– Почему он меня не любит? – спрашиваю я Бруно на обратном пути.
Тот объясняет, что дело обстоит ровно наоборот. Не родился еще такой итальянец, которому бы не нравились пухлые голубоглазые блондинки, вот и Лоренцо ко мне неравнодушен. Просто он понимает, что у него такой прекрасной женщины не может быть никогда.
– Почему это, интересно, он так пессимистически настроен?
– Потому что сам понимает, что характер у него не сахарный.
На обратном пути Бруно морщится и потирает шею.
– Червикале, – выносит он вердикт. Пока я ищу в словаре это слово (шейный артроз), наш дом, веселый и спокойный, превращается в лазарет. Бруно лежит в кровати и тихонько постанывает. Я недоумеваю. Мне даже немного страшно. Неужели это из-за того, что ему продуло шею?.. Бруно просит меня с ним посидеть. Я беру его за руку.
– Но что у тебя болит?
– Всё, – стонет он. – Ноги, руки, голова, глаза, уши… в груди как будто что-то дергается. И нога затекла.
– Может, ты ее отлежал? – спрашиваю я с надеждой. Следует долгая пауза, на протяжении которой я понимаю, что зря спросила.
– Обычно же я ее не отлеживаю, – шепчет Бруно с упреком, – мне кажется, у меня очень высокая температура.
Я целую прохладный лоб и иду за градусником.
Остаток дня я чувствую себя мамой у постели пятилетнего ребенка. Бегу в магазин за апельсиновым джемом – нет, про целебные свойства меда Бруно ничего слышать не хочет, и про куриный бульон тоже, а вот мама, когда он болел, давала ему маленькие бутербродики с апельсиновым джемом. Точнее, она порывалась дать банановое пюре, но Бруно его терпеть не мог, и в конце концов она уступала и делала эти чертовы бутербордики, которые у меня с первого раза не получаются как надо – хлеб слишком толсто нарезала. Читаю вслух скучнейшую местную газету («Пойман с поличным: нерадивый фермер выбросил оливковые косточки в неположенном месте»).
Под чтение Бруно засыпает и просыпается на следующее утро уже совершенно здоровым… но это мне так кажется. Никаких внешних признаков простуды, ни насморка, ни кашля, но Бруно хандрит и настаивает на том, чтобы мы пошли к врачу. Он один на три деревни, поэтому принимает в каждой по чуть-чуть. Cегодня он в Триальде с двух до трех.
«Мы»! Один он, стало быть, не дойдет! Ну ладно, не буду спорить. А пока предлагаю заварить ромашкового чаю.
Бруно размышляет. Да, пожалуй, можно.
– А еще что-нибудь принести? – спрашиваю с замиранием сердца. Если он сейчас скажет – нет, ничего не нужно, значит, и правда дело плохо, он ведь уже часа два как ничего не ел.
– Нет, ничего не нужно, – отвечает Бруно, – ну разве что печенье, но не то, которое с грушей и какао – оно к чаю не подходит, – а которое с сахарной крошкой. Штучек пять. И еще яблоко, очищенное и мелко порезанное.
– Может, йогурт?
Бруно соглашается и на йогурт.
Я приношу ему поднос с едой и ухожу в свою комнату, где погружаюсь в ностальгические воспоминания о русских мужчинах. Они простуду и за болезнь-то не считают! Тем более что никакой простуды нет.
Через полчаса слышу, как он тихо пробирается в кухню, где подкрепляется колбаской, ветчиной, сыром, оливками и хлебом. Стало быть, умирать пока передумал.
Но к врачу мы все-таки идем, медленным шагом. Бруно держит меня за руку, на лице – скорбь и смирение. Через каждые двадцать метров останавливаемся, чтобы отдохнуть и сообщить встречным бюллетень о здоровье («Нет, диареи нет. Пока нет»). Хотя прием еще не начался, в холле уже галдит очередь из старушек. Я не понимаю ни слова, поскольку между собой они болтают на диалекте. Однако с нами переходят на итальянский. Видно, что они очень довольны: в кои-то веки появились новички. Старушки встречаются тут постоянно, и все болячки перетерты раз и навсегда.
А тут мы, сверхстранная пара из громадной молодой русской и крошечного итальянца. Аттракцион! Чем мы больны? Перетрахались, недотрахались или я беременна? А как вообще у нас получается делать «это», попадает ли он куда надо? Ничего такого они, конечно, не говорят, но смотрят с любопытством! Уж с таким любопытством, что Бруно торопливо рассказывает все подробности насчет шеи, и про онемевшую ногу, и про температуру («Странно, что градусник ничего не показывает!»). Синьоры тут же наперебой начинают давать ему советы. Он кивает и вертит головой, стараясь никого не обойти вниманием. Я тихо спрашиваю, не будет ли он против, если я схожу в бар.
– Конечно, милая, иди и не возвращайся – я сам прекрасно дойду домой, мне уже гораздо лучше! Зря ты так волновалась!
В баре никого. Преодолев робость, я обращаюсь к Джанни-бармену по очень важному делу. Поскольку он только временно бармен, а на самом деле квалифицированный повар, нет ли у него чего-нибудь почитать про итальянскую кухню?
– Есть, конечно. Двадцатитомник, по числу итальянских регионов. Да зачем тебе? – удивляется Джанни.
Я надеюсь найти в кулинарных книгах ответ на вопрос: почему итальянцы такие стройные? Но говорить об этом бармену мне не хочется, поэтому я мямлю что-то насчет сложностей с варкой макарон.
– Ерунда! Пусть Бруно варит, – отмахивается Джанни. – Почитай лучше вот что, купил тут на днях…
Он вручает мне толстый том «Тайская кухня». Неужели находятся-таки итальянцы, которые готовы питаться не только как было дома-у-маммы?!
Нет, не готовы. Первое, что я вижу, – «Возьмите 250 грамм маскарпоне…». Ну как в тайскую кухню попал итальянский мягкий сыр? Дальше – больше: в книге фигурируют спагетти, оливковое масло, рикотта. Одним словом, эта кухня – не тайская, а «итайская»!
На следующий день я просыпаюсь с решимостью изменить свою жизнь. Мне нужно похудеть. От всех этих булочек, фокачч и макарон на мне уже штаны не застегиваются! Для начала в баре я, сглотнув слюну, не беру круассан, к огромному удивлению как бармена, так и Бруно. И вместо капучино заказываю американо – кофе и много-много горячей воды, которой я его то и дело разбавляю. А чем мне еще развлекаться?! Я даже сахара положить не могу! Меж тем Бруно подло хрустит слойкой с изюмом, которая так маняще пахнет! Чтобы отвлечься, я размышляю о том, почему в Италии круассаны и вообще всю еду, которую едят руками, предварительно оборачивают салфеткой: чтобы руки не пачкались о еду или чтобы еда не пачкалась о руки? Этот вопрос повергает всех присутствующих в ступор. А что, где-то на свете есть страна, где булочки едят голыми руками?..
Нет, от еды отвлечься не получается. Я бы съела диетический омлет. Но кто же мне его тут предложит?
Омлета нету, гони монету… то есть нет, омлета нету ни за какие деньги. Только булки. Только хрустящие круассанчики и аппетитные булочки.
На обед покупаю в «мазагине» вилок увядшего салата. Буду обедать зеленью, заправленной уксусом. Ах, как вкусно! То есть нет, ровно наоборот: какая гадость, и убедить себя в обратном у меня не получается. Я достаю из холодильника прошутто и героически отрываю полоски жира – тоненькие, блестящие, похожие на шелковые ленты. Без них ветчина получается сухой и соленой.
К ужину моя диета закончена: Бруно готовит пасту с тунцом, волны голодного раздражения лишают меня всякого рассудка и, сыто отрыгиваясь, я прихожу к выводу, что диеты – не мой путь. Лучше я займусь спортом. В Вердедже есть спортзал, и мне туда надо!
Сказано – сделано. Мы едем вдвоем: Бруно нужно поговорить с Гюнтером, немецким столяром, насчет наших щелистых окон. А тренажерка – прямо рядом со столярной мастерской. На мой московский фитнес-клуб она не очень похожа: это железный ангар с высокими окнами и тянущейся по потолку толстой гусеницей вытяжной трубы. Внутри одна стена переделана в искусственную скалу: вся в выбоинах, вмятинах и фигулинах, за которые можно ухватиться. Вот смешно: у нас дома натуральная скала играет роль стены, а тут наоборот – из стены сделана скала. В углу, на нечистом линолеуме, свалены гантели. Тренажеров очень много – штук пятьдесят. И все они, если судить по дизайну, примерно моего возраста. Такие приятные мелочи, как раздевалка, душ и туалет, в тренажерном зале напрочь отсутствуют.
Как ни странно, но меня это скорее радует. Ведь и моя амуниция – весьма скромная: кеды, треники и майка. А в Москве я таскала в спортзал пульсомер, полотенце, антипотовую бандану, напульсник, часы с секундомером, шагомер, коврик для йоги, утяжелители, разработанные специально для женщин после тридцати, и бесчисленное количество косметических баночек и скляночек.
За столом сидит огромный мускулистый юноша-тренер и решает кроссворд. Его зовут Альберто, а пятнистую ищейку, которая спит на беговой дорожке, разложив по обе стороны длинные уши, – Виргола, то есть Запятая. Она не обращает на меня никакого внимания, а вот тренер очень рад моему появлению. Потому что пока под его чутким руководством машет гантелями только один человек: работник комуне, он же банкир, он же полицейский Артуро. Завидев меня, он приосанивается, втягивает животик и меняет гантели на гирю. Мне становится немного дурно при мысли, что этой железякой он вполне может размозжить себе голову, да так, что мозги разлетятся по всему залу.
Однако я гоню от себя неприятные мысли. Альберто оглядывает меня: по его словам, я в отличной форме (ах, как приятно!), но нам с ним вполне по силам эту форму довести до совершенства. Вручив мне распечатку с упражнениями, тренер озабоченно смотрит на часы: обещал маме помочь с ужином, так что мы уж тут как-нибудь без него. Как только за ним закрывается дверь, Артуро бежит к музыкальному центру и врубает настолько бодрую и веселую музыку, что мои уши моментально сворачиваются в трубки. Но я мужественно кручу педали велотренажера. Мне нравятся периодически вспыхивающие на нем красные циферки: 480 км/час, 2800 ккал/мин! Понятно, что электроника неисправна, но неисправна она в правильную сторону. Насладиться моими спортивными успехами мне мешает все тот же Артуро: назойливый чиновник берется меня учить, как пользоваться беговой дорожкой! Меня, которая уже три раза обежала земной шар по экватору! И вот что тут, спрашивается, делать? Артуро я послать никак не могу – мало ли какая справка мне от него потребуется. Поэтому я покорно глотаю непрошеные советы («А вот тут – смотри внимательно! – можно поменять скорость… Налево – медленнее… А направо – что?..»). Потом ему требуется узнать, из какого источника вода у меня в бутылке – из верхнего, из нижнего или, не дай бог, покупная?