Орал Арсеньев, проползая очередные сорок сантиметров пути.
Припев повторялся непрерывно, и Саня успел заучить его наизусть. Песня кончилась, начались новости вперемежку с рекламой. Саня все пел. Дурацкий текст привязался надолго. Он будет звучать в голове и болтаться на языке, пока не сменится какой-нибудь другой глупостью, например стишком из рекламного ролика. Господи, сколько всякого мусора копошится у среднего человека в мозгах! Нашелся бы гений, который изобрел бы что-то вроде мозгового пылесоса для очистки от медиашлаков…
Окно у водительского места было открыто. Почти вплотную к "Опелю" встала шикарная новенькая "Тойота", синий "металлик", грохот тяжелого рока внутри. Затемненное стекло опущено до середины. Сквозь широкую щель видно, как подпрыгивает и дергается в ритме рока половина головы водителя, белобрысого парнишки, не старше двадцати пяти. Низкий лоб, белые брови, глубоко посаженные глаза, длинный хрящеватый нос. Голова то показывалась почти целиком, то уходила вниз, оставляя только щетинистую плоскую макушку. Ряд Арсеньева продвинулся еще на метр. Соседний остался стоять. Арсеньев, сам не зная почему, не захотел терять "Тойоту" из вида, ехать не стал, пропустил вперед девушку в красной "Шкоде", которая давно рвалась влезть перед ним.
Профиль в "Тойоте" вдруг стал казаться все более знакомым. Чтобы не мучиться напрасно, Арсеньев легонько стукнул в затемненное стекло. Белобрысая голова повернулась, запавшие глаза уставились на Саню.
— Спички нет? — спросил он первое, что пришло в голову.
— Зачем? Ты же и так куришь! — перекрикивая рок, удивленно заметил парень.
— В зубе поковырять, — объяснил Арсеньев, все еще не понимая, что на него нашло.
Голова исчезла, и через минуту из окна вылезла рука с пучком зубочисток.
— Спасибо, друг! — Арсеньев взял зубочистки и изловчился пожать эту руку, она оказалась вялой, влажной и быстренько ускользнула, втянулась назад. Затемненное стекло поехало вверх. Ряд "Тойоты" тронулся. Девушка в красной "Шкоде", потратившая столько усилий, чтобы втиснуться в неподвижный ряд перед Арсеньевым, не выдержала разочарования и нервно засигналила. Арсеньев попытался выгнать из головы песенку про чучело, приглушил звук приемника, автоматически отпечатал в памяти номер ускользающей "Тойоты".
Если бы не разговор с Масюниным и не клеймо американской оружейной фирмы "Максейф", белобрысый промелькнул бы мимо и исчез навеки. Впрочем, он и так исчез. Скатертью дорога. Можно было спокойно выкинуть из головы номер красивой новенькой "Тойоты".
В тот момент, когда лицо водителя появилось в окне целиком, Арсеньев понял причину своего смутного беспокойства. Лицо парнишки было очень типичным, запоминающимся. Но конкретно его, этого человека, Арсеньев видел впервые в жизни. Просто он был похож на кого-то, кто проходил по делу Вороны. Оставалось только вспомнить, на кого именно.
Саня принялся перебирать в памяти, как карточную колоду, портреты свидетелей. Кто-то из наркопритона? Нет. Искомое лицо ассоциировалось с трезвостью, со здоровьем и отвращением к наркотикам. Кто-нибудь из случайных свидетелей во дворе? Уже теплее, но тоже нет, ибо там был один старик и две женщины. Коллеги убитого, уличные ларешники? Нет, потому что ни у кого из них не было и не могло быть такой шикарной машины. Между тем новенькая "Тойота" почему-то являлась неотъемлемой частью образа.
Позади отчаянно засигналили. Саня дернулся, нажал на газ. Пока он размышлял, между ним и девушкой в красной "Шкоде" образовалась прогалина метров в пятнадцать. Пробка не терпит пустот. Именно об этом, кроме всего прочего, он беседовал во время одного из допросов с профессиональным водителем, слесарем автосервиса, перегонщиком автомобилей из-за границы, Воронковым Павлом Михайловичем, родным братом Вороны. Вот кого так напоминал парнишка в "Тойоте"!
Павлик Воронков, 1978 года рождения, младший сынок, последняя надежда несчастных родителей, вполне законопослушный юноша, не пьет, наркотиков сторонится, работает в автосервисе. Месяц назад при обысках и допросах вел себя вроде бы вполне адекватно, очень переживал из-за брата, дрожал, плакал, о пистолете, разумеется, ничего не знал и никогда его не видел. Но Арсеньева не покидало чувство, что Павлик врет. Как только речь заходила о пистолете, на острых скулах вспыхивали алые пятна, худые пальцы принимались нервно, быстро теребить что-нибудь — язычок молнии на куртке, зажигалку.
Арееньев благополучно доехал до дома и прежде, чем влезть в горячую ванную, включил свой компьютер, отыскал там все, что имелось о Воронкове П.М.
"Мы с тобой, Павлик, непременно встретимся и поговорим. Вдруг ты все-таки вспомнишь что-нибудь интересное о пистолете "ИЖ-77"? Ты работаешь в автосервисе, а сейчас еще и перегоняешь машины. Через твои влажные ручки проходят десятки иномарок, принадлежащих разным бизнесменам, полубандитам, бандитам на три четверти, а также в квадрате и кубе. Именно в автосервисах иногда сидят люди, которые берут на себя посреднические услуги при выполнении "мокрых" заказов. Твой братец иногда притаскивался к тебе на работу. Крутился там, клянчил денег. Всякое могло случиться. Жизнь вообще полна случайностей, грубых и нежных, глупых и умных. Доверять им не стоит, а воспользоваться — не грех. Чучело, чучело, ты меня измучило… А-а-а!"
Грохот воды был похож на тяжелый рок, маленькая ванная комната, отделанная апельсиновой плиткой, крутилась и подпрыгивала, желтый плоский плафон дергался, как голова неизвестного парнишки, похожего на Павлика Воронкова, в ритме бешеной музыки. Два пышных белых махровых халата на вешалке, прибитой к внутренней стороне двери, приплясывали, сцепившись рукавами, как влюбленная парочка на дискотеке. Дверь дрожала и пела "Чучело, чучело…" сердитым женским голосом.
— Чучело, ты вылезать собираешься?! — Бывшая жена Марина барабанила в дверь и обзывала Арсеньева всякими неприятными словами. После развода им приходилось жить под одной крышей, все никак не могли разменять квартиру.
— Мне нужна ванная! Ты уже полтора часа мокнешь!
— Да, прости, сейчас выхожу! — крикнул Арсеньев, вытащил затычку и окончательно проснулся.
Угораздило же Стивена Ловуда снять квартиру в Пыхово-Церковном переулке, в двух шагах от Оружейного, где Маша жила все свое детство! Сейчас только не хватало узнавать знакомые с детства улицы, все эти Брестские и Миусские. Она старалась не глядеть в окно, занялась своим новым мобильным телефоном, просматривала функции, долго выбирала мелодию. Выбрала нежные звуки, похожие на кошачье мяуканье.
Ловуд молчал. Вдоль окон плыли московские окраины. Совсем стемнело, можно было расслабиться и спокойно прокрутить в голове последний разговор с Макмерфи.
Всего за час до отлета они сидели в маленьком тихом баре в аэропорту Кеннеди и болтали о всякой ерунде: о погоде в Москве, о Машиной новой стрижке.
— Я бы хотел, чтобы ты поближе познакомилась со Стивеном Ловудом, — вдруг заявил Макмерфи.
— В каком смысле? — брезгливо скривилась Маша.
— Не дергайся. Не в том, в котором ты подумала. Хотя, если понадобится пару раз сделать томные глазки и подхихикнуть его двусмысленным шуткам, ничего с тобой не случится. Ты должна ответить на несколько вполне конкретных вопросов относительно Стивена Лову да, причем ответить мне лично, никому больше. Поняла?
— Почти.
— Никто, даже твой отец, не должен знать об этом.
— Он знает, что Ловуд будет меня встречать.
— К сожалению, да. Но это не страшно. Главное, в будущем не заострять его внимания на этом человеке.
— Я что, вообще не должна упоминать Ловуда в разговорах с отцом? Мы будем постоянно перезваниваться, общаться через электронную почту. Вы же знаете, как тонко он чувствует не только вранье, но даже умолчание!
— Ты можешь назвать Ловуда в перечне имен, среди других. Просто не надо выделять его, понимаешь? Да все ты отлично понимаешь. Слушай главное. Ты должна выяснить, существует ли связь между Ловудом и генералом ФСБ Кумариным Всеволодом Сергеевичем.
— С кем? — Маше показалось, что она ослышалась.
— С Ку-ма-ри-ным, — медленно, по слогам, повторил Макмерфи, — фотографии его ты уже видела, живьем, кажется, никогда. Можешь посмотреть еще раз. С собой, как ты понимаешь, дать не могу, но ты запомнишь. У тебя отличная память на лица, — он протянул Маше небольшую стопку снимков, цветных и черно-белых.
Пока Маша их разглядывала, он продолжал говорить:
— Ты попытаешься понять, что именно их связывает, какие между ними отношения, как давно они знакомы. Будет совсем хорошо, если тебе удастся понаблюдать за их общением в небольшой компании или, например, вы втроем поужинаете в каком-нибудь загородном ресторане. Правда, Ловуд страшный жмот. Насчет Кумарина не знаю, но если ты захочешь поужинать с Ловудом, платить придется тебе. Он угощает кого-либо только по оперативной необходимости и на казенные деньги.
— Кумарин был шефом моего отца, — тревожно заметила Маша и вернула снимки.
— Именно поэтому не надо ничего рассказывать папе. Он станет нервничать, преувеличивать, истолкует что-то превратно. В общем, мы договорились?
— Не совсем. Если мне придется встретиться с Кумариным, вдруг он меня узнает?
— А почему он должен тебя узнать? Разве он бывал у твоего в отца в гостях? Разве ты его когда-нибудь видела живьем?
— Нет… — Почему-то у Маши стало на миг холодно в животе. Но только на миг и, наверное, от яблочного сока со льдом.
— Вот и он тебя — нет. Ему могли попасться на глаза только фотографии, причем детские, и очень давно.
— Я тоже видела только фотографии, — язвительно заметила Маша, — а он, между прочим, профессионал, и у него тоже отличная память на лица.
— Только детские, и очень давно, — ласково повторил Макмерфи и потрепал ее по щеке.
— Что-то здесь не так. Я пока не понимаю, что именно, но чувствую. Получается, Рязанцев отходит на второй план?
— Ничего подобного, — Макмерфи энергично замотал головой, — Концерн ждет от тебя подробных отчетов обо всем, что творится вокруг Рязанцева. Мы вложили много денег в этого человека, и нам надо, чтобы кто-то постоянно был рядом и держал руку на его пульсе. Раньше эту работу выполнял Томас Бриттен. Теперь будешь выполнять ты.