Мы беседуем о деньгах. У Колена их нет, хотя она зарабатывает очень много тысяч евро. У меня их тоже нет. Я зарабатываю ноль тысяч евро. Кроме того, между нами есть еще одна большая разница: у меня нет долгов, а у Колена они гигантские. Как она их определяет, превосходящие возможности человеческого восприятия.
И они растут. Например, с Этси стали доставлять товар через раз: почта России теряет посылки, и приходится заказывать по новой.
– Что же делать, раз хочется! А оно опять не доходит, а я снова! Аналогично с глючными приложениями для айфона. Сколько в Италии стоит разлоченный айфон?
Оказывается, я совершенно отстала от жизни (что неудивительно, учитывая, что у меня нет ни Интернета, ни телевизора). Айфон – это такой новый телефон, который должен быть у каждого уважающего себя человека. Этси хуже: это сайт, где продается хэндмейд.
Что такое сайт, я еще более или менее помню, а хэнд-мейд снова повергает меня в ступор. Как я могла выпасть из контекста всего за каких-то пять месяцев! Что же будет дальше?
Колено показывает мне сумку, напоминающую советскую авоську, только больше раза в три: ее она купила на Этси, где мастерицы со всех стран мира выставляют свои творения. Телефон не так опасен: его покупаешь один раз за бешеные деньги и бережешь как зеницу ока. Не роняешь, не оставляешь в такси, не обливаешь вином. А на Этси чем больше покупаешь, тем больше хочется. Купил, например, трусы с вышитым на них алфавитом («Потом пойдем в туалет – покажу!»), а они, как в рассказе Тэффи, сразу требуют лифчик, тоже с алфавитом, но арабским. Лифчик нуждается в сережках. Сережки настаивают на сумке, и это тупик, потому что сумка (в данном случае авоська) сразу же требует новую сумку: чуть поменьше, чуть побольше, розово-коричневую с патиной и винтажной пуговицей.
Я теряю самообладание и задаю грубый вопрос:
– Зачем тебе столько сумок, если у тебя нет денег?
Колено глубоко потрясена моей бестактностью. Сумки ей, конечно же, нужны, она же творческий работник, ей нужно каким-то образом себя выражать, разве нет?
Мне сразу делается стыдно, потому что я ведь еще совсем недавно рассуждала точно так же: я хорошо поработала, так почему бы мне в пятницу не выразить свою индивидуальность через пьянство в клубе и дикие танцы на столах, в субботу не выразить ее же через сон до вечера, а в воскресенье не прошвырнуться по магазинам в надежде на то, что там найдется блузочка, способная примирить меня с тем фактом, что завтра – понедельник?
Но Колено развивает совсем другую идею: чтобы деньги были, их надо все время тратить, потому что это создает пустоту (в космосе, на карточке, в желудке). А природа не терпит пустоты и сейчас же подкидывает тебе выгодную халтуру.
Приносят тирамису и панакоту. У меня наконец-то появляется случай блеснуть знаниями итальянского и объяснить Колену, что панна котта означает «вареные сливки», а тира ми су – «подними меня вверх»… нет, не эрекция имеется в виду! А подъем настроения.
Беседуем о том, где же лучше жить – в городе или в деревне. Под городом мы, естественно, имеем в виду Москву, а не какой-нибудь там Лондон, а под деревней – Триальду, а не какое-нибудь там Гиндукеево Самарской области. Колено выступает за деревню (в которой она никогда и не бывала), а я – за город, по которому страшно соскучилась.
– Вот смотри, – говорю я, ковыряя панакоту, которая почему-то похожа на мармелад, – ты ходишь в бассейн.
Колено гордо кивает.
– Когда ты в него ходишь?
– Ну… после работы, – неуверенно говорит она, не понимая, куда я клоню.
– Часа в два ночи, – уточняю я.
– Почему, иногда в час…
– А потом ужинаешь?
– Естественно, ужинаю! Не могу же я не есть после шести, если только к трем просыпаюсь!
Я рассказываю Колену, что круглосуточных бассейнов (а также супермаркетов, ресторанов, книжных) у нас в округе нет, и вообще ночью нет никаких занятий, даже поесть невозможно. Она смотрит на меня недоверчиво. Она же ездила в командировки и в Рим, и в Милан, и там очень даже кормили ночью… правда, дело было в пятизвездочных гостиницах.
– Ну хоть пиццу-то ночью привозят?
Я скорбно качаю головой. На Ленкином лице появляется сочувствие. Расписываю ужасы дальше: косметолога в деревне тоже нет (не только круглосуточного, а вообще), зубной за 100 километров. Зато есть скорпионы, светлячки, невидимые, но очень трескучие кузнечики, разноформатные мухи и охотящиеся на них пауки, а также мохнатые черви, которые испускают очень странный запах, если их напугать, так что приходится обращаться с ними деликатно. А однажды, когда я задремала в кресле перед камином, паук сплел сеть между мною и стеной!
Колено с отвращением передергивает плечами. Она не любит насекомых.
Я не в силах больше сдерживаться и вываливаю на нее все свои печали разом. Как я могла променять Москву на деревню?! Здесь – жизнь, здесь то, что я так люблю: и суши, и деньги, и сирень с черемухой.
Но подруга мудро напоминает мне, что месяц май бывает в Москве нечасто. Скоро начнется адская асфальтовая жара, а за ней дожди и грязь по колено, и машины будут обдавать пешеходов фонтаном серых брызг, а потом вся эта гавнезия застынет в плотную ледяную корку, присыпанную свежим снежком, и Москва встанет. Добраться куда бы то ни было можно будет только на метро, где тоже будут пробки из мокрых шуб. Пара вагонов не выдержит такой плотности населения, бах! – и взорвется. Но там уже снова будет месяц май не за горами.
В последующие дни город, соскучившийся по мне столь же сильно, как я по нему, вываливает на меня свои сокровища. Я закупаюсь предметами, которых мне так не хватало в Триальде: чай двадцати сортов, два заварочных чайника – стеклянный китайский для меня и гжельский для гостей, розетки для варенья, сушки и сушки с маком. Питаюсь я исключительно теми продуктами, которых в Италии нет: рыночным творогом со сметаной, гречкой, супами. И с наслаждением слушаю русский язык, периодически выписывая в тетрадочку особенно понравившиеся мне фразы, вроде «Бутик-спа для бритья» или «Индивидуальное хранение вещей». Кое-что я уже не понимаю: например, «150 мгновений военных тату на Красной площади» – о чем это вообще?! И какой вкус у загадочного продукта «Альянс-смусси»?
Единственное преимущество большого города, которым мне так и не удается насладиться, – это горячая вода в неограниченном количестве. Ее, как назло, отключили.
К пятнице делается по-настоящему жарко. Вода в уличных киосках не успевает охлаждаться, мороженое тоже нарасхват. Что еще удивительнее, многие предпочитают алкоголь. На Патриарших прудах скамейки облеплены школьниками, и у всех в руках или бутылка, или банка. Если не пиво, то коктейль. Лица пунцовые. Мамаши с колясками тоже посасывают пиво. Неужели так было и раньше, а я не замечала? Вообще-то я и сама раньше за обедом в пятницу позволяла себе – нет, не пиво, разумеется, и не эти богомерзкие коктейли, а бокал белого сухого. Так было проще дожить до конца рабочей недели, а уж вечером… Я невольно ежусь. Неужели это была я?!
Мы собирались пообедать с двоюродным братом. Я жду Харитона в ресторане (и тут на каждом столе кружки с пивом!), но он звонит в расстройстве: выехал с дачи в шесть утра, в полдень повернул назад, так и не добравшись до офиса, но было уже поздно: так и кукует, бедный, в районе МКАДа. А мог бы спокойно сидеть на даче и не дергаться!
К вечеру Москва становится невыносимой. Машины, алкоголь, дезодоранты и табачный дым создают такую атмосферу, в которой я задыхаюсь. Периодически и сквозь нее просачивается прекрасное: мне улыбается незнакомая девушка, на фоне бледно-желтого неба загорается золотая звезда, а вот на лавочке сидят не пьяные подростки, а маленький мальчик со старушкой, он примерно такого же возраста, как тот итальянец возле статуи Нептуна, но только блондин и не в коляске – они с бабушкой играют в магнитные шахматы. Знай наших!
Но адские шестеренки перемалывают все хорошее, и я опять в аду: машины, музыка умца-умца, пьяный мат, бледные лица, воспаленные глаза, напряженные гримасы, машины, машины, машины. От Кропоткинской до Воробьевых гор движение перегорожено огромной толпой – вот уже неделю как в храме Христа Спасителя почтенной публике демонстрируется зуб какого-то православного мученика, якобы помогающий от всех болезней. Умный мальчик с шахматами один, а безумных религиозников – сотни тысяч, и откуда они повыползали? Когда на месте ХХСа располагался замечательный бассейн «Москва», такого безобразия не было!
Я добираюсь до дома в полном изнеможении, моюсь в тазике и падаю в кровать. Мне звонит Колено и предлагает пойти куда-нибудь – пятница же, танцы на столах и все такое, я ведь по этому так соскучилась, – но, к полному разочарованию Колена, я отказываюсь.
В субботу встречаемся с папой в кафе. Это моя идея: надо как-то морально подготовить его к предстоящему визиту в Италию, хотя бы по части еды. Он ведь не привык завтракать в баре. Папа отлично выглядит и при параде: в костюме и галстуке. Так в наш триальдский бар никто не ходит, но этого я папе, конечно, не говорю.
Кафе «Кофегель» – светлое, нарядное, и мы в нем пока одни.
– Что ты будешь? – спрашиваю я папу.
– Понятия не имею, – разводит он руками, – я в этом совершенно не разбираюсь. Главное – кофе!
Папе кофе нельзя, у него давление. Но раз уж мы завтракаем алл’итальяна, то без кофе никак не обойдешься.
Нам приносят две фарфоровые чашки, и – о чудо! – капучино вкусный. Горячий, но не обжигающий, крепкий, но не горький, с плотной белоснежной пеной. И круассаны тоже прекрасные, с пылу с жару, с хрустящей корочкой. От сердца отлегло. А я-то боялась, что итальянский завтрак может папе не понравиться!
Я рассказываю папе, как мы живем, и отвечаю на уйму вопросов. Как это может быть, что у нашего дома два выхода – на первом этаже и на четвертом? Почему по улицам не ездят машины, зато ездят тракторы? Как же так – живу так близко от моря и еще ни разу не купалась?