– Больше никогда! – говорит она Зойке. – Переводи!
– Невер евер эгейн! – Это Зойка переводит для Бруно на английский.
– Май май пью! – Бруно переводит карабинеру на итальянский.
– И не пью тоже! – клянется Колено.
Вот те на: пока я допивала свое красное, она успела закорешиться с невесть откуда взявшимися голландскими мотоциклистами и стрельнула у них косячок, с которым ее и застиг карабинер.
Бруно молчит, но так выразительно, что это просто невыносимо. На публике – это понятно, ни один уважающий себя итальянец не станет прилюдно ругать жену. Но он молчит и дома. Наверное, он нас с Коленом глубоко презирает. Однако все-таки не так глубоко, как Зоя, которая, затянутая в черный камзол, раскачивается от гнева и выразительно шипит – ну чисто гремучая змея.
– Зойка, – спрашиваю, – ты гот, ботаник или эмо?..
Следующий день проходит как в тумане. Удивительный факт: в итальянском языке нет слова «похмелье». Можно, конечно, это состояние как-то описать («последствия чрезмерного употребления алкоголя» или что-то в этом роде), но специального слова – нет.
Мы с Коленом валяемся в саду на матрасиках, которые нам Бруно выволок из дома. Сами мы так слабы, что ни за что с этим не справились бы. Колено смотрит на Бруно со смешанным чувством восхищения и зависти (восхищение предназначается Бруно, зависть – мне). Но потом, поразмыслив, объявляет, что она бы так не смогла. Как – так? Ну вот все это… – она обводит слабой рукой вокруг себя. Горы, леса… соскучилась бы. Колено рассказывает, как недавно на съемках в Японии она была глубоко разочарована тамошними аутентичными роллами и прочей экологически чистой едой. Какое-то все не такое, как в Москве. Говнеца не хватает, понимаешь ли. Так и здесь – и вокруг нереально красиво, и Бруно чересчур хорош. Может ли муж быть «чересчур хорошим»? Да, может, признаю и я, когда он приносит нам холодного пива.
Мне становится так нестерпимо стыдно, что я твердо обещаю себе бросить употреблять всякие алкогольные напитки. Даже не буду ждать, пока Колено уедет. Покатаю их с Зойкой по окрестностям, а шоферы не пьют.
Мы начинаем с деревни Дольчеверде, которая расположена в соседней долине. Чтобы попасть туда, мы переваливаем через перевал. Я слегка волнуюсь: в детстве, когда я читала о перевалах в книжках, мне представлялся забор, за который надо уцепиться и, изо всех сил подтягивая неуклюжее тело, перевалиться на другую сторону. А на деле мы просто едем и едем по зигзагообразному серпантину, который наконец превращается в довольно ровное поле. Слева видно стальное лезвие моря, небо над которым размыто в нежной дымке. А у нас над головой оно столь же нестерпимо синее, сколь море нестерпимо серебряное. Справа горы, за ними горы, а за ними совсем уже устрашающие горы, экипированные снежными шапками. Но мы едем прямо – и вниз, по новому серпантину. Очень скоро из виду пропадает и снег, и море, зато открывается долина и деревушка с колокольнями и красными крышами, которая кажется игрушечной. Это и есть Дольчеверде. Чуть только Зойка начинает ныть, что устала и ее тошнит, мы уже и паркуемся. Дольчеверде побольше Триальды, расположена на полкилометра ниже, поэтому здесь чуть жарче. Шустрая речушка делит деревню примерно пополам – на два холма. С одной стороны кладбище, а с другой – средневековый замок, в который мы и направляемся, пыхтя.
Снизу замок кажется шикарным, но вблизи понятно, что ему не один век и почтенный возраст ему на пользу не пошел. Огромные камни, из которых он сложен, покрыты мхом и мохнатой паутиной. В большие щели между камней можно просунуть руку, что Зойка немедленно и делает и тут же выдергивает ее с отчаянным визгом: рука в липкой коричневой гадости. Про себя я думаю, что это, наверное, гуано ящериц, летучих мышей или еще каких-нибудь местных жителей, вслух же загробным голосом сообщаю, что это засохшая кровь скончавшейся при трагических обстоятельствах принцессы.
Зойка сразу же навостряет уши и настойчиво требует от меня подробного рассказа про принцессу, но мне лень что-то выдумывать, поэтому я перевожу пояснительную табличку со стены:
– Замок Дольчеверде заложен в тыща сто пятнадцатом году прованским графом Ромуальдом Добрым, более известным как Ромуальд Кривой. В тыща пятьсот восьмидесятом году прапрапраправнук Ромуальда Леопольд Красивый, известный среди врагов как Леопольд Ужасный, жестоко подавил народное восстание, выполнив только одно из требований крестьянства – отменил право первой ночи…
– Мама, – спрашивает Зоя максимально невинным голосом, – а что такое право первой ночи?
Вот же змея! Я уверена, что она знает про это больше, чем мы с Коленом! Тем не менее Колено бросает на меня негодующий взгляд, и мы стремительно отправляемся восвояси, подальше от феодалов сомнительного поведения.
Пора ужинать. Хотя для Колена и Зои это будет скорее обед – проснулись они в двенадцать, а утренний туалет завершили к трем. Один ресторан Колено категорически отвергает, потому что терраса у него какая-то неказистая. А мы должны сидеть именно на террасе, потому что Колену хочется курить. Из другого ей не нравится вид. Я собираюсь протестовать – мы же есть хотим, при чем тут вид! – но вовремя вспоминаю, как всего лишь два года назад сама рыдала в гостинице, потому что из окна виднелся кондиционер. Там, в окне, были еще пальмы, люди, море и яхты, но я видела только кондиционер!
А сейчас у меня всегда прекрасный вид из окна, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Даже если нашу долину покрывает молочный туман, мне все равно нравится смотреть на то, как из этого киселя выныривают ласточки. Поэтому мне совершенно все равно, какой вид открывается из ресторана.
Ну что ж, едем в «Марио и сыновья». Там и вид, и терраса. Сейчас самый сезон, поэтому все в сборе: и сам Марио, среди предков которого явно были мавры, – у него, как у Пушкина, вывернутые наружу губы и седая курчавая шапка волос, – и его сыновья-тройняшки, высоченные голубоглазые блондины. Колено смотрит на это семейство, прищурив глаз, и вспоминает трагическую историю из собственной жизни: накануне предполагавшейся свадьбы «по залету» ее папа-профессор увлекся (это бывает с учеными) и за рюмкой чая рассказал будущему зятю увлекательную научную теорию, суть которой сводилась к тому, что, согласно генетическим тестам, более половины отцов на самом деле таковыми не являются. Жених вышел покурить на лестницу, и больше его никто никогда не видел.
По лицу Колена я вижу, что она в уме переводит эту историю на английский язык, чтобы поведать ее Марио (он по-английски не говорит, но Колено этого не знает). Поэтому я пихаю ее под столом и строго говорю:
– Даже не думай!
Сам Марио, впрочем, ведет себя тоже несколько странно: подмигивает мне обоими глазами и делает какие-то знаки, тыкая пальцем в направлении Колена и Зойки.
– Это меню для синьоры, а это меню для синьоры, а это меню для синьорины. – Один из тройняшек вручает мне обычную замызганную картонку с перечислением пицц. А Колену с Зойкой – ну конечно! – комическое меню!
Я начинаю тихо ржать, глядя на сосредоточенные лица моих гостий, читающих про «сосиску из кабаньего мозга».
– Мне пиццу-маргериту, – говорю я Марио и ухожу помыть руки. А когда возвращаюсь, то застаю ожидаемую, но от этого ничуть не менее смешную картину: Колено пытается заказать «суп из местных змей и трав», а Зойка – «рагу из черных белок». Марио с серьезным видом записывает и уточняет на своем несуществующем английском, подавать ли кровь из белок отдельно в соуснике или прямо на тарелке. Тут все тройняшки заливаются хохотом, и даже их мать с вечной печатью тяжелого тройного родительства на челе выглядывает из кухни и осторожно улыбается.
Шоу продолжается до тех пор, пока Марио сам не начинает хохотать. Глубоко разочарованная Колено углубляется в список пицц, сопровождая чтение злобными комментариями: все начинки противоречат диете Львова, на которой она безуспешно пытается сидеть, уж не говоря о ядовитом тесте (вода! мука! оливковое масло! и соль! – с отвращением перечисляет она).
Марио, видя, что клиент недоволен, тут же говорит, что, кроме пицц, у него есть конильо – кролик, перевожу я, но, вспомнив о Зойкином кроликолюбии, сразу поправляюсь: еда для кроликов. То есть травка-муравка и салат.
– Есть свежайшие мидии!
Вообще-то в горных ресторанах рыбу и морепродукты не подают. Считается, что пока ее довезут, рыба может испортиться. Но сегодня к Марио приехал свояк-рыбак и привез на льду три ведра собственноручно выловленных ракушек. Он их нам приготовит в лучшем виде, с чесночком, травами и томатным соусом.
Глаза у Колена загораются. Мидии – это и вкусно, и диетично.
Еду приносят очень быстро. Колену с Зойкой – шесть котелков, которые еле-еле помещаются на столе: два с мидиями, два пустых для выкидывания ракушек и еще два с водой для мытья рук. Я получаю круг с истекающей соками вредоносной, но такой соблазнительной пиццей.
– Сейчас начнется шоу, – бормочет Колено и, чтобы обрести уверенность в собственных силах, закуривает. – Зоя, слушай сюда, рыбка моя…
Зоя надменно отворачивается.
– Зоя, ты хочешь есть?
Зоя мотает головой так, что кажется, она вот-вот оторвется и улетит, сбивая на своем пути многочисленные кубки, которыми украшен ресторан, – и Марио, и сыновья активно играют в футбол.
– Зоя, я кому сказала! Хотя бы полпорции!
От расстройства Колено хватает кусок хлеба, который зарекалась есть.
– Полей маслом, – советую я. Бедная Колено путает масло и уксус.
– Зоя!
– Я их бою-у-усь, – ноет дитя.
Колено выпускает дым из ноздрей и становится похожа на дракона. Но на Зою эта устрашающая картина не производит ровно никакого впечатления. Она по-прежнему настаивает на том, что мидии – страшные и смот рят на нее глазами.
– Зойк, ешь, – гудит Колено страшным басом, – ешь, сволочь! А то вот официанту на тебя нажалуюсь. – Считая, что дитя не слышит, она признает драматическим шепотом: – Ой, и правда какие-то они… пугающие.