очень страшно смотреть на то, как мужчины копошатся на наклонной обледеневшей крыше, то дело поминая свинячью мадонну и плохих мертвых родственников.
Но вот – победа, камин вовсю раскочегарился. C легким сердцем готовлюсь к завтрашнему дню – надо быть во всеоружии, то есть с уложенными волосами и накрашенными ногтями, потому что ни свет ни заря мы едем в квестуру бороться за мой вид на жительство.
Однако вместо долгожданного документа я получаю из рук чиновника нечто удивительное: анкету, поверх которой напечатан неприличный рисунок, изображающий мошонку. Конечно, я уже знаю, что два мохнатых шара в Италии выглядят не так скандально, как в России (даже у утюгов они есть!). Но вокруг меня стоят другие иностранцы, и, судя по некоторым лицам, им это кажется довольно оскорбительным. Мы все хотим объяснений. Чиновник откашливается, привлекая тем самым к себе всеобщее внимание. На него глядят по-разному: кто враждебно, кто недоумевает, а веселые молдавские парни заливаются хохотом.
Хорошо поставленным голосом он делает объявление: компьютеры квестуры поражены ужасным вирусом. Все принтеры на всех пяти этажах поверх всех важных документов печатают неприличный рисунок.
– Мы подозреваем, что вирусом нас наградил иностранец, специалист по компьютерам!
Какой он проницательный! Прямо Шерлок Холмс. В глубине души я этого компьютерщика прекрасно понимаю. Кому понравится вставать затемно и тащиться в квестуру к 9.15 утра только для того, чтобы узнать, что опять кто-то что-то перепутал и ему надо было явиться вовсе не сегодня, а, например, вчера. Или через три недели.
– Само собой разумеется, что анкеты мы у вас соберем, они будут действительны. Мы их положим в специальные пакеты. Пакеты – в коробки. Коробки запечатаем, подпишем и отнесем в подвал. Теоретически ничего потеряться не может! Но вы же сами понимаете – мы в Италии.
По рядам пробегает смешок. Чиновник продолжает:
– Так что, если вы хотите, чтобы ваше дело продвинулось побыстрее, действуйте ровно наоборот, не отдавайте нам анкеты сейчас! Мы их все равно не сможем обработать, пока компьютеры не починят.
Я окончательно падаю духом, но Бруно не теряет рассудка и соображает, что нам эта анкета вообще не нужна – я ее уже заполнила, еще в феврале. Если, конечно, она не потерялась.
Нам удается прорваться к чиновнику. Хорошая новость: анкета на месте. Неприличных рисунков на ней не обнаружено. Но есть и плохая. В моих документах не хватает одной, но очень важной бумажки: собственно свидетельства о браке. Его у нас забрало московское посольство еще в январе – когда выдавало мне визу, – с тем чтобы послать по месту жительства (этому самому чиновнику) супернадежной дипломатической почтой. И вот незадача – за год оно сюда так и не добралось.
– Я ведь им говорил, что лучше сам его привезу! – в отчаянии говорит Бруно. – Что же нам теперь делать? Ехать в Москву, брать дубликат?
– Нет, нет, нет, – успокаивает его чиновник. Свидетельство наше не пропало. Просто произошла маленькая, малюсенькая такая ошибка: его отправили в Рим – по месту рождения Бруно. Осталось только заполучить из римского архива справку, только и всего.
– Мы даже можем сделать запрос! – предлагает чиновник. – Hо, сами понимаете, сроки…
Да, сроки. В январе у меня заканчивается виза. Если они и пришлют эту дурацкую справку, так через полгода, не раньше. Следовательно, я стану одним из полумиллиона нелегалов, живущих в Италии без документов. В тюрьму меня, конечно, не посадят – Бруно не допустит, – но все равно очень неприятно.
– А если явиться лично?
Если Бруно сам придет в архив, то, конечно, справку ему выдадут сразу. Но кому захочется путешествовать в такую жуткую погоду? В Тоскане метели, на автострадах обледенения, поезда ходят с многочасовым опозданием.
…Да, Бруно не ходит на охоту и не приносит любимой женщине кабаньи туши. Он не сидит с аркебузой у окна и не поражает врагов меткими выстрелами. Но в такую погоду бросить все дела и на ночь глядя отправиться в Рим за этой проклятой бумажкой – это самый настоящий героизм, сравнимый только с тем, как год назад он прилетел в Москву спасать меня от мышей. Оставшееся до поезда время Бруно нервничает – по нарастающей. Нет, не по поводу поездки. Просто он вдруг осознал, что я еще никогда не оставалась одна дома дольше чем на несколько часов.
– Ты знаешь, где хранится туалетная бумага? – спрашивает он озабоченно. Я потрясенно молчу. Нет, я этого не знаю. Она всегда откуда-то появлялась сама собой, по мере необходимости. Ну, в крайнем случае, куплю, это не страшно. А вот растопка камина – это очень серьезно. Я этим никогда в жизни не занималась.
Бруно в спешном порядке проводит со мной «курс молодого бойца».
Сначала нужно сильно нажать на рычажок и вытащить из-под решетки поддон. Он полон благородно-седого пепла. Малейшее неосторожное движение – и пепел развеется по всей комнате, поэтому нужно очень аккуратно, не дыша, высыпать его в специальное ведро. Но не весь! Немного пепла нужно оставить, а сверху положить несколько кусочков древесного угля и водрузить поддон на место. Крышку пока не закрывать!
Я иду за блокнотом. Столько подробностей мне ни за что не запомнить.
…Потом стекло. После каждой растопки оно покрывается черным нагаром, поэтому, чтобы было видно, как весело пляшет огонь, его нужно помыть. Ничего сложного – обычной губкой.
Теперь так: берем сухое покупное полено – на самом деле это не полено, а спрессованные опилки – и ломаем его на три части. Самую маленькую ставим в середину, на ней сооружаем шалашик из двух кусочков побольше, сухих веток и палок. Наконец, по краям укладываем уже настоящие дрова.
– Помни, – напутствует меня Бруно, – самое главное – обеспечить доступ кислорода. Чем его больше – тем сильнее и быстрее разгорится огонь. Поэтому щепочки, веточки и дрова нужно укладывать не вплотную, а так, чтобы между ними оставалось воздушное пространство. Сверху и снизу есть заслонки, которые сначала должны быть открыты, как и щель для поддона. А вот стекло-экран нужно поскорее закрыть, иначе дым повалит в комнату. Когда огонь разгорится настолько, что до стекла уже нельзя дотронуться, поддон можно закрыть.
Ну а потом уж регулировать поступление воздуха заслонками.
Теоретически мне все понятно. Но есть нюансы: оставить на поддоне немного пепла – это сколько? Как конкретно выкладывать на пепел угли? И от чего зависит, какую заслонку открывать, а какую закрывать?
В конце концов, если я не справлюсь с камином, то можно просто-напросто включить электрообогреватель. Это дорого, но на несколько дней – ничего страшного. Однако Бруно уже начал паниковать и никак не может остановиться. Как же он может меня оставить одну, если я такая беспомощная?! Ему в голову то и дело лезут новые кошмары. Что, если я забуду запереть дверь?!
– Но мы же ее никогда не запираем!
– Это когда мужчина в доме есть, – внушительно говорит Бруно.
У меня хватает такта не смеяться, а вопросы продолжают сыпаться. Смогу ли я заменить перегоревшую лампочку? Помню ли, что хлеб продается только до одиннадцати? Знаю ли телефон гидравлика?
– Гидравлик-то мне зачем? У нас разве есть гидравлический пресс?
Приходится лезть в словарь. Идраулико – это слесарь-сантехник, а его имя и фамилия как нельзя лучше подходят для этой плебейской профессии: Массимилиано Стелла-Феррари.
– Ты же не постесняешься попросить у кого-нибудь помощи? У Лоренцо, Марко, Артуро?
– Да что ты! Я уверена – полдеревни в очередь выстроится, чтобы мне помогать!
– Этого я тоже опасаюсь, – вздыхает Бруно.
Мы уже на вокзале, но Бруно никак не может успокоиться.
– Я на бабушку похож, – говорит он самокритично.
И действительно! Бабушка у меня была именно такая: это не трогай, туда нельзя, не бери, не лезь, сломаешь, испортишь.
Поезд задерживается. Кроме нас, его ждут еще два человека, и оба в форме: монах-францисканец в коричневой сутане, подвязанной веревкой, и офицер береговой охраны – молодая красотка. Она беспрестанно говорит по телефону. Сначала звонит маме и жалуется, как скучно ей было на выходных и какие ужасные на дорогах были пробки, из-за которых она пропустила поезд. Потом подруге Джельсомине, из разговора с которой мы узнаем совершенно иную версию, куда более пикантную. Никаких пробок, а затянувшаяся сиеста с любимым человеком. И наконец – своей командирше: «Да, милая… не выходите без меня, я скоро буду!»
Надо же: судно не выйдет в море, а будет ее ждать! Вот почему итальянцы проиграли так много войн. Никакой дисциплины!
Но Бруно чужие разговоры совсем не отвлекают, он по-прежнему страшно нервничает. И меня наконец-то осеняет. Чтобы его успокоить, я рассказываю ему занимательные истории времен перестройки. Как сосед по общежитию выпил технического спирта и умер в коридоре, а все еще три дня думали, что это он так спит. Как я торговала в электричках газетами. Как мы вымачивали колбасу в марганцовке, чтобы не отравиться. Какая страшная трагедия – порванные колготки и как из двух пар порванных колготок сделать одну целую (отрезать у каждой пары по ноге). Как я неделю ночевала на московских вокзалах, потому что общежитие закрылось на ремонт. Как пыталась пробраться в другое общежитие, чтобы помыться, а меня забрали в милицию и продержали в КПЗ почти сутки.
На Бруно эти истории оказывают именно то воздействие, которого я и добивалась. Он вздыхает с облегчением: ну неужели человек, переживший в ранней молодости такие передряги, не справится с камином?
– Теперь-то ты быстро заснешь, – уверяю я его. – Я даже тебе завидую – мне в поездах спится отлично. Раскатал матрац, расстелил белье, укрылся одеялом – и тук-тук, тук-тук.
Нет, у Бруно билет не в спальный вагон. Он в этом поезде есть, но Бруно там ездить не любит: полки узкие, жесткие и без матрацев. А белье – это не две простыни, наволочка и полотенце, как у нас, а одна простыня, сшитая пополам, как кишка. В эту кишку нужно втиснуться и так вот спать. Неудобно и непонятно, за что деньги уплачены. Так что Бруно едет подешевле, в сидячем вагоне. Купе на шестерых. Если повезет и напротив никого не окажется, то можно будет два противоположных кресла притянуть друг к другу и в этой колыбельке скрючиться и поспать. А если все купе полное, то так и будешь всю ночь сидеть и стукаться коленками.