасшедшим загадкам, рисункам, играм Леонардо. В этом «сумасшествии» отразились не только особенности личности художника и ученого, но и дух эпохи – вероятно, самой фантастической и «безумной» из всех эпох, когда-либо существовавших в истории человечества. Леонардо испытывал особый интерес к старым стенам, на которых он умел видеть все образы мира.
Этот интерес разделяли и его современники.
Михаил Владимирович Алпатов отмечает, что Пьеро ди Козимо – художник-фантаст итальянского Ренессанса – с удовольствием всматривался в ветхие стены, угадывая в пятнах битвы, коней и фантастические города, облака. Был «фантастом» и Микеланджело, утверждавший, что «люди жаждут увидеть невиданное и казавшееся им немыслимым вместо общеизвестного». На исходе Возрождения об игре фантазии, о фантастичности мира, человеческих судеб и отношений размышляли трагические и комические герои Шекспира.
Леонардо осуждал тех, кто не довольствуется красотой мира, и в то же время сам был