Поезд трогается.
– Укрывайся пледом поверх одеяла! – кричит Бруно и безнадежно машет рукой. Плед лежит в…
Но я его уже не слышу.
Поздно ночью я возвращаюсь домой – одна. На улицах – ни души, только бесчисленные Деды Морозы лезут с мешками на балконы и заборы. На глубоком черном фиолете – россыпи звезд. На фонаре сидит большая птица с круглой головой, но при моем появлении ухает и бесшумно уносится в ночь, что-то роняя. Подхожу поближе и вижу в бледной фонарной лужице мертвую мышь, которой сова собиралась закусить (как она, должно быть, на меня досадует). А мне не страшно! Удивительное чувство: я не боюсь ни темноты, ни грызунов, ни пустого дома. Правда, дверь я все-таки запираю, но только потому, что обещала Бруно.
Дома тепло. В камине тлеют дрова. А все-таки здорово время от времени побыть совершенно одной! Нет, Бруно меня ни в чем не ограничивает и ничего мне не запрещает. Но все же при нем мне не приходит в голову вот так вот в полночь, вместо того чтобы идти спать, взять и налить себе большую рюмку крепкого зеленого ликера «Шартрез». А потом еще одну. И еще. И включить русский рок, который я, мягко говоря, никогда не любила и не слушала, но сейчас на мою размягченную алкоголем душу он ложится очень даже хорошо, как и водка, на которую я перешла с ликера.
Конечно, это было большой ошибкой. Окончание банкета я помню очень плохо. Даже, можно сказать, совсем не помню. Кажется, я кому-то звонила в Москву и очень сердилась, что никто не отвечал.
Пробуждение мое – не из приятных. Я уж и забыла, как это бывает – после пятничного отрыва. На телефоне – СМС от Бруно: он с гордостью сообщает, что справку заказал, она уже завтра будет готова.
Во рту у меня страшная сушь. Одежда валяется на полу. Добраться до нее – проблема, потому что в комнате жуткий холод. Что-то случилось с камином? Да нет, он естественным образом к утру потух. Просто Бруно обычно вставал раньше меня и включал электрообогреватель, чтобы мне было комфортно вылезать из постели.
Каждое мое действие требует огромного напряжения силы воли. Дрожа, одеваюсь. Хотелось бы с бодуна принять душ, но в ванной слишком промозгло. Несмотря на головокружение, начинаю эпопею с камином. Вроде бы все делаю по инструкции, но одно неосторожное движение (руки-то трясутся!) – и пепел ровным слоем развеивается по комнате. Я хватаюсь за пылесос, но вовремя вспоминаю, что мне же еще надо принести дрова, а от них по дороге насыпется куча мелкого мусора и опилок. Лучше уж потом пропылесосить. Начинаю мыть стекло – руки, губка и вода в ведре моментально делаются черными. Чтобы получилось хоть что-то похожее на сияющий экран, как у Бруно, извожу целый рулон бумажных полотенец. Наконец шалашик сооружен, и хоть не с первого раза, но все же огонь занялся. Опять берусь за пылесос и снова вспоминаю, что дров-то нужно принести про запас. Из первой кучки уже почти ничего не осталось. Быстро же они горят, с какой-то фантастической скоростью. Тут же получаю озабоченную эсэмэску от Бруно: «А заслонки ты закрыла?» Нет, конечно же, забыла. И крышечку от поддона тоже. Вот почему дрова так стремительно сгорели!
К вечеру я вся в мыле. Да, камин затоплен, дома относительно чисто, без ужина я обойдусь, сколько же раз я пробежала по лестнице вверх и вниз? Пятьдесят? Больше? Вот он, секрет бруновской стройности. Так можно и макароны лопать килограммами, ничего не будет. А я еще ворчу, что он по ночам крадется в кухню, чтобы там закусить!
На следующее утро я просыпаюсь от странной тишины, сквозь которую время от времени слышится тихий глухой звук, напоминающий мне детство. Сквозь ставни пробивается белый свет. Ежась от холода, открываю окно и… на несколько секунд забываю, где я нахожусь. А нахожусь я в снежном облаке. Пушистые хлопья не падают, а кружатся во все стороны. Белый снег, молочная туча, черный фонарь, ажурное дерево. От созерцания этой красоты меня отвлекает сугроб, который, шурша, съезжает с крыши и валится на дорогу. А там снега уже по колено.
Удивительная тишина – как будто уши заткнуты. Однако надо как-то жить: сходить в магазин, в бар – узнать свежие новости и прогноз погоды. Неужели снег будет лежать до весны, как в России? Тогда мне срочно нужно обзавестись треухом, тулупом и валенками!
Пока я одеваюсь и собираюсь, в природе происходят разительные перемены. Ласковые снежинки превращаются в колючие льдинки. Пронизывающий ветер задувает в рукава. На ресницах моментально налепляется мокрая бахрома, так что очень трудно держать глаза открытыми. Под тяжестью липкого снега с жутким скрежетом ломается ветка персикового дерева. Мне его жалко, но помочь ничем не могу – самой бы не сломаться!
В магазине, кажется, еще холоднее, чем на улице. Клаудио и Марко обмотаны шалями и шарфами.
– Что, отопление не работает?
Марко вздыхает и поднимает глаза вверх. Молится, что ли? Нет! Он показывает, какой идиотский у них электрообогреватель: огромный, метра два на три, привинченный к потолку.
– Все, что он нагревает, так и остается наверху.
Ну да, я тоже помню из школьного курса физики, что горячий воздух идет вверх, а не вниз.
– Кто же его туда повесил?
Клаудио и Марко выразительно смотрят в сторону Ромео, который не менее выразительно удаляется на улицу.
– Еще в шестьдясят пятом, – шепчет Клаудио замерзшими губами.
В баре мне сообщают ужасную новость: трагически погибла Тамара, мама Лоренцо, – та самая старушка, которая бесстрашно прыгнула под колеса моей машины. Причем как погибла! Без спросу отправилась путешествовать на Лоренцовом трехколесном мотоцикле и на обледеневшей дороге не справилась с управлением.
– Я всем говорю – нельзя водить мотоцикл после девяноста пяти! Даже трехколесный! – шамкает пациент психбольницы, которому явно за сто.
– Да ей не было девяноста пяти! Ей даже девяноста не было. Совсем молодая старушка. – Принимающий соболезнования Лоренцо держится молодцом.
Подхожу к нему и я, но он прерывает меня:
– Что Бруно себе думает? Скажи ему, чтобы немедленно шел чистить крышу – ведь провалится же!
Я объясняю, что никакого Бруно нет, он уехал в Рим, но скоро вернется.
Лоренцо и Артуро смотрят друг на друга с негодованием, адресованным этому ужасному Бруно. Как он мог? Оставить бедную неприспособленную к жизни блондинку-иностранку на произвол судьбы – это совершенно не в итальянской традиции.
Через полчаса команда спасателей готовится к спуску на крышу: Лоренцо обвязывается сбруей, Артуро держит вожжи и дает ценные советы, а я жду с фотоаппаратом. На самом деле работы не очень много – крыша наклонная, и снег сам съезжает вниз, только медленно. К тому же потеплело – по улице бегут ручьи. Но все равно, когда процесс закончен, мне очень приятно и неловко, что они потеряли из-за меня столько времени. Слава богу, теперь я умная и не говорю «Ах, не надо! Ах, зачем! Ах, он сам растает», а принимаю помощь с благодарностью. Надо же дать мужчинам возможность выполнить свой священный долг – спасти женщину. Пусть даже чужую. Я подношу им по рюмке граппы, и все счастливы.
– Скорее бы эта сволочь, этот разрушитель яиц прекратил падать! – желает мне Лоренцо на прощание. Да, по поводу снегопада жители Триальды не испытывают никаких романтических чувств. Здесь он только всем мешает.
Снег словно слышит проклятия Лоренцо и начинает стремительно таять. Второй вечер в одиночестве я провожу более или менее спокойно: камин удачно растоплен, я сижу перед ним с пледом, бокалом вина и тарелкой дымящейся пасты. Это самый простой и самый мой любимый итальянский рецепт: спагетти со сливочным маслом и пармезаном. Говоря по-русски, обычные макароны с сыром.
За окном роняют слезы сосульки. В перестук капель неожиданно вплетается другая мелодия, волшебный перезвон стеклянных колокольчиков. Я знаю эту новогоднюю музыку с детства! Это же Чайковский, танец феи Драже из балета «Щелкунчик»! Но кто ее для меня исполняет здесь, в Триальде?!
Пометавшись по дому, я обнаруживаю источник прекрасных звуков: красный телефонный аппарат, который нам еще в марте прислал в подарок «Телеком». Много месяцев он простоял на журнальном столике, никому не нужный, – ведь Луиджина так и не дала согласия на то, чтобы в ее садике воздвигли столб.
Но он звонит! Поколебавшись, я беру трубку. Механическая женщина обрушивает на меня поток информации. Половину сказанного я не понимаю, но главную суть улавливаю: нам провели телефонную линию безо всякого столба.
В экстазе я рассылаю друзьям и родственникам наш домашний номер, и на него немедленно звонит папа, чтобы сообщить, что в Москве минус двадцать пять. У меня такое хорошее настроение, что даже эту информацию я воспринимаю как дополнительное подтверждение, что жизнь налаживается: у нас хоть и дубак, но все-таки теплее!
Папа хвастается: у него вчера в гостях было целых три дамы. И он их кормил – чем бы я думала? – макаронами! Но не по-флотски, как обычно, а настоящей итальянской пастой с оливковым маслом и пармезаном!
Мой первый импульс – сказать папе, что он трагически ошибся. С пармезаном идет не оливковое, а сливочное масло. А оливковое – с овечьим сыром пекорино и черным перцем. Но ничего этого я благоразумно не говорю, только спрашиваю, было ли вкусно.
– Очень вкусно! И, знаешь ли, так изысканно, я даже свечи зажег. Ни одна дама не потребовала кетчуп, вот что удивительно! А я бы и не дал, если бы потребовала. Ну что это – макароны с кетчупом, глупость какая!
Я чувствую себя успешным пропагандистом или даже священником-миссионером, который несет в далекую северную страну утонченную итальянскую культуру.
Хотя что может быть изысканного в макаронах с сыром? Поедая их, невозможно вести себя прилично – поневоле чавкаешь и хлюпаешь. Еще счастье, если не посадишь на одежду жирное пятно.
Следующий звонок от Саши.
– Чем занимаешься?
– Дрова тащу, с четвертого этажа на второй.
Полное непонимание.
– Их что, туда на вертолете доставляют?!