Мы с Бруно едем в аэропорт, полные самых мрачных предчувствий. Не выдержав напряжения, я звоню папе в тот момент, когда он, по моим расчетам, как раз должен пристегнуть ремень во втором самолете. После серии гудков в трубке наконец раздается страшный шум. Из этого шума мое чуткое ухо вычленяет отдельные итальянские слова. Это хорошая новость – по крайней мере, он прилетел в Рим. Правда, тут же меня настигает и плохая новость. Я слышу взволнованный папин голос, который обращается к кому-то по-русски: «Молодой человек! Где здесь вэ-двенадцать? вэ-две-на-дцать?» – говорит бедный папа по слогам, явно надеясь, что так его лучше поймут.
– Папа! – надрываюсь я. – Не вэ-двенадцать, а би-додичи!
Но папа меня не слышит. Я представляю себе, что произошло: услышав телефонный звонок, он хотел его отключить, потому что ему не до разговоров, но нажал не на ту кнопку, поэтому он меня не слышал, а я его таки да, сожрав таким образом огромное количество мобильных денег.
Несмотря на все волнения, вскоре папа падает в наши объятия. Он в полном порядке, и даже чемодан не потерялся.
Вечер посвящен выяснению вопроса, как же мы папу будем кормить.
– Чего тебе, папа, хочется?
– Я питаюсь очень просто, – говорит он, – ты же помнишь. Даже и не думай заморачиваться. Никаких хлопот вам не доставлю. Утром я люблю кашу – овсяную или гречневую, а можно даже перловку или ячневую, а то и пшенку – мне совершенно без разницы. В обед тоже – что вы едите, то и я буду есть, главное, чтобы не бутерброд!
Папа весело хохочет – идея обедать бутербродами кажется ему совершенно нелепой. А мне совсем не смешно.
– Тарелки супа мне надолго хватит. Или щей из кислой капусты. В общем, самое простое. А ужинать можно мне вообще не давать! Так, стакан кефира, черный хлеб. Ну еще салат из огурцов или помидоров, знаешь, со сметанкой.
Вздохнув, я посвящаю папу в тонкости итальянского продуктового шопинга. Здесь нет гречки, перловки и пшенки. За сметаной мы ездим во Францию. Если бы папа в Ниццу прилетел, то можно было бы купить, а так – нет.
– Ну вот еще, во Францию за сметаной! Даже не вздумай. И ничего особенного мне не готовь, да можешь и вообще не готовить! Я самым спокойным образом буду питаться тут у вас в столовой. Столовая же тут есть у вас какая-нибудь?
На следующий день режим папиного питания несколько уточняется. Он встал в шесть утра (ведь в Москве уже восемь!) и, за неимением каши, хотел сам себе сделать бутерброды. Но с первого взгляда понял, что триальдский хлеб деликатными российскими зубами не разжевать, поэтому размочил его в смеси молока и яйца и сам себе пожарил гренки.
– Но! – говорит он предостерегающе. – Гренками я две недели завтракать не могу, так что на днях все-таки схожу в столовую, или что у вас вместо нее? Бар?!
Через несколько дней становится ясно, что, даже если бы у нас и была столовая со щами, борщом и гречкой, папа все равно не справился бы – просто не смог бы объяснить, чего он хочет. Единственное итальянское блюдо, которое пришлось ему по душе, – пицца, но и ту он не в состоянии заказать самостоятельно («Я очень отчетливо говорю ей – С КОЛ-БА-СОЙ. Или нет, я даже понятнее сказал: ВЕТ-ЧИ-НА! Ветчина же тут у них продается? Ну так чего ж она опять не поняла…»). Макароны его возмущают тем, что к ним не подают кетчупа. Тертый сыр – это, конечно, хорошо, но как же без кетчупа или хотя бы майонеза?
Хорошо, что мы ужинаем в ресторане вдвоем, без Бруно, который уехал в Дольчеверде переводить для английской старушки, которая сломала ногу. Если бы он с нами был, он непременно бы упал в обморок – для начала, а как только оправился бы от шока, немедленно начал бы делиться со всеми окружающими – вот-де, посмотрите, какие удивительные нравы царят в этой далекой России! И Марио бы упал в обморок, и официанты-тройняшки, и посетители бы привставали, чтобы получше разглядеть моего папу… Нет, я папу в обиду не дам.
Если бы Бруно таки женился на негритоске, а к ней бы приехал в гости папа-зулус и затребовал бы в ресторане человеческую ляжку на гриле, вряд ли бы это шокировало итальянцев больше, чем идея поливать пасту майонезом. Поэтому приходится проявлять дипломатичность: папе я говорю, что, увы, и кетчуп, и майонез в ресторане закончились, а Марио – что было очень вкусно, папа всем доволен.
Ребенок за соседним столиком кричит «Кетшо-ооп» – и ему немедленно приносят красную пластиковую бутылку, но он-то ест сосиcку! Я не сумею объяснить папе, чем сосиска принципиально отличается от макарон. Слава Создателю, он сидит к ребенку спиной.
В вино папа тайком от меня высыпает пакетик сахара.
Если Колено закатывала глаза, восхищаясь дешевизной ресторана, то папа, наоборот, очень недоволен ценами. Особенно его возмущают улитки: они же бесплатные!
На следующее утро, после дождя, папа с гордостью приносит десяток рогатых виноградок – правда, их приходится выпустить, потому что с ними слишком много мороки: три дня надо кормить специальной травой, чтобы они пожирнели, потом бумагой, чтобы у них очистился желудок, а уж после томить четыре часа на медленном огне. А кабанятина?
– Русскому человеку отдавать восемь евро за тарелку кабанятины просто тяжело психологически! Его ж из ружья – раз! и все!
Папа мастерски демонстрирует, как бы он покончил с кабаном, хотя ружье он последний раз держал в руках лет пятьдесят назад, когда служил в армии. Да и то это было не ружье, а труба – папа служил в военном оркестре. К тому же он не знает, что убить кабана мало: чтобы он был съедобным, его нужно как минимум сутки продержать под проточной водой, потом на несколько дней подвесить в холодном месте, после чего много часов тушить в смеси вина, крови и уксуса. Иначе мясо будет нестерпимо вонять.
– Папа, ты когда был в последний раз в российском ресторане?
– А вот был недавно! – говорит папа упрямо.
Дальше следует смешная история про то, как папу с его трубой заказали в качестве музыкального сопровождения на свадьбу в ресторан «Луч», который находится на улице Дмитрия Ульянова. Папа приехал вовремя, красивый, при бабочке, поиграл вальсы и всякую популярную музыку, а потом пришла его очередь говорить тост. Папа встал, напрягся и пожелал в микрофон Васе и Алене счастливой семейной жизни и большого количества детей. Молодожены Катя и Илья страшно удивились, и таким образом выяснилось, что папа случайно попал на другую свадьбу – в ресторан «Свет» на улице Надежды Крупской.
– Так что я за один вечер побывал даже не в одном, а в двух московских ресторанах, – говорит папа победоносно.
– Но ведь ты ни в том ни в другом не платил?
– Естественно нет! Наоборот, мне заплатили. И там и сям!
– А когда же ты сам в последний раз платил в ресторане?
Папа погружается в глубокие раздумья.
– Например, в Гаграх. Ох, мы с твоей мамой шиковали… Шашлык простой! Шашлык по-карски! Рублей пять за вечер, бывало, просаживали!
– Какой же это год?
– Восемьдесят второй, восемьдесят третий…
Все понятно. Папа просто не в курсе московских ресторанных ценников.
В баре папе очень нравятся круассаны и булочки, но вот кофе… почему его подают в таких маленьких чашках?
– Чего им, кофе жалко? – капризничает папа. – Ну пусть тогда водички дольют. Или молока, только горячего. А еще лучше – не надо молотого кофе из этой их машины дурацкой! Пусть мне нальют дешевого растворимого кофе, но большую чашку. Главное – большую! Это в кофе главное.
Помимо проблем с едой, папин визит проходит довольно гладко. С утра он нежится в шезлонге на солнце или пытается развести какую-то садоводческую активность («Бесполезно, – говорит ему Луиджина из-за ограды, – даже не пытайтесь. Я им бархатцы посеяла – так умерли на следующий день»). Папа даже не поднимает головы – естественно, он думает, что это итальянцы болтают о своем. После этого по деревне разносится слух, что мой папа глухой.
После обеда мы катаемся по окрестностям. Мне казалось, что я их уже изучила – но нет, каждый день натыкаемся на что-то новенькое: то на полуразрушенный друидский храм, то на совершенно целый бетонный бункер времен Второй мировой войны, то на сероводородное озеро, распространяющее полезную для здоровья вонь, то на лавандовую фабрику.
Папин визит в Италию оканчивается небольшим скандалом: по дороге в аэропорт мы останавливаемся на заправке, и он пытается выйти через пожарную дверь. Тут же раздается страшный вой сирены, но нас отпускают с миром. Видимо, менеджера убеждает мой ужасный акцент.
В аэропорту папа дает мне последние напутствия: завести козочку, посадить помидоры и картошечку. Я в отместку рассказываю ему про Зойкины успехи – уж ей-то не требовался переводчик, чтобы купить в баре бутерброд! Несмотря на это, мы с папой расстаемся чрезвычайно довольные друг другом. А это важно.
На обратном пути, в сумерках, мои глаза слипаются. На дороге никого – вот полчаса назад все торопились домой к ужину, а сейчас уже доехали, сидят перед дымящимися макаронами. Интересно, что у нас сегодня на ужин? В качестве ответа прямо перед моей машиной вырастает гигантский гриб. К счастью, моя нога жмет на тормоз быстрее, чем соображает голова. Это не гриб. Это человек в огромной шляпе. Тамара, мама Лоренцо! Неужели сынок ее окончательно достал и она решила покончить жизнь самоубийством? Но нет, старушка шустро прыгает ко мне в машину.
Перед отъездом мы с папой встретили ее возле магазина. Луиджина пыталась вступить с Тамарой в непринужденную беседу. Выглядело это примерно так:
Луиджина:
– Жарко сегодня!
Тамара обмахивается веером и ничего не говорит.
Луиджина:
– Я говорю – жарко сегодня!
Тамара, в сторону:
– На нашей вилле в Нептуно в такую погоду подавали холодное шампанское. Перед ужином.
Луиджина:
– Вы имеете в виду шипучее вино? Которое в баре стоит один евро?
Тамара, томно:
– Ах, я не знаю, сколько стоит. Но мы его пили, пили! А потом пели, пели! И ходили купаться в море, при луне!.. Голые!