Сознательно или нет, но в «Призрак розы» Фокин на свой лад повторил знаменитую начальную сцену первого романтического балета. «Сильфида», где Дева воздуха
Сильфида летает вокруг спящего Джеймса и, поцеловав его, исчезает в камине. Только в балете прошлого столетия носителем утонченного духовного начала всегда выступала женщина. Такова мораль XIX века— женщина должна быть женщиной, мужчина — мужчиной. И на сцене и в жизни. Иное— вне этики и эстетики. Главное— вне морали. Недаром среди «проклятых поэтов» были Верлен, Рембо, Уайльд…
В начале XX века изменились критерии, точка отсчета, сам тип героя. И это тонко почувствовал Михаил Фокин. Недаром главным персонажем его лучших постановок оказался именно противоречивый и бисексуальный мистик Вацлав Нижинский. Уже в «Шопениане» Фокин уравнял в духовных правах Юношу и Сильфиду — мужское и женское начало. А в «Призраке розы» он запросто их поменял местами, усадив в кресло девушку, вокруг которой витает странный, соблазнительный дух с телом, сильным, как у мужчины, и одновременно рафинированным, как у женщины. А еще Фокин угадал в Нижинском раба земной любви, не перестающего мечтать о небесной. Изнеженным фаворитом, обласканным госпожой, который, подобно экзотическому растению, вьется у ее ног, танцовщик предстал в фокинском «Павильоне Армиды» Н. Черепнина. Кошачьей грацией и повадками сладострастного хищника хореограф наделил его Золотого раба в «Шехерезаде» Н. А. Римского-Корсакова. По-своему рабом Любви был и его Петрушка, безнадежно влюбленный в бессердечную красавицу Балерину, которую блестяще исполняла Т. Карсавина. Думаю, что многие жизненные коллизии самого Нижинского, всей труппы Русского балета невольно были отражены Фокиным в своих балетах. Отчетливо они прослеживаются именно в «Петрушке» И. Стравинского.
Символичен сам образ Петрушки, бессмертного героя площадного театра, который каждый вечер обречен играть перед подгулявшей толпой один и тот же сюжет о несчастной любви к Балерине. Петрушка Нижинского — интроверт по натуре, как и сам танцовщик, кукла с человеческим сердцем. Всеми презираемый, жалкий, забитый. Неуклюже, как на шарнирах, болтается его тельце. Безвольно повисли руки, внутрь завернуты наспех приделанные ноги. Небрежно намалеванная маска скрывает его переживания и чувства. К тому же он во власти таинственного Фокусника — не только на сцене, но и за кулисами — в жизни, и нигде не укрыться от его пристального взгляда (заболев, Нижинский будет бесконечно рисовать пугающе раскрытые глаза). Он лишь послушная кукла-марионетка в его руках.
Многим были предельно ясны субъективные моменты этого почти биографического для танцовщика балета. Фокусником, от которого всецело, после увольнения из Мариинского театра в 1911 году, зависел Нижинский, был знаменитый импресарио и организатор труппы Русского балета Сергей Павлович Дягилев. Но был в этом балете-исповеди еще один знаменательный мотив, на который должен был бы обратить внимание мнительный, суеверный Дягилев. В финале балета над ярмарочным театром появляется фигура воскресшего Петрушки. Своими слабыми ручонками он нелепо грозит Фокуснику. Подобным образом безумный Евгений, произнося «Ужо тебе!», показывал кулак Медному Всаднику в пушкинской поэме. Сколько параллелей! Конечно, Нижинский и любил, и ненавидел Дягилева. Окончательно он «расправился» с ним в своих записках. Болезнь отменила все табу, и он писал, что чувствовал. Нижинский понимал: без Дягилева он никогда не стал бы «Богом танца», перед которым преклонялся весь цивилизованный мир. Но Дягилев и сотворил, и погубил его…
В золотой клетке
«Настоящей гордостью, настоящей радостью Дягилева, но и отравленной радостью, связанной с мучительнейшими минутами жизни Сергея Павловича, был Нижинский», — пишет один из последних его воспитанников Сергей Лифарь.
С Дягилевым Вацлава познакомил князь Львов, который был интимным другом танцовщика в дни его молодости. Дягилев не только любил Нижинского, но и высоко ценил его талант. Интуитивно он понимал, что чисто классические балеты не могут раскрыть его индивидуальность. Что для него необходимо создавать репертуар, как он и поступил. Дягилев занялся его воспитанием и образованием, возил за собой по миру, таскал по музеям, показывая и объясняя классическое и современное искусство. Он свел его со своими друзьями— музыкантами, композиторами, художниками. Бронислава отметила, что брат очень изменился после знакомства с Дягилевым — замкнулся, стал молчаливым, боялся сказать лишнее слово, чтобы не попасть впросак в присутствии его друзей. Тот же окружил Нижинского почти отеческой заботой, а заодно оберегал и от проблем повседневного быта. При нем Вацлав жил словно в золотой клетке, где дверцу охранял верный слуга Дягилева Василий, который денно и нощно был к его услугам и который следил за ним, докладывая хозяину о мельчайших событиях в жизни Нижинского.
Один из организаторов и вдохновителей Русских сезонов в Париже, именно Сергей Павлович открыл Европе этого гениального русского танцовщика. Ведь большинство балетов дягилевской антрепризы создавались его первым балетмейстером Фокиным специально для Нижинского, который своей мировой славой конечно же обязан Дягилеву, без которого он в лучшем случае стал бы только премьером Мариинского театра. Тем более что Нижинский никогда и не собирался покидать этот прекрасный театр, который он очень любил. Но судьба, кстати при содействии Дягилева, распорядилась иначе. Он был уволен в 24 часа, после чего стал полной собственностью Сергея Павловича. Тот селил Нижинского в лучших гостиницах рядом со своими апартаментами, делал ему роскошные подарки, среди которых были украшения с сапфирами от Картье — эти камни Вацлав очень любил. Но при этом, он никогда не выдавал ему гонораров, самолично оплачивая все его расходы. За несколько лет Дягилев задолжал своему премьеру огромную сумму, которая впоследствии послужит поводом для судебного разбирательства между женой Нижинского и бывшим покровителем ее мужа. В итоге он до такой степени отгородил Вацлава от действительности, что тот понятия не имел, сколько стоит, скажем, билет на поезд. По мнению Сергея Павловича, Нижинский должен был жить только для творчества и для него — Дягилева. Конечно, именно у него Нижинский станцевал свои, лучшие партии, а несколько лет спустя сам стал ставить. Но полного доверия Дягилев добиться не сумел: Нижинский принадлежал ему телом, но не душой. И чем больше стремился к духовной близости его наставник, тем меньше Вацлав отвечал ему взаимностью. Он всегда выказывал пассивное подчинение, но не раз между ними возникали недоразумения, сцены ревности, скандалы. Они часто были на грани разрыва…
Куда благоприятнее складывался их творческий союз, подаривший миру ряд шедевров. Именно Дягилев первым интуитивно угадал в Нижинском не только великого танцовщика, но и по-современному мыслящего хореографа, поощрял его балетмейстерские начинания. Так, в Венеции во время летнего отдыха, они впервые заговорили о постановке «Послеполуденного отдыха фавна» по мотивам поэмы Стефана Малларме на музыку Клода Дебюсси. Нижинский вместе с художником и приятелем Дягилева Львом Бакстом стал изучать памятники античности. Свой первый балет он ставил для себя и своей сестры Брониславы. Это был необычный балет, противоположный всему тому, что до того танцевал сам Нижинский. Он нарочито «заземлил», лишил духовной вертикали свою хореографию. Никаких виртуозных па и привычных элементов классического балета. Господствовали профильные позы, словно сошедшие с фризов античных храмов. Все нимфы были обуты в сандалии, ходили, начиная шаг с пятки. Всего один-единственный прыжок был в партии Фавна, которую исполнял сам хореограф. Многое в этом балете напоминало картины кубистов. Его тема — пробуждение естественных инстинктов и чувств у юного полуживотного-получеловека. Нижинский выразил собственное субъективное внутреннее состояние, которое владело им в тот момент, впоследствии самовыражением в танце будут заниматься все модернисты XX века вплоть до наших дней.
Предельно прост сюжет балета. Увидев купающихся нимф, Фавн бросается к ним. Они в страхе убегают. Фавн поднимал забытое покрывало главной нимфы и бережно уносил его на пригорок, где, почти сливаясь с окружающей природой, он нежился на солнце в начале балета. Словно на живое существо, с которым он мечтает слиться, Фавн ложился на покрывало нимфы…
Скандал разразился на парижской премьере балета. Многих раздражала угловатая, лишенная привычной красоты пластика. Но в еще большей степени они осуждали его откровенную чувственность. Особо их шокировал эротичный финал…
Дягилев торжествовал— весь Париж хотя бы любопытства ради посмотрел первый балет его протеже. Но еще более сильный взрыв негодования среди парижан вызвал следующий балет Нижинского — «Весна священная» И. Стравинского, который был показан год спустя. Тут публику приводило в ярость буквально все. Музыка И. Стравинского, впоследствии ставшая одной из самых «культовых партитур» XX века. Хореография — примитивно-грубая, нарочито заземленная: позы с вздернутыми плечами, завернутые внутрь ноги, нелепые прыжки с тяжелыми приземлениями, непроницаемые, дико размалеванные лица, костюмы Н. Рериха. Никто не мог понять, каким образом такой рафинированный танцовщик, как Нижинский, мог сочинить столь ужасающий хореографический примитив. Сам Вацлав очень любил свою «Весну», в которой все было основательно продумано, логически выверено и очень музыкально. В ней ее создатели попытались по-своему передать магическую силу языческих обрядов древних славян, приуроченных к празднику весны. По повериям наших предков, земля жаждет поклонения, требует жертву. Во время тайных игр девушек выбирали жертву. А потом сама Избранница в экстатической пляске затанцовывала себя до смерти. Пожалуй, только ее дикая пляска и была одобрена публикой. А остальное отвергли даже самые передовые критики, журналисты, художники.
Нижинский не мог понять, почему современники не приняли его балет. Ему не приходило в голову, что в «Весне» он на много десятилетий опередил свое время. Только сейчас, после тщательной реконструкции, его постановка оценена по достоинству. А в 1913 году этот новаторский балет не удержался даже в репертуаре. Состояние Нижинского было ужасным. Он чувствовал себя искупительной жертвой на алтаре современной хореографии.