Когда руки начали уставать, он осторожно положил Леа на песок. Она не проснулась. Полежав немного, прежде чем взять свою ношу вновь, Брайан был поражен одиночеством в этой пустыне. Его дыхание образовывало исчезающее туманное облачко на фоне звезд, все остальное было тишиной и тьмой. Как далеко он был от своего дома, своего народа, своей планеты! Даже созвездия ночного неба были другими. Он привык к уединению, но здесь было одиночество, которые затрагивало самые глубины существа, глубоко скрытые инстинкты. И дрожь, которая не была следствием ночного холода, пробежала по его спине, он ощутил корни своих волос.
Пора идти. Он отбросил свои сомнения и тщательно укутал Леа в свою куртку. Если подвесить ее к спине, идти будет гораздо легче. Гравий сменился пологими песчаными дюнами, которые, казалось, тянулись в бесконечность. Началось болезненное карабканье на вершину очередной дюны, и затем спуск во тьму у подножья следующей.
При первых проблесках света на востоке, с ощущением, что грудь его разрывается, он остановился, чтобы отметить направление, прежде чем исчезнут звезды. Одна линия, прочерченная на песке, указывала на север, вторая — направление, по которому им нужно было идти. Он прополоскал рот одним глотком воды и сел на песок рядом со спящей Леа.
Золотые пальцы света бродили по небу, сметая звезды, Это было величественно: Брайан забыл усталость от восхищения. Нужно было сохранить это: лучше всего подойдет четверостишие. Достаточно короткое, чтобы запомнить, но требующее большого искусства, чтобы вложить в него все. Он прославился своими четверостишиями в Двадцатых. Это будет особенно хорошим. Его учитель поэзии Тэйд был бы доволен.
— Что это вы бормочете? — спросила Леа, глядя на его орлиный профиль, чернеющий на фоне красного неба.
— Стихотворение, — ответил он. — Тсс! Минуточку.
После напряжения и опасности ночи это было слишком для Леа. Она засмеялась и засмеялась еще сильнее, когда он нахмурился. Солнце осветило горизонт. Стало теплее. Леа воскликнула:
— У вас рана на голове! Вы истечете кровью!
— Нет, — ответил он, слегка дотрагиваясь до кровоточащего пореза, шедшего вокруг шеи. — Рана поверхностная.
Депрессия внезапно овладела им, когда он вспомнил битву и смерть прошлой ночи. Леа не видела его лица, она рылась в медицинской сумке. Ему пришлось пустить в ход свои пальцы, чтобы помассировать лицо и убрать гримасу боли, искривившую рот. Как легко он убивал! Трех человек. Как близки к поверхности у цивилизованного человека звериные инстинкты! В бесчисленных схватках он использовал этот прием, не думая об убийстве противника. Схватки были частью игры, частью Двадцатых. Но когда его друг был убит, он сам стал убийцей. Он верил в святость жизни до первого испытания, когда он убивал без колебаний. Ирония заключалась в том, что он не чувствовал вины, даже сейчас. Шок был, да, но не больше.
— Поднимите подбородок, — сказала Леа, размахивая антисептическим средством, найденным ею в сумке. Он послушался и жидкость холодным обжигающим потоком полилась ему на шею. Антибиотики были бы лучше, так как рана почти затянулась, но он не сказал этого. Потом нанес немного антибиотика на ее ушиб, и она, взвизгнув, отшатнулась. Потом они проглотили по таблетке.
— Солнце уже жжет, — сказала Леа, сбрасывая верхнюю одежду. — Надо найти холодную пещеру или салун с кондиционером и провести там день.
— Не думаю, чтобы они были, здесь только песок. Надо идти…
— Я знаю, что нужно идти, — прервала она его. — Незачем читать мне лекцию. Вы серьезны, как земной банк. Расслабьтесь. Сосчитайте до десяти тысяч и начните снова. — Леа говорила и говорила, пытаясь остановить истерический припадок, таившийся в мозгу.
— У нас нет времени. Мы должны идти.
Брайан с трудом поднялся на ноги, предварительно связав всю поклажу в узел. Но, взглянув в направлении своей линии на западную часть горизонта, он не увидел никаких ориентиров, только дюны. Он помог Леа встать и медленно пошел.
— Подождите секунду, — сказала ему вслед Леа. — Куда мы идем?
— В этом направлении, — ответил он, показывая. — Я надеялся найти какие-нибудь ориентиры, но их нет. Придется ориентироваться по солнцу. Если не дойдем до ночи, звезды лучше укажут нам направление.
— И все это на пустой желудок? Как насчет завтрака? Я голодна и хочу пить.
— Еды нет, — он потряс фляжку. Когда он ее нашел, она была полна лишь наполовину. — Воды мало, и нам она потребуется позже.
— А мне она нужна сейчас, — коротко сказала она. — У меня рот, как невычищенная пепельница. Я суха, как бумага.
— Один глоток, — сказал он после некоторого колебания. — Это все, что у нас есть.
Леа проглотила воду с закрытыми глазами. Он закрыл фляжку и уложил ее в узел, даже не дотронувшись до воды. Взобравшись на первую дюну, они уже были покрыты потом.
Пустыня была безжизненна: только они двигались под безжалостным солнцем. Тени падали перед ними, и по мере того, как укорачивались тени, становилось жарче. Жара была такой, что Леа даже не представляла себе, что такое возможно: на нее физически действовала тяжесть обжигающих лучей. Одежда ее пропиталась потом, ручейки стекали в глаза. Свет и жара мешали смотреть, и она шла, полузакрыв глаза и опираясь на руку Брайана. Тот продолжал невозмутимо идти, по-видимому, не обращая внимания на жару и прочие неудобства.
— Сомневаюсь, можно ли есть эти штуки. Может быть, в них содержится вода? — голос Брайана был хриплым. Леа замигала и посмотрела на кожистые предметы на вершине дюны. Трудно было сказать, растение это или животное. Оно было размером с человеческую голову, сморщенное, обтянутое серой кожей и усеянное толстыми шипами. Он пнул его носком ноги, и они увидели беловатое округлое дно, похожее на корнеплод. Предмет покатился вниз, потом остановился, углубившись в песок. В момент удара что-то острое высунулось из него, ударило в ботинок Брайана и снова спряталось. На прочном пластике ботинка осталась царапина, покрытая пятнами зеленоватой жидкости.
— Должно быть, яд, — сказал он, зарывая носок в песок. — Не стоит задерживаться без основательной причины. Идемте.
Незадолго до полудня Леа упала. Она хотела идти, но тело не повиновалось ей. Тонкие подошвы ботинок больше не защищали от палящего песка, и ноги ее сильно болели. Жар, поднимающийся от раскаленного песка, усиливал боль. Воздух, который она хватала ртом, вливался, как раскаленный металл, иссушая и обжигая ее рот. Каждый удар сердца гнал кровь к ране на голове, пока ей не начало казаться, что у нее раскалывается череп. Она почти разделась, несмотря на то, что Брайан предупреждал ее об ожогах. Но спасения от нестерпимой жары не было.
Хотя горячий песок обжигал колени и руки, она не могла встать. Все силы ее потребовались на то, чтобы не упасть совсем. Глаза ее закрылись, и перед ними поплыли бесчисленные круги.
Брайан, тоже полузакрывший глаза, увидел, как она падает. Он поднял ее и понес, как ночью. Руки его касались ее горячего тела. Кожа ее приобрела розовый цвет. Платье было разорвано, и одна грудь, выставленная наружу, поднималась и опускалась в такт ее дыханию. Вытерев пот с руки, он дотронулся до ее кожи и ощутил зловещую горячую сухость.
Все симптомы теплового удара. Сухая обожженная кожа, неровное дыхание. Тело ее перестало бороться с жарой, сдалось, и температура его быстро поднималась.
Ничем нельзя было защитить ее от жары. Он влил часть оставшейся воды ей в рот, и она судорожно проглотила. Ее тонкая разорванная одежда служила плохой защитой от солнца. Он мог лишь взять ее на руки и продолжать нести. На горизонте показался осколок скалы, бросавший крошечную тень, и он отправился туда.
Песок здесь, защищенный от прямых солнечных лучей, казался по контрасту холодным. И когда он положил Леа на песок, она открыла глаза. Она хотела извиниться за свою слабость, но иссохшее горло не могло произнести ни слова. Ей казалось, что он раскачивается перед ней взад и вперед на волнах жары, как дерево под напором ветра.
Но постепенно глаза и мысли ее прояснились, и она увидела, что он на самом деле качается. Внезапно она поняла, насколько зависит от его выносливости и силы, и теперь эта сила подошла к концу. Мускулы его тела вздымались и спадали, он пытался держаться прямо. Жилы на шее натянулись, рот был раскрыт, и этот беззвучный крик был ужаснее любого вопля. Затем его глаза закатились, и на нее глядели лишь белые глазные яблоки. Он упал навзничь, как подрубленное дерево, и тяжело грохнулся на песок. Обморок или смерть — она не могла этого сказать. Шатаясь, она поднялась, но не могла перетащить это тяжелое тело в тень.
Брайан лежал на спине под лучами солнца и покрывался потом. Леа увидела это и поняла, что он жив. Но что с ним? Она рылась в памяти, перебирала медицинские сведения, но не могла объяснить происходящего. На каждом квадратном сантиметре его тела потовые железы работали с невероятной активностью. Из каждой поры сочились большие капли маслянистой жидкости, значительно большие, чем обычный пот.
Взглянув на руку Брайана, Леа вскрикнула в испуге: каждый волосок на ней стоял дыбом, он раскачивался и жил самостоятельной жизнью. Леа могла только смотреть и думать, не сошла ли она с ума перед смертью.
Лающий кашель нарушил ритм его дыхания. Когда кашель прекратился, стало легче. Пот все еще покрывал тело, отдельные его капли соединялись и образовывали уже ручейки, которые стекали с тела Брайана.
— Я не хотел пугать вас, — сказал он, — Меня схватило внезапно. Сильная встряска после болезни всего организма. Хотите воды? Еще осталось немного.
— Что случилось? Когда вы упали и когда вы так выглядели…
— Два глотка, не больше, — сказал он, — поднося открытую фляжку к ее рту. — Всего лишь летние изменения. С нами на Анваре это происходит ежегодно, но, конечно, не так интенсивно. Зимой наши тела запасают слой жира под кожей — как изоляцию от холода, а потоотделение почти полностью прекращается. Есть и другие изменения. Но когда становится тепло, процесс идет в обратном направлении. Жир усваивается, открываются потовые железы и начинают работать, чтобы подготовить тело к двум месяцам тяжелой работы, жары и отсутствия сна. Думается, что здешняя жара ускорила