Зойка глядит на Колено с глубочайшим презрением. По-английски она говорит куда лучше Колена, а еще и по-французски чуть-чуть, да и общительна не по летам. Сама идея жаловаться официанту кажется ей, как и мне, весьма утопической. Но тем не менее она подыгрывает любимой матери и тоже гудит басом:
– У них глаза… Они на меня смо-о-отрят! Они и на тебя смотрят, в желудке, и что они там видят, а? – скороговоркой произносит Зойка и, схватив кусок моей пиццы, убегает на улицу.
– Вот же блядь, – прочувственно поперхивается Колено, – а и в самом деле, что же они видят?.. Я их давно не ела вообще-то. Стоят они в Москве как устрицы. А должны-то ведь быть дешевле, а? И где там у нее глаза?
Зойка, деликатно улыбаясь, продолжает таскать пиццу с моей тарелки, а Колено, уже безо всякого аппетита, ковыряется в ракушках и рассказывает мне про то, как она ловила мидий в детстве на даче. Бежала по тропе через лес с малинником, потом через сосновый бор, мимо лагеря с серьезными пионерами в белых рубашечках и красных галстучках, которые извлекали из золотых горнов звуки неземной красоты, и оказывалась на пляже с желтым песком. Вот там, в речке с прозрачной зеленоватой водой, и водились мелкие черные мидии.
– А теперь что же, ездишь на дачу?
– Лучше не спрашивай.
Лучше бы я действительно не спрашивала.
Вместо малинника помойка, состоящая в основном из пустых бутылок и ржавых холодильников, пионерлагерь давно заброшен и выставлен на продажу, сосновый бор уже купили и вырубили. От дороги, ведущей к речке, осталась узкая колдобистая тропа вдоль глухого забора, за которым, хрипя и брызгаясь слюнями, беснуется свора боевых собак. Никаких мидий, раков и мелких рыбешек в речке больше не водится, потому что коттеджей-то понастроили, а канализацию к ним не провели, – все дерьмо стекает в речку.
На этой печальной ноте Колено вскрывает последнюю ракушку.
Мы снова едем по горам, только, кажется, не туда. Если бы была я одна, то спокойно покружила бы по окрестностям и рано или поздно выехала бы, куда нужно. Но я не одна, и ответственность лежит на моих плечах тяжелыми горными массивами. Внезапно мы упираемся в стену. На ней висит плакат: «Купаться строго запрещено». Я обалдело смотрю на нее и ничего не понимаю. Вчера Колено спрашивала меня, можно ли где-нибудь купаться, кроме как в море, и я сказала – да, можно, если пойти круто вниз и спуститься метров на четыреста, то там будет горная речка с водопадами, озерцами и красивыми обнаженными исландцами, загорающими на валунах. Но мы-то все время едем вверх – машина недовольно пыхтит и жадно пожирает бензин. Какое же тут «купаться»?!
– Очередная итальянская халатность, повесили плакат не туда, – бодро говорю я.
Тем не менее вылезаем из машины и все вместе идем на разведку: стена тянется невесть куда, в черную тьму. Освещения на горных дорогах нет. Даже наш храбрый эмогот попритих и взял нерадивую мать Колено за руку. Слышится странный серебряный шум, действительно похожий на воду. Наконец что-то вроде лестницы, по которой мы карабкаемся на стену. Перед нами расстилается озеро дивной красоты, гладкое и только слева волнующееся: из продолжения стены хлещет вода. Следовательно, это плотина, а озеро – искусственное, именно из него поступает вода к нам в краны, такая чистая и вкусная.
– Озеро Бернарда! – вспоминаю я внезапно, как оно называется.
По водной глади бежит мерцающая лунная дорожка. Спрашивается, как мы сюда попали?! Как нас сюда занесло?! Это же уму непостижимо. Озеро Бернарда одним боком (надеюсь, не тем, на котором стоим мы) уходит во Францию. Пока мы с Коленом совещаемся и тычем пальцами в карту, Зойка вытаскивает из материнского кармана кошелек, вытряхивает из него мелочь и, размахнувшись, швыряет в воду. Мы грузимся в машину. Колено, перегнувшись назад, нравоучительно жужжит насчет того, сколько на деньгах микробов и что Зойка, может быть, целую эпидемию устроила в нашей долине. Какой болезни? Какая разница! Чумы, например.
– Господь с тобой, Коленка, – пугаюсь я, – ты же дочь биолога! Какая чума?! И вообще, это специальная горная вода, она на микробы действует обеззараживающе. И лунный свет их облучает… неужели мы на ночь глядя не можем поговорить о чем-нибудь приятном?
– Вот именно, – подхватывает Зойка, – например, откроем завтра кран в кроликовой ванне, а оттуда – бз-з-з – монеты посыпятся! А, мам? Как будто бы лунный свет на них оказывает клониров… клонировальное воздействие?
Едем дальше. Перед самым носом машины дорогу переходит толстое медлительное животное с пушистым хвостом, я еле успеваю затормозить.
– Ой, это коты такие раскормленные? – поражается Колено.
Нет, это барсук.
Останавливаемся на холме, покрытом странными светлыми пятнами. Деревьев нет, и трава какая-то пожухлая, коротенькая, но не скошенная, а будто такая и растет – это в июле-то! Я открываю дверцу машины, и сразу все становится понятно. Нас обжигает ледяной воздух. Пятна – это снег. Мы, видимо, опять не туда свернули.
– Почему «мы»? Рулем, кроме тебя, никто не вертел!
Несносный ребенок! В наказание я заунывным голосом начинаю рассказывать историю о горных духах, которые водятся в здешних местах и особенно кровожадно расправляются с принцессами, у которых розовые волосы. Но с ужасом замечаю, что на самом верху холма действительно мелькают какие-то неясные тени. От страха я замолкаю, а Колено деловито навинчивает на фотоаппарат объектив и, обдав нас всех еще раз ледяным воздухом из оконной щели, высовывает свою конструкцию наружу и несколько раз жмет на кнопку, снимая муфлонов – козлов с причудливо завинченными рогами. Их домашнюю версию, пасущуюся в стаде, я несколько раз видела зимой. А это дикие, самые вкусные.
Зойка клюет носом, время приближается к одиннадцати. Впереди видны огни. Хорошая новость: это, безусловно, деревня, и в ней живут люди. Плохая новость: это не наша деревня.
– Сейчас спросим у кого-нибудь, – бодро говорю я. Колено идет со мной, накрыв сомлевшую на заднем сиденье дочь своей курткой. Людей не видно, хотя голоса где-то в отдалении слышны. Мы идем по слуху и попадаем на площадь, на которой возвышается большой круглый купол – наверное, церковь. Идем туда. Вдруг что-то щелкает, и мы оказываемся в полной темноте. Не горит ни один фонарь, ни одно окно.
– Ни фига себе, – бормочет Колено, шаря по карманам, – где же зажигалка? Черт, в куртке осталась. Слушай, жутковатое место. Пахнет человеческими жертвами и инквизицией. Что ты там про ведьм рассказывала?
– Не говори глупостей, – мой голос неприлично дрожит, – пойдем отсюда скорее…
Но поздно. Из круглого храма выходят люди, один из них с фонариком.
– Итак, – говорит он, – Антарес и Луна. Следующего их сближения можно ожидать лишь через двадцать пять лет, поэтому смотрим внимательно на восток. Меркурия в июле мы практически не увидим. Наша блестящая Венера засияет еще ярче, над западным горизонтом ее можно будет видеть невооруженным глазом, если, конечно, отойти подальше от фонарей или вообще их выключить, как я только что сделал. Рядом с Венерой, в созвездии Льва – Марс. Но главное внимание Сатурну! Мы его только что рассмотрели в подробностях, а теперь оцените, как замечательно он смотрится на небе! В ближайшие месяцы он скроется из виду, так что наслаждайтесь. Переходим к созвездиям.
Тут он замечает нас с Коленом:
– А, новенькие! Идите на второй этаж и скажите Лючии, чтобы она показала вам Юпитер в телескоп. Вега практически в зените…
Мы с Коленом, забыв обо всем, даже об оставшейся в машине Зойке, пихаясь локтями, по очереди припадаем к гигантской трубе, на другой стороне которой величественно плавают благородные планеты, испещренные вмятинами времени. Невозможно поверить в то, что до них несколько сотен миллионов километров, никто никогда до них не долетал. Кольца Сатурна вызывают у нас детский восторг – как будто мы встретили живого Винни-Пуха. После них Луна кажется надоевшей соседкой, которая вдруг распухла от пьянства и чудовищно увеличилась в размерах, – видно каждую мельчайшую царапинку-морщинку. Все это приводит нас в состояние необычайного воодушевления: жить стоит, чтобы видеть звезды. Кто бы мог подумать, что недалеко от Триальды есть целая научная обсерватория!
Недалеко ли?.. Мы спрашиваем у астронома, как проехать к Триальде. Сначала он пытается сориентировать нас по звездам, но потом, видя нашу панику, сжаливается и объясняет в терминах «направо-налево».
Остаток недели мы проводим так же весело: помогаем Лоренцо сооружать анаконд, играем со всей деревней в лото-томболу, и Колено выигрывает настоящую ведьмацкую метлу, а Зойка пытается срубить реального бабла, устраивая гонки улиток.
Вроде бы под конец мне удалось достичь главного эффекта: а именно убедить Колено, что мне здесь совершенно не скучно. На прощание она мне советует не терять времени даром, а купить модный блокнот молескин, каждое утро усаживаться в баре и до вечера писать заметки. Глядишь, так я и стану писательницей.
На смену Колену и Зойке приезжает папа. Бруно считает, что с ним мне будет легче: все-таки он один и далеко не ребенок. Но меня терзает тревога, причем еще до его прибытия. Папа утверждает, что летит чартером в Турин, но никаких чартеров в Турин в это время года нет. Они бывают зимой, когда туристы катаются на лыжах. После нескольких раундов переговоров выясняем, что «чартером» папа называет рейс с пересадкой.
Мой папа – интеллигентный человек с высшим образованием, но он не говорит ни на одном иностранном языке и не умеет пользоваться компьютером. Так уж сложилась его жизнь. Он преподаватель музыкального училища по классу трубы, и ни компьютер, ни иностранные языки ему никогда и низачем не требовались. За границей он был два раза – в Болгарии, где все говорили по-русски, и в ГДР с «поездом дружбы», где повсюду ходили группой и где имелась переводчица.
Тревога резко возрастает, когда до меня доходит, что папина безмятежность базируется именно на этом прошлом гэдээровском опыте тридцатилетней давности: он уверен, что с самолета на самолет его пересадят компетентные сопровождающие, может быть даже вместе с креслом. Когда я пытаюсь ему объяснить, как вообще происходит пересадка, паника начинается уже у него. И мы оба окончательно падаем духом, когда выясняется, что между самолетами у него меньше часа.