– шиплю я, схватив ее за запястье.
Тора высвобождается и трет кисть, точно от моего прикосновения у нее тут же раздулись волдыри.
– Хорошо. Но для начала ты пройдешь экзамен. Я буду ждать тебя завтра в офисном здании Zahnrad. Это через пять кварталов отсюда.
Она выныривает из спальни и зовет коллег. Ее окружает кучка спасателей.
– Ошибка. Ложный вызов. Паранойя у парня. Недавно отца потерял из-за Zahnrad. Никак не придет в себя.
Не оглядываясь на меня, Тора сжимает кулаки, зыркает на коллег, и под ее напором их подозрение ослабевает. Я для них снова обычный человек.
Нормальный.
Не слышащий ни черта, кроме болтовни людей и телека.
Даже не попрощавшись, спасатели рассеиваются, как темнота перед огнем. Но на этот раз сгорел не дом – на этот раз сгорел я.
15Захар[До]
Мою Хлопушку, маленькую беззащитную Тору заменили на фигурку из железа. Она здоровается со снующими из кабинета в кабинет спасателями и шагает все быстрее и увереннее. Я тащусь следом, но Хлопушка даже не оглядывается. Дошло до нее, наконец, что я не отцеплюсь и тем более не смоюсь.
Сегодня у меня экзамен.
Стены облеплены стендами, потолки – ребрами люминесцентных ламп. За десять минут нашего спринта каменный лабиринт успел мне порядком надоесть. Должно быть, мы будем бродить по нему лет четыреста, а потом нас прооперируют и заменят наши органы на шестеренки фирмы Zahnrad. Мы превратимся в часы.
– Тора, подожди! – кряхчу я. – Да подожди же ты!
Хлопушка сбавляет скорость и закусывает губу. Растрепанный хвостик, смешно покачиваясь, дает хозяйке пощечину. Мол, вспомни, кто ты, дурочка.
– Мы спешим, Захар. Чтобы ты понял, куда попал. – Тора хватает меня за локоть и тянет за собой. – Я не собираюсь тебя отговаривать. Решай сам, что для тебя важнее, когда сдашь экзамен.
– Экзамен для новичков, надеюсь?
– Как по-твоему, почему спасатели такие живучие?
– Экстрасенс из меня неважный.
– Они не треплются по пустякам!
Мы ныряем за очередной угол и – слава небесам! – оказываемся в тупике, щедро нафаршированном железными дверями. Тора притормаживает у девятой и выуживает из кармана ключи.
Щелчок – и мы проскальзываем в помещение, больше смахивающее на мини-коридор (куда же еще могла привести меня мини-девочка?). Потрепанное кресло, телевизор на тумбочке, рядом – часы с золотистой надписью. Стеллажи выстроились кривыми шеренгами. Странно, но полки завалены не книгами, а медикаментами, жгутами и шприцами.
В конце «коридора» темнеет проход. Портал, ха-ха.
– Зачем вам бинты? – интересуюсь я.
– Чтобы ты не сдох. Экзаменационная комната там. – Тора кивает в сторону портала. – Я буду следить за тобой через телевизор. Никаких глупостей. Выбирайся сразу же, как найдешь Zahnrad. Чем быстрее, тем лучше.
– Так вот же часы, – хмурюсь я и дотрагиваюсь до тикающего сердца с золотистой надписью.
– Это не те. Вперед, Захар. Удачи.
Тора тащит меня к проходу и заталкивает внутрь. Я попадаю в обычную квартиру.
Нет, ну действительно портал!
Что ж, поиграем.
Кто не спрятался, я не виноват.
Я просачиваюсь в спальню. Пыльное зеркало, календарь с фотографиями растений, сушеные абрикосы на пожелтевшей газете – все намекает, что я здесь лишний. В кухне фыркает радио. Шансон?.. Сквозь стекло улыбается веревка с сохнущей простыней в розочку. Балкон на троечку: окна упираются в кирпичную стену. Это единственное, что помогает не забывать: я на проклятом экзамене.
Я обыскиваю гостиную. Люстра с абажуром покачивается, машет мне. Трельяж усмехается трещиной на зеркале.
Наверное, сейчас из ванной выйдет седая женщина с фиолетовыми бигуди. Она занимается садоводством. Печет пирожки с вишней и продает их на ближайшей площади. По вечерам – сериалы. В мире этой женщины люди не охотятся на Zahnrad, а Zahnrad не охотится на людей. И если бы мне предложили накрутить бигуди, чтобы поменяться с ней ролями, я бы тотчас помчался в магазин за фиолетовыми брусочками.
Но в квартире пусто, даже часы не тикают. Они умные. Знают, что я по их душу.
В кухне, в забитой мойке, утопились доска для резки овощей и нож. Я вцепляюсь в них, как в щит и меч.
Домашний воин готов к бою.
Я спрашиваю у дома:
– Как тебя зовут?
А он отвечает:
– Ворон.
Во-рон.
Я запрокидываю голову. Потолок крутится каруселью.
Конечно, как я сразу не догадался. Вот же они – оранжевые выцветшие обои, шашки, разбросанные по обеденному столу, холодильник, усеянный магнитиками.
Что такое уют, если не магнитики на холодильнике?
А за шкафом… наши ладони, тщательно прорисованные мелом.
Тора. Она все подстроила и теперь выдавливает из меня силы. Удивительно, что я до сих пор не лежу под землей и по-прежнему выполняю капризы несносной девчонки.
Я стираю рукавом рисунок и направляюсь к «порталу». Предвкушаю, как выскажу Торе все, что о ней думаю, но внезапно пол начинает вибрировать. И это не трамвай. Я не спутаю подобное ни с чем.
– Ты болен, Ворон?
– Дома не умеют болеть.
Ты прав, друг. Дома просто уезжают на море.
Его голос кажется мне смутно знакомым.
Я стискиваю нож и доску – где бы раздобыть доспехи? – и обыскиваю спальню. Часов нигде нет. Роюсь в шкафах. На пол летят платья, парики, расчески, книги – все что угодно, кроме железного сердца.
– Почему? Почему у меня в ушах не тикает? – вспыхиваю я. – Живые не могут без Zahnrad.
– Ты же можешь.
– Трудно возразить, – фыркаю я, опираясь на подоконник. Если Тора надеется, что я поведусь на это, она вдвойне дурочка. – Кто твои хозяева, Ворон?
До коридора – шагов десять. Скорее всего, дверь в спальню захлопнется, если я не потороплюсь. А впрочем, дома раз в сто проворнее людей, бессмысленная затея. Бессмысленная для тех, кто не умеет заговаривать зубы.
– Они любили кота и обожали играть в шашки… – шипит псевдо-Ворон.
Я крадусь к «порталу» на цыпочках, как чертова балерина.
– Хозяин был моряком…
Надо мной громоздится полка с книгами. Я поддерживаю ее рукой – мало ли что выкинет псевдо-Ворон.
– Они обвели ладони…
Пол вздрагивает. Я выныриваю из-под полки, и она падает, чудом меня не задев.
– В восемьдесят три хозяйка умерла от инсульта…
С потолка сыплется штукатурка. Тающий снеговик, не иначе. Я прикрываю себя доской вместо зонтика.
– В девяносто скончался хозяин. Уснул и не проснулся…
Я с ужасом представляю, как этот монстр будет трепаться обо мне со следующими студентами. «Он отбросил коньки от обильного кровотечения прямо у порога. Я прибил его шкафом и заколол осколками разбитого зеркала».
До коридора мне не хватает всего шага, и дверь дает мне подзатыльник, точно желает побыстрее вытолкать вон.
Я теряю равновесие, но чудом остаюсь на ногах.
– Они хотели ребенка, но их мечта не сбылась. Купили кота к старости, чтобы о ком-нибудь заботиться. Знаешь, что с ним случилось?
– Что?
Из кухни раздается тиканье. Что, если я, слепой кретин, не заметил Zahnrad? Что, если разгадка близко?
Я в два счета оказываюсь там, где были обведены чьи-то ладони. Дом не убьет меня. Не успеет. Я только проверю…
– Он сбежал. Любил облака. Мурлыкал мне, что там его сердце. Он единственный чувствовал, что я не просто кучка кирпичей. Все коты это чувствуют. А люди зажимают уши.
Я роюсь в шкафах, но не нахожу ничего, кроме заплесневелого хлеба. И уже думаю валить отсюда, как вдруг ящик захлопывается и с аппетитным хрустом жует мои пальцы.
Я отпрыгиваю.
Вспоминаю все известные мне ругательства.
Ногти горят огнем.
А через миг включается песня. Та самая.
Нет, я не выдержу взгляд этот из-под бровей.
Глаз – правильный квадрат на пустой голове.
На полке рядом с чашками стоит проигрыватель. С царапиной посередине и мутными глазами-динамиками. С улыбкой, нарисованной фломастером.
Это он. Мой личный Вячеслав Геннадьевич.
Я тянусь к нему, забываю о боли, о том, где я и где Тора. Погружаюсь в теплый летний день – день рождения Хлопушки. Вот тот фломастер. Вот растрепанные косички. А вот я дарю Торе проигрыватель и кассету с композициями Тартини.
А она танцует. Где-то по соседству со звездами.
Щелчок.
В кухне что-то меняется – вибрирует, кряхтит, пульсирует.
Жаркий летний день обрастает уродливыми очертаниями псевдо-Ворона. Я мотаю головой, отгоняя видение, – не сейчас – и отскакиваю как раз вовремя: чашки летят на пол с такой скоростью, словно их швыряет обезумевший кролик. Или дом.
Я озираюсь. Засохшие фиалки, просроченные леденцы в вазочке, пыльная салфетница, дырявые тапочки без помпонов, запах сырости, а не пирога и орехов, разбитый сервиз и проигрыватель, картина с облаками… Кусочки ваты разбросаны по небу, как на столе перед операцией. Готов поспорить, где-то за ними прячется скальпель.
Я застываю и охаю.
Он сбежал. Любил облака. Мурлыкал мне, что там его сердце.
Не обращая внимания на маленькое сумасшествие танцующей мебели, я снимаю картину.
Тик-так.
В крохотном углублении стучит сердце с золотистыми буквами на циферблате.
Я нашел тебя. Теперь считаешь ты.
Замок на «портале» цокает. Квартира выплевывает меня, как надоевшую жвачку, но Тора преграждает мне путь. Бормочет что-то невнятное, гладит царапины на виске и трясется так, будто заразилась безумием Zahnrad.
Я притягиваю ее к себе. Секунд пять мы гипнотизируем друг на друга, пытаемся сложить мозаику из прошлого, но – тщетно. Какой-то элемент потерян.
– Волновалась за меня?
– Как и за любого студента, – отмахивается Тора. – Поздравляю. Ты зачислен.
Но произносит она это холодно, как произнесла бы любая молоденькая ассистентка, если бы я завалил экзамен.