По логике вещей, следующий святой должен держать на подносе свои яйца, но нет. Доминик Савио вообще никаких мучений и лишений за свою короткую (14 лет) жизнь не претерпел. Фактически его канонизировали за то, что он очень хорошо себя вел: помогал маме по хозяйству, много без напоминаний молился, а в день своего первого причастия, когда ему было семь лет, записал себе в тетрадочку назидательные мысли (вроде «Лучше смерть, чем грех») и часто их перечитывал. Однажды он прослушал проповедь на тему «Как стать святым» и решил стать им! Ради этого он совершал маленькие подвиги: клал в кровать камни, питался хлебом и водой, а увидев, как его одноклассники с увлечением разглядывают порнографический журнал, порвал его в клочья.
Падре Пио. По непонятной причине этого католического священника очень любят женщины. В спальне моей свекрови, вместе с многочисленными физиономиями родственников, есть и его фотопортрет. А чем он прославился? Тем, что на его руках появились кровоточащие раны – точь-в-точь как у Иисуса Христа, но у того хотя бы понятно почему: его прибили гвоздями к кресту. А у Падре Пио они образовались сами по себе и не заживали лет пятьдесят. Злые языки утверждали, что он их растравлял карболкой, а чтобы не чувствовался отвратительный запах, поливал одеколоном. И даже предъявили публике аптекаршу, которая тайно поставляла карболку святому. Но это свидетельство Ватикан не убедило.
Глава пятаяАпрель. Деликатный желудок
Я просыпаюсь от тихого шороха. Шлепаю рукой по соседней подушке – никого. Нет колючей головы, которую я однажды во сне назвала «волосатым грейпфрутом», а Бруно так смеялся, что больше спать не мог. Но сейчас он не спит по другой причине: от голода. Он ушел на кухню.
Ну почему?! Этот маленький мускулистый человек без грамма лишнего жира практически все время ест. Проснувшись, первым делом съедает «полезный» завтрак – яблоко и йогурт. Этого хватает ненадолго, и когда мы идем в бар, он уже не думает о здоровом образе жизни и вместе с кофе ест что-нибудь более существенное: пару круассанов или булочку с ванильным кремом.
Но этого тоже хватает не очень надолго, поэтому к половине первого Бруно уже не прочь пообедать. Если на меня снисходит вдохновение и я готовлю полный обед в советском стиле, то он радостно сметает и первое, и второе, и третье. Если я ленюсь – ничего страшного: Бруно на итальянский манер сооружает себе гигантский бутерброд с ветчиной и сыром. Часа через полтора после обеда он варит себе кофе и с ним сгрызает пару шоколадных печеньиц. К пяти вечера он уже снова умирает с голоду и кусочничает: сыр, крекеры, сушеный инжир или курага. Ужин, как и положено в Италии, – главная трапеза. Обычно я готовлю что-нибудь мясное. А Бруно варит макароны. От пасты он никогда не устает.
Что особенно обидно, он ест и по ночам. Часа в три ночи просыпается от голода и крадется в кухню, как сейчас. Мне становится очень горько. Почему же он такой худой, а я такая толстая?! Ведь я ем раза в два меньше!
От этих печальных мыслей сон у меня совсем проходит. Я поднимаюсь с постели и бреду в сад. Вот уже две недели, как мы не топим камин. Пришла весна. В саду, конечно, свежо, но все равно прекрасно. Горы, небо, звезды и я. Удивительная гармония, настраивающая на философский лад.
…Я всегда была действующим лицом. Решала вопросы. Это называлось «активная жизненная позиция». А потом батарейки кончились, и меня выключили. Теперь моя жизненная позиция заключается в том, чтобы ничему не препятствовать. Жизнь идет и без моего вмешательства. Кто-то умирает, кто-то рождается, в сумасшедший дом поступают сумасшедшие. Да, у меня до сих пор нет вида на жительство, Интернета и работы, но так ли уж мне все это нужно? Ведь все самое важное – свежий воздух, любовь, еда – у меня есть.
Появляется Бруно, в руках у него теплая кофта – для меня. Какой же он удивительно чуткий человек! Некоторое время мы стоим обнявшись, потом возвращаемся обратно в постель, и мысли о еде накрывают меня снова, потому что я спрашиваю, что же Бруно ел. Две черносливины, сыр проволоне, два песочных печенья, кусочек персика, квадрат шоколадки… Вот почему он может так питаться, а я не могу?! Где, спрашивается, справедливость? Да и не только Бруно. Например, Антониетта в свои 89 стройная как лань, несмотря на то что питается исключительно макаронами и пирогами собственной выпечки. А еще она каждое утро выпивает стаканчик красного, и это никого не смущает, а наоборот: в Италии считается, что старикам и детям полезно пить вино – оно укрепляет силы и очищает кровь. Когда Бруно был маленький, он плакал и просил маму налить ему молочка, а его заставляли пить вино – конечно разведенное водой, но все равно. И кофе Антониетта пьет «скорректированный», с граппой! А я, даром что моложе ее в два раза, один раз попробовала такой и чуть не умерла: сердце колотилось как ненормальное, а в голове произошло разжижение мозгов.
Кажется, хваленое средиземноморское питание мне совершенно не подходит. Как только я пытаюсь подстроиться под Бруно – есть хлеб, риc, макароны, рогалики за каждым приемом пищи – у меня начинает болеть живот. Ну не так вот, чтобы к врачу бежать, а где-то что-то давит, где-то что-то ноет, а также пучит и булькает. Я ненавижу прислушиваться к собственному животу! Мне нравится, когда он переваривает еду тихо.
Но вот вопрос. Ведь, как ни крути, а в Москве я питалась гораздо хуже! Почему же я на ура переваривала весь этот пищевой мусор – холестериновые яйца, безвкусные пестицидные овощи, жирный творог со сметаной и сахаром, мертвых животных, напичканных гормонами и неизвестно сколько пролежавших в морозильнике? А здесь все такое полезное… тьфу.
Еда в Италии – качественная, тут сомнений нет. Причем даже на заправке – уж казалось бы, что там может быть хорошего?! А вот на днях ела там вкуснейшего, явно свежевыловленного осьминога в томатном соусе. И в супермаркете продукты ничем не хуже рыночных, только дешевле, – помидоры сладкие, перец хрустящий, мясо еще утром печально мычало. Я, как ни старалась, так и не смогла почувствовать разницу между оливковым маслом из магазина деликатесов, за десять евро, и обычным за три! По-моему, и то и другое очень душистое.
На следующее утро тему еды продолжает Луиджина. В какое бы время мы ни вышли из дома, обязательно ее встречаем. Но Бруно умудряется быстро (хотя и очень вежливо) разделаться со светской беседой, а я всегда застреваю надолго. Вот сейчас как раз такой случай – Бруно в последнюю минуту решил побриться, и я выхожу без него.
– Когда у нас в Триальде узнали, что Бруно решил жениться, – заводит эпическую песнь Луиджина, – то сначала все подумали, что он женился на хорошей итальянской девушке, которую ему мама подобрала. Бывают же такие сыновья, которые слушаются маму, а?!
Вот и что я, спрашивается, должна на это ответить?! «Да, синьора, как жаль, что мой муж женился на мне, а не на итальянке!»?
Нет, я молчу, но, как мне кажется, молчу очень выразительно. Однако Луиджине мое одобрение совершенно не требуется, она продолжает:
– …не то что мой оболтус (дисграциато диспеттозо), который совсем маму не слушается, я вот сегодня утром велела ему надеть свитер! А он не хочет. Говорит, жарко. Родная мать велит ему надеть свитер – а он не слушается. И ведь пятьдесят лет ему, не мальчик! Так вот и я тоже сначала подумала: какой молодец этот Бруно, мама ему нашла хорошую итальянскую невесту, и он – раз! – и женился! Молодец!
Видно, что Луиджине очень нравится эта картина: послушный сын женится на хорошей итальянской девушке согласно маминой рекомендации. Она повторяет все то же самое еще несколько раз, но наконец выруливает из замкнутого круга. До нее доходит, что хорошей итальянской девушкой я никак не являюсь, и она спохватывается:
– …кто же это был-то, кажется, американка пустила слух, что Бруно женится вовсе не на итальянке, а на иностранке.
– Ну почему слух, – встреваю я, – ведь это чистая правда.
– Да, – неохотно признает Луиджина, – это правда. Конечно, мы подумали, что он женился на англичанке! Что же еще мы могли подумать – ведь он же жил в Англии, значит, и женился на англичанке! На ком же ты еще мог жениться, раз уж не послушался маму?
Эта тема тоже перетирается на все лады. На горизонте появляется Бруно и, мгновенно оценив обстановку, убыстряет шаг. Он мой герой, он идет меня спасать!
– Но потом, – Луиджина заговорщицки понижает голос, – прошел еще более странный слух, и я даже уж не знаю, кто его и пустить-то мог! Не иначе как эта бессовестная Антониетта, кто ж еще-то! Будто бы Бруно женился на негре. То есть это мы решили, что на негре, потому что кто-то сказал, что жена Бруно – не европейка, а из очень далекой страны. Мы решили, что ты негра из Бразилии!..
Внутри меня растет огромный пузырь. Он состоит из голода, желчи и хохота. Я сейчас взорвусь, но вот он, Бруно:
– Россия, откуда происходит моя жена, тоже довольно далеко, синьора.
– Да! – говорит Луиджина. – Но салат-то мы едим русский, а не бразильский! Интересно, а как вы, русские, его готовите? Наверное, зеленый горошек не кладете? Он ведь у вас не растет?
– Вот кстати о горошке: как насчет телефонного столба в вашем саду, синьора? Неужели племянник еще ничего не ответил?
Мудро, очень мудро! Луиджина моментально глохнет и торопится домой.
– Англичане ничего не знают об английском супе, русские не едят русский салат. Меня это не удивляет, но попробуй-ка объяснить это местным! – резюмирует нашу беседу Бруно, когда мы наконец усаживаемся в баре. Я умираю от любопытства: что это за салат такой, почему русский?
Из супермаркета Бруно привозит две коробочки: в одной – русский салат с тунцом, в другой – без тунца. Тот, который без тунца, я опознаю легко: это же оливье, только плавающий в отвратительно-кислой жидкой заправке. А русский салат с тунцом – это, соответственно, оливье с тунцом. Обе версии отправляются в помойку – Бруно тоже в них ничего привлекательного не находит.