Чувство капучино — страница 16 из 46

– Всегда недоумевал: и как эти русские такое едят?!

Ну, это он так шутит, а вот меня то и дело беспокоит ментальное здоровье итальянцев, которые время от времени едят совершенно несъедобные вещи. Ну ладно – русский салат, в конце концов, так-то он хорош, если уксусом не поливать. Но вот такая базовая вещь, как хлеб!.. Антониетта говорила про местный хлеб восторженно – дескать, он никогда не черствеет. Это только потому, что он с самого начала сухой и жесткий. Когда горячий – еще ничего, довольно пахучий, но когда остынет, корку разгрызть трудно. На въезде в деревню туристов встречает плакат: «Добро пожаловать в Триальду, на родину одного из тридцати семи знаменитых хлебов Италии!»

– А где же выпекают остальные тридцать шесть знаменитых итальянских хлебов?

Этот вопрос повергает Бруно в полное недоумение. Действительно, где они? В Риме он никогда про эти знаменитые хлеба не слышал. Но давно собирался зайти в пекарню – там наверняка знают, что к чему. Заодно купим горячую буханку.

Пекарня работает круглосуточно, однако, кроме триальдского хлеба, больше ничего не печет. Где багеты? Булочки с ванильным кремом? Круассаны? Чиабатта? Ничего, только суровый хлеб из серой муки с отрубями. Как будто сейчас война. Со старинным рецептом резко контрастирует ультрасовременное оборудование: за толстым стеклом сияет металлический агрегат с датчиками и кнопками. Пекарь приветливо машет нам рукой.

– Хлебом интересуетесь? – спрашивает он. – Потрясающий у нас хлеб, правда?

– Да, да, очень вкусный! – с энтузиазмом отзываюсь я.

Бруно кидает на меня удивленный взгляд. Это я-то, которая постоянно жалуется на то, что эти сухие корки невозможно переварить!

Да, это я, и да, это очередная культурная пропасть между нами. Бруно бы обязательно нашел какой-нибудь тактичный необидный способ сообщить пекарю, что хлеб ему не нравится. Cказал бы что-нибудь вроде «Хлеб не дружит с моим желудком» или «Мой желудок не дружит с хлебом». Пекарь бы с участием начал расспрашивать о симптомах, Бруно бы с энтузиазмом о них рассказывал. Пекарь бы с сочувствием цокал языком.

Я воспитана не так. Если что-то не нравится, то я должна изо всех сил делать вид, что все о’кей, а то ведь человек может обидеться.

Бруно же эта концепция категорически непонятна, но он ловит себя за язык и не ставит меня в неловкое положение.

Пекарь огромным ножом отрезает здоровенный ломоть, поливает его оливковым маслом такого насыщенно-зеленого цвета, что сразу становится понятно: домашнее, безумно полезное.

Что делать – жую. Даже довольно вкусно, потому что хлеб еще горячий.

На обратном пути мы, чтобы утешиться, заходим посмотреть на инсталляцию – «как это было раньше». В зарешеченной пещерке стоит слегка покоцанный манекен с пышными спутанными волосами и такой же бородой. В руках у него лопата, а на ней сидит кругляш – модель триальдского хлеба. Я нисколько не удивлюсь, если это и есть триальдский хлеб трехлетней, например, давности. Он же не портится.

Дома нас ждет записка от Лоренцо, написанная крупными буквами: СРОЧНО ПРИХОДИ. НУЖНА ПОМОЩЬ.

– Может, аптечку взять? – предлагаю я. – Мало ли что…

Но нет, Лоренцо возится в саду, живой, здоровый и очень грязный.

– Эта чертова анаконда! – говорит он. – Хоть бы кто-нибудь купил ее наконец. А то я уже не могу один ее перетаскивать.

Вот так новость! Оказывается, Лоренцо больше не бард. Компакт-диск с его песнями, записанный пятнадцать лет назад, не окупил даже стоимость болванок. И тут на днях он узнал, что Джулия продала свою инсталляцию – ту самую, с рваным ботинком и капающей псевдокровью – за пять тысяч евро! Целую ночь не спал от возмущения, ворочался, потом съездил в интернет-кафе и проанализировал рынок: цены на скульптуру стабильно растут, а на музыку стабильно падают. Более того, Джулия входит в список художников, в работы которых престижный итальянский арт-журнал советует вкладывать деньги. А ведь она дура – ну как можно было не видеть, что ее прохиндей Карлос путается со школьницами?! – и бездарность, лепит сцены насилия, а зачем они в нашей тихой, пасторальной деревне? А материалы-то какие дорогие, он узнавал: один тюбик искусственной крови стоит 10 евро! Таких тюбиков нужно не менее десятка, и кто потом купит эту инсталляцию-менструацию?

Я хочу похвалить Лоренцо за точно подобранное слово, но он тут же поправляется, вспомнив, что ее уже и купили:

– Я имею в виду, конечно, из нормальных людей. Идиоты всегда найдутся.

Лоренцо тоже решил стать скульптором, но в отличие от Джулии он подойдет к этому делу с умом: будет творить исключительно из бесплатных материалов.

– Где же ты их возьмешь?

– Как где?! Да ты посмотри вокруг. Природа! Воздух! Птички поют…

– Но ты же не из перьев собираешься лепить?!

– …Камни, – произносит Лоренцо со значением и показывает на кучу у своих ног.

Это и есть анаконда. Всего делов-то: набрать красивых камушков, просверлить в них дырки, продернуть проволоку – и вуаля! Оригинальное произведение современного искусства готово. Главное – не переборщить, потому что камни тяжелые. Вот эта вот штуковина весит полтонны, не меньше. За этим-то он Бруно и позвал – нужно перетащить анаконду поближе к дороге, чтобы она бросалась в глаза туристам.

– Даже не думай, – говорит Бруно с несвойственной ему жесткостью, – спина у меня одна, и она мне дорога, я даже свою жену никогда на руки не беру.

Ну, допустим, меня бы Бруно не поднял, даже если бы очень захотел, – слишком уж у нас разные весовые категории. Но это чистая правда: он очень не любит поднимать тяжести, в супермаркете берет тележку и даже бутылки с минеральной водой кладет в нее по одной, а не упаковкой из шести штук. Для меня это было неприятным открытием: все-таки любой российский мужчина, даже самый завалящий, пригоден хотя бы для того, чтобы носить за женщиной сумки. Однако теперь я думаю, что, может быть, Бруно не так уж и неправ:

зато он в свои пятьдесят в отличной физической форме, у него ничего не болит (и он не хочет, чтобы заболело!).

Лоренцо оскорблен: естественно, ему и в голову не пришло бы тягать эту инсталляцию на себе! Он все предусмотрел: анаконда перемещается при помощи системы блоков и веревок, а Бруно только должен придерживать ее за хвостик, чисто символически. Лоренцо продолжает болтать о своих грандиозных планах: чтобы идею не украла та же Джулия, он уже заказал себе сто визиток, неоновых, которые светятся в темноте. Текст гласит: «Лоренцо-Этруск. Красота, Природа, Камни, Гитара, Анаконда. Триальда, спросить в баре».

– Почему Этруск? И за сколько же ты намерен ее продать? Почему «спросить в баре»?

Я не в силах скрыть свой скепсис, и Лоренцо морщится. Но ничего, у него тоже есть ко мне интересненькие вопросы! Он переходит в атаку: умею ли я готовить улиток? собираюсь ли сажать картошку? Бруно занят переводами, а я же ничего не делаю, так почему бы не посадить? Ведь если не выращивать овощи и фрукты и не охотиться у супермаркетовых мусорных баков за просроченным рисом и макаронами, мы тут не выживем.

Бруно миролюбиво говорит, что в этом он с Лоренцо солидарен. Проклятые корпорации устанавливают срок годности товаров слишком маленьким, чтобы люди выбрасывали еще вполне хорошие продукты и шли в супермаркеты за новыми. Я им рассказываю о том, что в России владельцы магазинов думают точно так же, как Лоренцо и Бруно. Поэтому, когда срок годности товара истекает, его не выбрасывают, а просто наклеивают на него новую этикетку, с новым сроком годности, и дело с концом. Никому не надо рыться по помойкам – просроченный товар вполне официально можно купить за деньги, еще и порадоваться, какой он свежий – только вчера выпущен.

– А знаешь ли, где поблизости секонд-хенды? – продолжает атаку Лоренцо. Если не знаю, он может показать. Я ведь, наверное, привыкла покупать много одежды, а теперь такой возможности нет, мы же с Бруно безработные.

Бруно эти намеки тоже не нравятся, и он говорит, что как раз работает – переводит с английского на итальянский буклет к выставке Джулии, которая должна открыться в Генуе. Конечно, когда у нас будет Интернет, то работы будет больше, но и так пока хорошо.

Лоренцо неприятно поражен. Ему-то никакая работа, кроме самой черновой, не светит, да и черновая с трудом, потому что он со всеми перессорился. У него сложный характер. Кстати, он совсем забыл рассказать нам, как его оскорбила эта дрянь Лоредана, хозяйка гостиницы! А еще в университете училась.

В прошлом году, в разгар туристического сезона, в гостинице был концерт классической музыки. Лоренцо знал о нем, но считал, что Лоредана должна его пригласить лично. Он все же не последний человек в Триальде. Но она не позвонила, и на концерт он не пошел. Зато отправился в гостиницу на следующий день, чтобы она осознала, как была неправа. По крайней мере, он рассчитывал, что в качестве извинения она предложит ему бесплатно выпить кофе. И что же сказала эта бессовестная женщина?.. Нет, мы и представить себе не можем, что она ляпнула! И каким это было сказано тоном!..

Следует выразительная пауза, после которой Лоренцо комическим фальцетом копирует Лоредану:

– «Лоренцино, что же ты не пришел на концерт!» Лоренцо патетически замолкает, ожидая нашей реакции. Ее нет, поэтому он считает своим долгом подчеркнуть: Лоренцино, она назвала его Лоренцино! Я соображаю, что по-русски это будет уменьшительно-ласкательное. Как Петечка или Олежек.

– То есть, – уточняет Бруно, – ты за это на нее обиделся? За то, что она тебя назвала Лоренцино?

– Я представляю себе, как бы ты, Бруно, себя повел, если бы она назвала тебя Брунино! Я еле сдержался, чтобы не плеснуть ей кофе в лицо!

Бруно пытается дипломатично объяснить, что ему не кажется это таким уж страшным оскорблением, но Лоренцо не идет на компромиссы. Он только распаляется все больше и больше. Мы считаем за лучшее убраться вон, тем более что анаконда давно перевешена с места на место, от нас и помощи было с гулькин нос, да она и не требовалась – новоиспеченный скульптор просто хотел пообщаться.