Компания не самая удачная.
– Захар?
Из темноты выныривает Тора. Надо же, она помнит мое имя!
Наши комнаты находятся далеко друг от друга, но у Хлопушки нет выбора: чтобы добраться до своей спальни, ей нужно пройти мимо моей.
Я тянусь к Торе, хочу убедиться, что она настоящая.
– Все наладится. – Она приземляется в сантиметре от меня.
Обнадеживает. Может, ты одолжишь кожу, Хлопушка?
Я стискиваю зубы. Тора ничего не спрашивает, и я благодарен ей за это. Кажется, молчание нас мирит. По крайней мере, в безмолвии я понимаю ее куда лучше.
Утром все начинается заново.
Я глажу форму. Зачесываю стоящие торчком волосы. Проглатываю безвкусную котлету. Ловлю миллионы «здравствуйте», летящих в лицо. А затем – занимаюсь в компании девушки в розовых лосинах и студентки с глазами-божьими-коровками.
Ди вручает мне стопку учебников.
– Читай и зубри. Сила – это не все, чем мы должны владеть, – цедит она. – Ты обязан спасать, а не калечить. Так что дерзай.
Она часто заменяет Лиду. И если та время от времени позволяет мне переводить дух, Ди выжимает меня до последней капли. Определенно, у этой девчонки вместо сердца тикают часы. Уж слишком она нереальная, жестокая.
Тора изредка заглядывает в спортзал и наблюдает за тем, как я подтягиваюсь. Ее внимание действует в сто раз эффективнее подзатыльников Ди.
Теперь я отключаюсь с книгой и светом, но даже во сне натыкаюсь на бездарного скульптора и твержу: «Одолжите кожу. Одолжите кожу. Одолжите кожу».
Моя мама потеряла лицо.
18Анна[После]
Город встречает меня сгустками тумана и запекшимися бензиновыми лужами. Как же я скучала по гниющим многоэтажкам, по муралам и по разрисованным заборам! Все же… эти дома надежнее. Подрывник до них не доберется, я чувствую. Ему куда интереснее разрушать хижины.
Я приехала в город на пару часов, записалась на прием к доктору, лечившему мои истерики. Он знает историю болезни. И если Павел действительно мертв, я добровольно надену смирительную рубашку.
Илона, должно быть, удивилась что я прогуляла занятие. Если она, конечно, существует. Я наткнулась на нее у крыльца, она сидела на ступеньках и читала потрепанную книжку – «Легенды о Zahnrad». Илона рассеянно помахала мне, а я умчалась на автобус и почему-то до последней секунды боялась, что поселок меня не отпустит. Я ведь… меченая.
Улицы давятся банками из-под пива, окурками, выхлопными газами. Я бегу мимо здания, где работаю, мимо фитнес-центра Риты, мимо дома. Мимо, мимо, мимо…
И ощущаю, как натягивается ниточка между мной и поселком. Нет, он не отпустил меня. У него просто длинный поводок. А я, наивная, обрадовалась.
Доктор работает в первую смену. Я взлетаю на пятый этаж по ступенькам, заключенным в железки-брекеты, и упираюсь ботинками в порог. Облезшие кресла наблюдают за мной поцарапанными спинками.
Повторяя про себя проклятую мантру (это не приступ, не приступ, не приступ), я стучусь и пинаю коленом дверь. Как из дырявой баклаги, из меня вытекает рассудок.
Я нормальная. Илона, Павел, Вячеслав – все настоящие.
Настоящие.
Я сую пальцы-ледышки в карманы. Бесполезно, не спасет. Страх холодный – аксиома. Если я не успокоюсь, то, наверное, умру от воспаления легких.
Больное сознание выуживает из памяти того, кто пробил баклагу. Кто превратил меня в помятую банку из-под пива. Кто любил мою маму.
Писатель с мутными глазами, проваливайте. Вас нет.
Спортсменка, ненавидящая Темыча и обожающая Артема, вы тоже убирайтесь.
И вы, тайный серфингист.
И вы, волшебница, а не повар.
И ты, мальчишка-садист.
Я смеялась над безумием Лидии, а сейчас у меня самой едет крыша. Крошится, как размокшее печенье.
Я переступаю порог.
Мужчина в белом халате развалился в кресле и читает потрепанную тетрадь.
Удалите мой мозг, доктор. Он вышел из строя, заржавел. Сдайте его на металлолом.
Пол вибрирует – мимо больницы ездят столетние трамваи. А впрочем, нет, это тараканы, пожирающие людей и питающиеся электричеством. Где бы найти отраву? Или хотя бы лакмусовую бумажку, краснеющую, только когда человек ненастоящий.
Как Вячеслав, Илона и Павел.
На книжной полке кивает собачка-сувенир. Соглашается, что писатель с мутными глазами – не больше, чем персонаж. Чересчур реальный, но неосязаемый.
Последняя капля рассудка прощается с дырявой баклагой.
Кисти немеют – страх заморозил их окончательно.
Доктор – его зовут Петр Святославович – приподнимает брови и откладывает тетрадь.
– Доброе утро. Вы по записи?
– Да. Я Анна. Анна Рэу.
Я падаю в кресло, кожаное, мягкое, новое. И лишь ручки исцарапаны, словно здесь воевала армия лилипутов. Но на самом деле здесь воюем мы – те, кому катастрофически нужно забыться, хотя бы в ошметках изуродованного кресла. Кожа ручек похожа на мою, – я нечаянно расцарапала запястья в маршрутке – там не было кресла.
Внутри меня – минус двадцать. Жаль, что нельзя закутаться… изнутри.
– Анна. Не узнал. С чем пожаловали?
Я нарисовала Вячеслава на помятом листике. Художник из меня отвратительный, но… Пока этот портрет со мной, я не боюсь.
– С ним, – хриплю я.
Петр Святославович откидывается на спинку кресла.
– Почему?
Я пялюсь на идеально подстриженные усики доктора, идеальные ногти, идеально уложенные седые волосы. Нет, этот идеальный человек мне не поможет. Он живет в идеальном доме и ходит на идеальную работу, а по вечерам его ждет идеальная жена, готовящая идеальные кружевные блинчики. По воскресеньям идеальные супруги копаются в идеальном саду и выращивают идеальные розы.
У них идеально чистый рассудок. И идеально прозрачная жизнь.
– Мне пора. Извините, – буркаю я и, подскочив, бросаю взгляд на собачку.
Доктор не кивает. Осуждает мое безумие.
– Анна, чего вы боитесь? Обещаю, это останется между нами.
– Х-х-хорошо. – Я сползаю обратно в кресло и кладу ладони на его протертые ручки. Отдираю кусочек материала, переключаюсь на запястье. Так больнее и действеннее. – У меня галлюцинации, доктор. Это все из-за книги…
Петр Святославович ловит каждое мое слово и слабо улыбается. В детстве было так же. Его безмятежность успокаивает – значит, не сдохну.
Он назначает антидепрессанты, говорит, это стресс. Хвалит, что решилась вернуться в поселок. В последний раз, когда я была на приеме, даже думать о доме боялась.
Это хорошо.
Ты вылечишься.
Скоро твоя баклага вновь наполнится рассудком.
Петр Святославович отдает мне портрет Вячеслава.
– Случайно не на художника учитесь? У вас талант. – Поднявшись, он подплывает к шкафу. – Я сохранил ваши детские работы. Помните, с каким воодушевлением вы рисовали, когда боялись? Если вам интересно…
– Я с радостью их заберу!
В висках тикает все громче. Подрывник торжествует.
Петр Святославович всучивает мне стопку рисунков. Я пихаю их в сумку, и плевать, что листик с рецептом помнется. Я выброшу его в ближайшую урну.
Теперь я доверяю лишь внутренним часам, а они против пилюль.
Я благодарю Петра Святославовича и шагаю прочь.
Утренний туман впитывает меня. Я в белом коконе, и лишь вдалеке темнеет пятно, крохотная родинка под названием «больница». В ней работает идеальный человек с идеально уложенными седыми волосами. Я бы разобрала ее, как конструктор, но… Все бесполезно. Я – бесполезно.
Подрывник пляшет, барабанит по вискам, умоляет сжечь рисунки. Под музыку, под «Дьявольскую трель». Нота за нотой она вышивает мои нервы, плетет из них морские узлы.
На эту больницу-родинку, должно быть, израсходовали всю коричневую краску в мире. Я чувствую, она уже поставила мне диагноз, вынесла приговор. Но я… я могу описать Вячеслава до мельчайших деталей. Павла и Илону – тоже.
Они существуют.
Я бреду по израненному тротуару. Хрущу камушками.
– Эй!
Копье. Громким «эй» в меня метнули копье. Оно попало в десяточку – как раз между лопаток.
Если бы голосам измеряли температуру, у этого термометр бы лопнул от холода. Таких северных людей не бывает.
Ди. Она летит ко мне прозрачным воздушным шариком, легким и невесомым, но земное притяжение почему-то действует на нее и не позволяет раствориться в облаках.
– Ты откуда? – недоумеваю я.
– Тебя жду.
– Меня?
– Да. Я с тобой в автобусе ехала, слепая ты идиотка.
– Зачем?
– Чтобы ты, дура, наконец, догнала: психологи тебя не спасут, – криво ухмыляется Ди. Ее рот расходится, как молния в сумке. Вот-вот выпадет что-то важное.
– Ты подслушала мой разговор с сестрой?
Ди закатывает глаза.
– Да не напрягайся ты так. Не бывает полностью нормальных. Правда, есть те, кто притворяется. Но от них лучше держаться подальше. Зачастую они стирают пододеяльники в крови.
– Что ты несешь? Ты… Ты в курсе, что твоего брата не существует?
Звучит паршиво. Прокисшая фраза, расслоившаяся.
– Бред. Мой брат – другой Павел. Они тезки, ясно тебе?
Я бы засмеялась на всю улицу, а потом – танцевала бы, пока земля бы не проломилась, но… что-то мне мешает. Что-то склеивает губы, руки и ноги. У меня получается выдавить лишь одно:
– Честно?
– Более чем.
Неповоротливо, неуклюже, как металлический солдатик, я разворачиваюсь к остановке, но Ди преграждает мне путь:
– Давай прогуляемся.
– По городу?
– Нет… По поселку. В городе прогулки бессмысленны. А у нас я проведу тебе экскурсию.
На ее шее висит фотоаппарат – новейший, со съемными линзами. Странно, что я не заметила его сразу. Я фыркаю: так вот что утяжеляет ее! Мне почти физически больно наблюдать, как он топит Ди на дне тропосферы.
Мы тормозим автобус. Грязный и умирающий, он точно уже отпраздновал пятидесятилетний юбилей.