Назавтра мы в бар снова не идем, потому что вместо привычного горного пейзажа в окне – серая стена дождя и туман, который клубится с завихрениями, временами превращающимися во взбитые сливки, а то и в зефир. По улице течет река. Я не встаю, валяюсь в постели с книжкой. По крайней мере, мне тепло. Бруно возится с камином. Но у него ничего не получается – дрова отсырели и не горят, а сухие палочки для растопки мы купить забыли. Вдруг раздается страшный грохот. Я впрыгиваю в тапочки: что случилось? А то, что Бруно тащил по лестнице осушитель воздуха и у прибора оторвалась ручка. Так что Бруно остался с ручкой, а осушитель покатился вниз, теряя по дороге детали. Без него в нашем климате никак. Соль слипается в комки, белье не сохнет. Бруно его носит с этажа на этаж, смотря где более сыро. И вот – такая беда. На него страшно смотреть. На Бруно, а не на осушитель. Тот всего лишь немного треснул, из него повываливались винтики, и разбилась емкость для воды. А вот мой муж почернел лицом. Я кладу руку ему на плечо:
– Да не нервничай ты так. Ну осушитель, ну развалился. Иногда в жизни случается вот такое говно.
– Мне кажется, я в нем плаваю.
Мне очень обидно. Ведь у него есть я, такая прекрасная, как он может так говорить?
Вечером я моюсь в карликовой ванной. Пытаюсь согреться, расслабиться под горячей водой и ни о чем не думать. Это у меня почти получается – до тех пор, пока вода не становится прохладной, а потом и ледяной. Дрожа, я быстро смываю с волос шампунь, заворачиваюсь в полотенце, включаю фен. И в этот момент вырубается электричество, потому что я забыла выключить обогреватель. Пока Бруно ходит дергать рычажки на счетчике, я начинаю плакать. Когда он возвращается, я уже рыдаю. Я кричу, что страшно мерзну. Я не привыкла жить в таком холоде. Мой мозг заледенел, я больше не эффективный менеджер, а тупая крашеная блондинка. Да, я из России, да, у нас бывает холодно – прошлой зимой целую неделю было минус тридцать. Но дома-то всегда тепло! Батареи шпарят как ненормальные, даже форточку приходится открывать. И горячая вода в кране у нас не кончается. И ванны человеческого размера, в них можно лежать, а не сидеть, скрючившись. Я не умею так мыться! И где мой вид на жительство? А Интернет?
По моим представлениям, в этот момент мой муж должен меня обнять, утешить и приголубить. Но этого не происходит. Бруно кажется, что я во всех неприятностях обвиняю его. А я не обвиняю, я просто жалуюсь! Но он этого не понимает и начинает говорить глупости:
– Все потому, что кто-то оставил лишний свет! Вот горит лампочка! Неудивительно, что вырубилось электричество!
Я начинаю плакать еще горше. Дожили: меня ругают за невыключенную лампочку! Нет, он хуже, чем бабушка!
– Тогда уезжай обратно в Москву, раз там так хорошо! – кричит Бруно, и в этот момент у него делается такое жалкое, убитое лицо, что мне становится смешно. Но потом, когда мы уже в постели, меня опять сокрушают рыдания. Что я наделала? Зачем я здесь? Что же будет дальше?
Бруно тихонько гладит меня по спине, но я к нему не поворачиваюсь.
Четыре итальянских слова, которые каждый культурный человек уже знает
Спагетти. Просто макароны, длинные и тонкие. Самый известный кадр итальянского кинематографа – актер Альберто Сорди, пожирающий спагетти в фильме «Американец в Риме». Варианты: спагеттини (потоньше), спагеттони (потолще), биголи (толстые макаронины из цельнозерновой муки), алла китарра («гитарные струны» – в диаметре квадратные, а не круглые), лингуине (плоские макаронины), тальолини (потоньше, чем спагетти, обычно делаются не на фабрике, а вручную). До Первой мировой войны 2/3 итальянских макарон делались из российской муки, а сейчас зерно закупают в США и Канаде.
Пицца. Неаполитанская – на толстом упругом тесте, римская – на тонком и хрустящем. Самый распространенный и дешевый вариант – «Маргарита» (по-итальянски звучит как Маргерита): помидоры, моцарелла и базилик, что в сумме дает красно-бело-зеленый итальянский флаг. В Лигурии пиццей или генуэзской пиццей часто называют сарденару – лепешку из дрожжевого теста, намазанную томатной пастой, с редкими вкраплениями оливок и анчоусов.
Путана. Само слово путтана (с двумя «т») можно встретить гораздо чаще, чем итальянскую проститутку: их вытеснили восточноевропейские дамы легкого поведения. Ученые считают, что решающим фактором послужил обеденный перерыв: у итальянок он длится три часа (против сокращения категорически возражал профсоюз), тогда как иностранки вполне довольствуются одним. Чаще всего это слово употребляется в ругательствах, например порка путтана (дословно – «свинячья проститутка»). В Риме еще говорят путтана тройя – никакого отношения к Трое, тройя – тоже «проститутка», то есть получается что-то вроде «проститутка проститутская». Соус для спагетти по-проститутски (алла путтанеска) готовится из помидоров, каперсов, оливок и чеснока.
Мадонна. Тоже не слово, а сплошные ругательства. Путтана мадонна («Дева Мария – проститутка»), порка мадонна («свинячья Дева Мария»), вакка мадонна («коровья Богоматерь»). Благочестивые итальянцы употребляют эвфемизм: порка мадоска – гибрид мадонны и матроски, то есть нашей отечественной матрешки.
Глава четвертаяМарт. Итальянские страсти
На следующий день мы друг с другом практически не разговариваем. Наш брак распался, говорю я себе. Поиграли – и хватит. Я не могу жить с этим черствым человеком в этой ледяной избушке. Уеду обратно в Москву и буду там наслаждаться теплом. А он пусть тут как хочет.
Свои последние дни в Триальде я начинаю с того, что жарю яичницу на сале. Конечно, сало тут не совсем такое, какого требуют мои хохляцкие корни, – не с чесночком, а с розмарином. Но ничего. Я режу его кубиками, жду, когда оно прошкворчится, после чего разбиваю туда три роскошных деревенских яйца с оранжевыми желтками. Тут как раз появляется Бруно, и глаза у него лезут на лоб:
– Я это есть не буду!
– Тебе никто и не предлагает, – отвечаю я холодно, – это мой завтрак.
Бруно глядит на меня недоверчиво, но понимает, что сейчас не лучший момент для лекции о вреде холестерина.
На этом наша утренняя коммуникация заканчивается.
Немедленно после завтрака я начинаю готовить себе обед. Сначала борщ – как положено, на свиной косточке, которая по такому случаю выпрыгнула на меня из морозильника, только свеклу кладу уже вареную – почему-то в Италии сырую свеклу нигде не продают. На второе я сооружаю котлеты, а на гарнир к ним – чтобы окончательно продемонстрировать всему миру силу русского духа – варю макароны.
Нормальный обед, который я так ненавидела в детстве – первое, второе и третье, – готов у меня к двум часам. Бруно уже съел свой полуденный бутерброд. Но запах борща – кто перед ним может устоять? Только робот. В тот момент, когда я усаживаюсь за стол перед дымящейся тарелкой, он спускается вниз. В руках у него – бутылка водки. Видя мое удивление, он достает из кармана книжечку русских пословиц, которую я ему подарила, и с акцентом читает:
– Тот глуп, кто не пьет под суп!
Мы выпиваем по рюмашке. Борщ божественный. Спагетти в качестве гарнира у Бруно, как и ожидалось, энтузиазма не вызывают, но он с удовольствием запивает их компотом.
Будем считать, что примирение состоялось. Надолго или нет – не знаю, но глупо было бы отрицать, что в такие моменты нам очень хорошо вместе.
Раз мы не разводимся и Бруно вовсе не хочет, чтобы я ехала в Москву, я с новыми силами усаживаюсь за итальянский. Он мне еще пригодится. Сегодняшний урок посвящен лексике, обозначающей части тела. На днях я опростоволосилась в баре, когда Лоренцо спросил меня, как себя ведет наша крыша, которую он чинил в прошлом году. А я ответила – спасибо, наша сиська не течет. Всего-то разница в одну букву, тетто и тетта, но все хохотали как ненормальные. Кроме безударных гласных, у меня еще сложности с двойными согласными. Национальный гимн Италии, который называется по фамилии создателя – инно ди Мамели — я произношу так, как будто бы он воспевает молочные железы – маммелли. Бруно говорит, что я часто делаю ошибки на эту тему, потому что декольте у меня размером примерно с Сибирь.
Слово, соответствующее нашему самому неприличному, – каццо – тут употребляется очень часто: ке каццо?! – «какого хуя?!». Оно звучит вовсе не так грязно и противно, как русское. Правда, Бруно предупреждает меня, что по отношению к пожилым женщинам, и особенно в разговоре со свекровью, каццо лучше не употреблять, а вместо него использовать каволо – «капуста», то есть «Что за капусту, мамма, вы тут наготовили?!». Мой папа часто говорит «елки-палки», но я раньше не задумывалась, что это тоже эвфемизм, заменяющий совсем другое слово.
Но самое распространенное итальянское ругательство – палле, то есть «шары». На каждом шагу можно услышать ке палле — «Что за шары!» – про что-то очень скучное и унылое, например про очередь к какому-нибудь чиновничьему окошку. Я долго не понимала, что за шары имеются в виду, пока Бруно мне не объяснил.
А вот женская анатомия используется не для ругательств, а для обозначения чего-то очень крутого. И звучит это слово очень похоже на русское «фига». По такому случаю я рассказываю Бруно неприличное стихотворение Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей», сюжет которого вертится вокруг этой самой детали женского организма. Когда гонец везет сорок соблазнительных штуковин царю, происходит драматический эпизод:
Но лишь отпер он ларец,
Птички – порх и улетели,
И кругом на сучьях сели,
И хвостами завертели.
Теперь-то мне ясно, на сучья какого дерева сели эти так называемые птички! Естественно, на смоковницу – фиговое дерево.