отому что пустила малолетнего ребенка за руль. Одним словом, мы чудно провели время. Я даже предложила ему остаться ночевать у нас и вместе провести воскресенье, комнат в доме много, он никого не стеснил бы.
– И что, он остался?
– Остался, представьте себе. Он сначала не хотел, но мальчики так упрашивали! Он их совершенно очаровал.
– И что было потом?
– Да ничего, деточка! Что могло быть потом? Мы прелестно провели время, жарили шашлыки на мангале, музицировали – у нас на даче стояло пианино, пели, ходили купаться на озеро, много смеялись. На другой день вечером Митя уехал, ему в понедельник надо было на работу. Вот и все.
– И больше вы не встречались?
– Нет, – она отрицательно покачала головой с тщательно уложенными волосами, – никогда. Я, конечно, дала ему наш номер телефона, ну просто из вежливости. Но он ни разу им не воспользовался.
И ни слова о Любе. То есть надо понимать так, что Любови Григорьевны в те выходные на даче не было и сбитого машиной Митю она в глаза не видела и знакома с ним не была. Отчего же она так испугалась? И откуда ей может быть знакома его фамилия? Надо все-таки уточнить, только осторожно.
– Значит, вам он понравился?
– Да, очень. Чрезвычайно приятный юноша. И очень красивый.
– И мальчикам тоже?
– Ну да, я же вам говорю, они упрашивали его остаться.
– А вашей дочери?
– Любе? А ее там не было. Она осталась в городе, у нее было много работы.
Стало быть, не было. Совсем непонятно.
Москва, 1981 год
Она была уверена, что после такой унизительной и горько закончившейся истории с Сергеем Юрцевичем уже не сможет никого полюбить так, как отца своих племянников. Катило к сорока, Люба стала уважаемой Любовью Григорьевной, доктором наук, профессором кафедры, а мальчики, такие умненькие и такие самостоятельные, все не вырастали и не вырастали. Они почти не требовали внимания, все делали сами, но факт их наличия невозможно было уничтожить. Они жили с ней, они были ее подопечными, она не могла их бросить, и мужчин это пугало. Ладно бы только Люба, пусть и не красавица, и старовата, зато при положении, при карьере и очень состоятельной семье, мало того что с деньгами, но и с возможностями, которые в те времена ценились, пожалуй, куда больше дензнаков. Но дети! Мало находилось желающих завязывать серьезные отношения с женщиной, на которой висят двое подростков, к тому же вступающих в самый сложный и непредсказуемый переходный возраст. Периодически намечались какие-то поклонники, но быстро исчезали, испуганные Любиным жестким характером, а самые стойкие, не испугавшиеся характера, в конце концов пасовали перед детьми. Она махнула на себя рукой.
И вдруг появился Дима Колосов. Невообразимо красивый, молодой, неглупый, с таким же теплым взглядом, как у Юрцевича. Только глаза у них разного цвета, у Юрцевича были синие-синие, а у Димы – темно-шоколадные, почти черные. Люба влюбилась, но это было еще хуже, чем шесть лет назад, с Сергеем, потому что Дима был на пятнадцать лет моложе ее. Лежа с ним в постели, Люба об этом забывала, но стоило ей встать и начать одеваться, как она вспоминала о своем возрасте и горько сожалела о существующих в обществе предрассудках, не допускающих любовных отношений между молодыми мужчинами и женщинами в возрасте. «Если узнают, надо мной будут потешаться, будут указывать пальцем. Студенты меня просто изведут». Но на общественное мнение Люба готова была наплевать. Хуже другое: мать и племянники. Никаких племянников Дима не хотел и, хотя постоянно выражал готовность жениться на ней, каждый раз с сожалением добавлял:
– Если бы не твои пацаны, я другой жены для себя не искал бы. Мне чужие дети не нужны, я своих хочу.
Что же до Тамары Леонидовны, то народная артистка Филановская к общественному мнению прислушивалась и собственное реноме соблюдала. Люба даже подумать не могла о том, чтобы признаться матери: у нее есть молодой любовник. Сгноит. И что еще хуже – сгноит не только Любу, но и Диму. Вон с Юрцевичем как обошлась! И глазом не моргнула.
– Сволочь! Старая сволочь! – в бессильной ярости твердила Люба, прижимаясь к Диминому плечу. – Если бы ты знал, как я ее ненавижу! Если бы знал, какое она чудовище! Она по трупам пройдет, перешагнет и не поморщится. Хоть бы она сдохла поскорее.
– Ну ты даешь! – удивлялся Дима. – Неужели ты действительно так ненавидишь свою мать? Или притворяешься?
– Ненавижу, – честно отвечала Любовь Григорьевна.
– Чем же она так тебя достала?
Ну, уж этого она рассказывать не собиралась. Ни про диссидента Юрцевича, ни про свою стыдную любовь к нему, ни о том, как у нее на руках оказались двое племянников и как мать объясняла, почему нельзя отдавать их в детский дом. Сестра умерла, вот и все.
– Ты просто ее не знаешь, – уклончиво отвечала она. – Моя мать – страшный человек.
Она любила Диму Колосова не только за то, что каждый раз, занимаясь с ним любовью, умирала и вновь воскресала. С ним она позволяла себе быть искренней и не скрывать того, что скрывала от всех и всегда: своей ненависти к матери и племянникам. Как-то так получилось, что именно разница в возрасте сыграла здесь благотворную роль: Дима был настолько моложе, что Люба не боялась осуждения с его стороны. Как может такой молокосос посметь ее осуждать за подобное отношение к матери? Она старше, умнее, у нее больше жизненного опыта, она большего достигла в своей карьере, а он только недавно институт окончил и еще ничего толком не успел ни в работе, ни в личной жизни, так какое право он имеет ее судить?
А он и не судил. Он просто встречался с Любой и регулярно укладывал ее в постель. Она часто задавала себе вопрос: зачем ему все это? Зачем ему она, старая и некрасивая? Но ответа не находила. Вернее, ответ был: ему нравились деньги и возможности ее семьи, однако не нравились дети, и он ждал, когда ситуация с племянниками как-нибудь разрешится.
– Не переживай, – говорил Дима, – подождем еще несколько лет, твои пацаны закончат школу и пойдут работать, будут сами себя содержать, тогда я на тебе женюсь и ты родишь мне ребенка.
Но ей было тридцать девять, и ждать еще несколько лет она не могла. А вдруг рожать будет поздно? Вдруг что-то не получится? Тогда Дима ее бросит и уйдет к той, которая будет без проблем рожать ему детей. Если заводить ребенка, то только сейчас. И только от него, такого молодого, здорового и такого красивого и любимого. Но мать! Она этого не потерпит. Она ни за что не позволит дочери рожать вне брака и уж тем более не позволит ей, доктору наук и профессору, выйти замуж за двадцатипятилетнего мальчика. Она расправится с ним так же легко, как дважды расправлялась с Сергеем Юрцевичем.
– Мама не позволит, – отвечала Любовь Григорьевна. – Она не допустит, чтобы я вышла за тебя замуж.
– Ну что ты говоришь, Люба! Как она может не допустить? Ты что, вещь? Или маленький ребенок? Подадим заявление, распишемся – и все дела. Не будет же она тебя запирать в темной комнате и сажать на цепь, чтобы ты до ЗАГСа не дошла. Не выдумывай.
– Ты не знаешь ее, – твердила Люба. – Она – чудовище. Она способна на такое, что тебе и не снилось. Она может искалечить твою жизнь, и мою тоже.
Отчаяние нарастало так быстро, что Люба не справлялась сама с собой. Без Димы ей свет был немил, а ненависть к матери и племянникам душила ее так, что порой казалось: еще чуть-чуть – и задохнется, не сможет вобрать в легкие воздух и умрет.
И однажды она сказала, не слыша себя:
– От них надо избавиться. Тогда мы сразу поженимся, и я рожу ребенка.
– Ты о чем? – не понял Дима.
– От них надо избавиться, – с тупой настойчивостью повторила Люба. – Я больше не могу. Я не выдержу. Пусть они умрут. Все.
Проще всего было устроить пожар на даче. Дом деревянный, проводка старая, проблем не будет. Двое хулиганистых подростков чего только не учудят, например, что-нибудь не то или не так включат в электрическую розетку или будут тайком от бабушки курить и не затушат сигарету… Несчастный случай. Никто ни о чем не догадается. Не обязательно, чтобы все сгорело дотла, вполне достаточно, если Тамара Леонидовна и мальчики умрут от отравления угарным газом.
– Ты же инженер, вот и придумай, как все сделать, чтобы они не выскочили на улицу раньше времени. Пусть задохнутся. Я нарисую тебе план дачи, расположение комнат, дверей и окон, а дальше ты уж сам решай. В конце концов, ты – мужчина.
Люба не очень понимала, что думает по этому поводу Дима Колосов, но ей казалось, что он согласен. Он смотрел нарисованный ею план, задавал вопросы, что-то уточнял – одним словом, вел себя спокойно и деловито и ни словом не упрекнул ее в бесчеловечности замысла. Она была уверена, что нашла в его лице единомышленника.
В ближайшие выходные, когда не нужно было идти на работу, Дима собрался поехать на дачу, чтобы осмотреться на месте. Люба написала ему адрес и подробно объяснила, как найти дом.
Всю субботу она сидела дома и ждала его звонка. Но Дима не позвонил ни в субботу, ни в воскресенье. Объявился он только в понедельник. Люба с трудом узнала своего возлюбленного: перед ней стоял совершенно другой человек. Чужой. Отстраненный.
– Ну как? – с тревогой спросила она. – Как ты съездил? Почему сразу не позвонил? Я же волнуюсь, жду…
– Ты – чудовище, – холодно произнес он. – Каким я был идиотом, когда верил каждому твоему слову! Ты страшный человек, Люба. Из-за тебя я чуть грех на душу не взял.
– Да что случилось?! Что произошло?
– Ничего. Я познакомился с твоей матерью и твоими племянниками. Я не знаю, кем надо быть, чтобы так люто ненавидеть их. Они заслуживают только любви. Они чудесные, добрые, открытые, они так любят людей, они излучают столько радости! И если ты этого не понимаешь, то это твое личное горе. Больше мы с тобой не увидимся. Какое счастье, что ты не успела родить мне ребенка. Это была бы такая же маленькая гадина, как ты сама.
Мать с мальчиками вернулась в Москву через неделю. За эту неделю Люба, и без того худощавая, похудела и почернела, став похожей на старуху.