Miserere Григорио Аллегри (хоровая пьеса, написанная в XVII веке для Сикстинской капеллы), звук журчащей воды и тишина. После прослушивания экспериментатор намеренно вызывает стрессовое состояние у испытуемых. Затем у каждого участника измеряют физиологические маркеры стресса – уровень кортизола, частоту сердечных сокращений и синусовую аритмию, а также фиксируют уровни стресса и тревоги, о которых сообщает сам подопытный. Первая часть теста даже приятна, особенно во время прослушивания Miserere – красивого успокаивающего музыкального произведения. А вот «стрессовая» часть больше похожа на пытку. Исследователи, проводившие этот опрос, подумали о двух наиболее стрессовых ситуациях, которые взрослый может пережить без психологического хаоса: это собеседование по вопросу о приеме на работу и решение сложной арифметической задачи перед аудиторией. Мне есть что сказать про стресс, вызванный второй ситуацией: приходилось «блистать» своими математическими способностями перед публикой. В начале академической карьеры я занимал должность старшего преподавателя в Йельском университете. До этого я никогда раньше не преподавал, но чувствовал некоторую уверенность в своей способности объяснить популяционную генетику – науку, требующую время от времени прибегать к математике. Во время моей первой лекции для изучающих генетику студентов я решил вывести математическое уравнение, не пользуясь никакими бумажками. Я начал за здравие с основных частей уравнения, но быстро потерялся – и все это перед сотней студентов Йельского университета! Мой уровень стресса значительно повысился, когда я попытался восстановить недостающие части уравнения, а потом произошло и самое ужасное: студенты начали смеяться надо мной. Разумеется, мой уровень стресса взлетел до небес. Так что да, это мучительный способ ввергнуть человека в стресс, но это точно работает. Конечно, идея исследования заключается в том, чтобы увидеть, могут ли успокаивающая музыка Miserere и потенциально успокаивающий звук воды облегчить степень стресса, который человек испытает позже. Результаты показывают, что прослушивание Miserere (расслабляющей музыки) перед стрессовой ситуацией не делает человека менее восприимчивым к стрессу. Однако музыкальная терапия перед инициированием стресса способствует более быстрому послестрессовому восстановлению.
Стресс – это только одна из эмоциональных и физиологических реакций, которые поддаются управлению при помощи музыки. Талия Уитли и ее коллеги применили так называемую умную анимацию, чтобы отразить эмоции, и это позволило исследовать эмоциональный контекст музыки у студентов Дартмутского колледжа и членов племени креунг из Камбоджи. Ученые использовали хитроумное устройство под названием Мистер Болл, чтобы оценить эмоциональный уровень и музыкальные предпочтения.
Мистер Болл – упругий красный мячик. Можно менять его внешность и тем самым моделировать разные эмоции. Внешний вид Мистера Болла контролируется пятью скользящими регуляторами, которые человек может перемещать, чтобы выразить эмоцию. В одном эксперименте с использованием анимации группу испытуемых попросили манипулировать Мистером Боллом, используя один из пяти регуляторов, показывающих счастье, печаль, спокойствие, гнев или страх. В другой анимации регуляторы представляли некоторые аспекты музыки, соответствующие определенным характеристикам движения. Так, например, первый регулятор контролировал скорость подпрыгивания и скорость музыки. Второй отвечал за нервные подергивания и скачки музыки. Плавное движение и согласованные с ними музыкальные звуки возлагались на третий регулятор. Четвертый управлял размером шага и изменениями нот, а пятый – направлением шага и сменой тонов. Ключ к эксперименту заключался в том, что одна группа испытуемых использовала движения Мистера Болла, не слыша музыку, как способ выражения эмоции, а другая использовала музыку, не видя движения, для выражения запрашиваемой эмоции.
Интересно, что, когда человека просили сделать, скажем, сердитого Мистера Болла, положения регуляторов для музыки и для движения практически совпадали (рис. 19.1). Аналогичный результат получился, когда камбоджийцы из племени креунг прошли тот же тест, что указывает на кросс-культурный контекст при выполнении этой задачи. Данный эксперимент фактически затрагивает вопросы о кроссмодальности зрения и звука, но в эмоциональном контексте. Результат показывает, что и движение, и музыка активируют области мозга, связанные с эмоциями, которые находятся глубоко в мозге – в лимбической системе, где они и обрабатываются. Эта неоспоримая связь эмоций с музыкой также очевидна в случае с литературой и искусством. Разница в том, как чувственная информация попадает в мозг и куда она потом перемещается.
В 2005 году, за два года до того, как Джона Лерер предположил, что Пруст был нейробиологом, журнал Nature опубликовал статью нейробиолога Патрика Каваны, где тот написал, что художники веками успешно занимались изучением нейробиологии и визуальных процессов. Он представил несколько интригующих примеров из искусства эпохи Возрождения, где художники умело использовали игру света и тени. Они прибегали к таким хитроумным методам применения освещения и полутонов, которые наблюдатель редко замечает, если замечает вообще. Эти трюки включают в себя использование подсветки и затемнений зданий для создания перспективы за счет невозможных физических атрибутов теней и полутонов. Кавана сделал очень интересный вывод о том, что некоторые атрибуты искусства не менялись в течение тысячелетий. Например, линейный рисунок использовался еще на ранней стадии истории известного искусства. Наскальные рисунки, сделанные пятнадцать тысяч лет назад в пещерах Ласко во Франции, похожи на изображения животных из V века, а также на современные линейные рисунки. Кавана указывает, что древние художники экспериментировали с рисованием линий, чтобы зрители могли воспринимать и идентифицировать объекты, которые они пытались изобразить. И, судя по самым ранним из известных картин, на которых запечатлены животные, у них это получалось. Эта техника проявляется и в скульптурах и восходит так же далеко, как рисунки в пещере Ласко, о чем свидетельствует превосходно вырезанная в камне лошадь из скального убежища, известного как Абри-де-Кап-Блан во Франции (которой тоже пятнадцать тысяч лет).
Рис. 19.1. Мистер Болл в разных ипостасях (счастливый слева, злой справа), как его представляют участникам опроса Уитли и ее коллеги
Когда эта техника освоена, остальное сводится к тому, что по сути и представляет собой искусство, – к созданию интересных, необычных и странных способов игры с ней. Как говорил известный нейробиолог Вилейанур Рамачандран (см. главу 12), который много вложил в развитие идей о связи искусства и нейробиологии: «Цель искусства состоит в том, чтобы усиливать, превосходить или даже искажать реальность». Это базовое знание – художественный прием, от которого нельзя «отучить», он «вшит» в мозг художников и тех, для кого они работают. Рамачандрана раскритиковали за упрощенное объяснение искусства как нейробиологического процесса, потому что его высказывание минимизирует значимость эмоций, памяти и интеллектуального намерения. Но то, что предлагает Рамачандран, можно считать хорошей отправной точкой, потому что искусство начинается с наших чувств. Если существуют сложные петли обратной связи с эмоциями, памятью и намерением, то это все вторично по отношению к тому первоначальному впечатлению, которое производит на нас искусство. Кавана показывает это следующим образом: «Расхождения между реальным миром и миром, изображаемым художниками, раскрывают столько же о мозге внутри нас, сколько художник раскрывает о мире вокруг нас». Итак, изучение художников и людей, которые любуются их работами, стало интересным и продуктивным способом узнать не только то, из чего сделано искусство с нейробиологической точки зрения, но и то, как работает наш мозг в целом.
Другие художественные методы – прозрачность картины, использование двух измерений для передачи трехмерных изображений, неполное изображение, заставляющее зрителя мысленно дополнить его, а также рассуждения об искусстве – также имеют нейробиологический характер. Здесь Кавана снова приводит несколько прекрасных объектов искусства с нейробиологическими объяснениями производимых ими визуальных эффектов. (Читателям стоит обратиться к оригинальной статье в журнале Nature, чтобы получить представление о связи нейробиологии и живописи.)
Одно из моих любимых художественных направлений – кубизм. Часто в кубизме представлено достаточно от предмета, чтобы заставить мозг определить, что именно видит глаз. Мне нравятся работы кубистов, потому что они вызывают во мне основную биологическую реакцию: сначала я просто смотрю на них, а затем позволяю своему воображению разгуляться. Эта способность воспринимать произведения искусства кубистов и идентифицировать изображенные объекты – неврологическая функция, которая, скорее всего, развилась у наших общих предков в далеком прошлом. С точки зрения эволюции важно, чтобы любая зрительная информация, которую собирает сетчатка, была моментально идентифицирована, чтобы мы могли быстро решить: убежать от объекта, съесть его или попытаться спариться с ним. Иногда в природе сетчатка глаза собирает информацию только о фрагментах объекта: представьте себе пресловутую змею в траве или торчащую из-за скалы морду гиены. Но организмам нужно быстро принимать необходимое для выживания решение об увиденном предмете. Кубизм использовал эту основную визуальную нейронную функцию «заполнения» и манипулировал ею для создания интригующих и впечатляющих произведений искусства. Наконец, кубизм взывает не только к нашему так называемому мозгу ящерицы или рептилии. Эффект, производимый им, гораздо шире, потому что волны сигналов посылаются по всему мозгу после того, как объект распознается в его внутренней части. Вероятнее всего, эта информация для постобработки перемещается в те же самые области мозга, что и информация об абстрактных произведениях искусства, таких как «живопись действия» Джексона Поллока, или о картине эпохи Возрождения, такой как «Мона Лиза» Леонардо да Винчи.