Возможно, я когда-то была здесь. Возможно, я смотрела в окно, которое теперь не закрывается, а рядом сидела мама. Возможно, мы держались как раз за тот облезший поручень, где сейчас нацарапано матерное слово.
У меня в голове роятся тысячи вопросов. Скорее всего, Ди сумеет ответить на них. Я молюсь, чтобы сумела. И если так… я согласна гулять с ней хоть до вечера. Главное, чтобы после я дописала книгу и дописала себя.
Автобус выплевывает нас между полосой леса и первыми хижинами. Поторапливая меня, Ди устремляется вглубь поселка. Вынюхивает что-то, крадется, как хищник на охоте.
– Ты чего? – интересуюсь я, но мой голос застревает в ветках деревьев. Шелестит вместе с листьями.
Из-за поворота вырастает почерневшая от старости хижина. Ди как ни в чем не бывало перемахивает через забор и исчезает за засохшими кустарниками.
Или у меня галлюцинации, или…
– Ты куда? Рехнулась?
Не бывает полностью нормальных.
Во всем этом безумии я нахожу лишь один плюс: Ди не стирает пододеяльники в крови.
К счастью, туристы в дообеденное время загорают на пляже, а коренные жители торгуют. Если повезет, нас не арестуют. Чертыхаясь, я перелезаю через раскаленную металлическую ограду – почти барбекю. Ди тем временем проскальзывает между лозой винограда и стеной.
Я догоняю ее и шиплю на ухо:
– У тебя совсем крыша поехала?
– Это развлечение. Поняла? Развлечение. Не нравится – проваливай.
– Мы лезем в чужой дом. – Я скорее констатирую факт, чем пытаюсь возразить.
Конечно, правильнее было бы схватить эту полоумную за ворот и хорошенько встряхнуть, но… кого мне тогда расщеплять на буквы?
Ди вцепляется в доску, торчащую из земли, подпрыгивает к мутному окну и сует ее в щель между потрескавшимися рамами. Взламывать у Ди получается быстро и бесшумно, словно она управляет домом мысленно.
В нос бьет запах сырости. Вдохнув его с наслаждением, Ди ныряет в полумрак. Дикая кошка – вот она кто.
Я кошусь на доску. Нет, прогнившая деревяшка здесь ни при чем. Чтобы проникнуть в тикающий дом, нужны безумные глаза и черные прямые волосы. А еще – северный альт.
Я медлю. Слишком много «если». Первое – хозяйка. Вдруг она смотрит телевизор и вяжет внукам перчатки? Второе – сигнализация. Да, хижина выглядит так, будто построена в веке девятнадцатом, но…
– Аня, мне долго тебя ждать?
Я залезаю в комнату, попутно проклиная ту секунду, когда согласилась прогуляться. Тесная спальня встречает меня поскрипывающими шкафами и стопками книг. Ди водит пальцами по ободранным обоям. Диван, накрытый потертым пледом, утопает в пыли.
– Разуйся.
Сандалии Ди валяются в углу.
– Интеллигентный вор? – хмыкаю я.
– Интеллигентный гость.
– Чей это дом? А вдруг хозяйка вернется? С ружьем!
Ди включает фотоаппарат. Кадр за кадром она запечатлевает комнату. Давно ослепший трельяж, просроченную пудру и карандаш для бровей, шкаф, набитый старомодными платьями и юбками клеш. Игрушечную железную дорогу у дивана – на удивление чистую, точно вчера купленную.
– Чей. Это. Дом? – повторяю я, теряя терпение.
– Старушки одной. Муж и… сын погибли. – Снова снимок. На этот раз в кадре – расческа с клочьями седых волос. – Она носит парики и любит готовить блинчики. Ее нет дома, не парься.
– Откуда ты…
– Вещи. Стены. Они те еще болтуны.
«Может, она все же стирает пододеяльники в крови?» – зудит под кожей.
Ди словно читает меня:
– Да расслабься, Аня. Я просто рассуждаю логически. Несколько лет проучилась на математика, а потом – бросила.
– Почему?
– Работать пошла.
– Кем?
– Часовщиком.
Я сглатываю. Этот поселок – огромный будильник, а люди – заржавевшие шестеренки. Но настанет время, и механизм кто-то почистит. Он зазвонит. Громко-громко, чтобы взять самую высокую ноту и умертвить фальшивой колыбельной.
Закончив фотографировать спальню, Ди принимается за другие комнаты. Я хожу за ней – по крошкам в кухне, по выеденному молью ковру, по плесени в ванной.
Спустя четверть часа эта полоумная застывает перед стаканом с тремя зубными щетками.
– Она надеется, что муж и сын вернутся, и не выкидывает их щетки, – тоном экскурсовода сообщает Ди.
Затем – к чему-то прислушивается. Бормочет себе под нос бессвязные фразы, выключает фотоаппарат. Мы возвращаемся к нашей обуви, но щетки до сих пор у меня перед глазами. Их хозяева запредельно далеко, как и разум той, что живет здесь. Нет, она не страдает. Должно быть, старушка счастлива, что переселилась. И пусть она по-прежнему спит на этом диване и кутается в этот плед, ее давно не существует.
Ди перепрыгивает через подоконник.
– Неужели все? – удивляюсь я.
– Нет. Еще шесть домов.
– Что? Зачем?
– Они меня вдохновляют.
Я наблюдаю за ней, за этим воздушным шариком, и жалею, что не прихватила ручку и блокнот. Мне нужно законспектировать это, запечатлеть все до мельчайших деталей.
И снова – лоза винограда, тонкая тропка, забор-барбекю, пустая улица.
Ди продолжает охоту, разувается. Стопы исчезают в засохшей траве. Ди нравится обжигаться, нравится царапаться о колючие стебли – такой радостной я ее не видела ни разу.
Наверное, я сплю. Или мир окончательно свихнулся, и это – тест на нормальность. Поселок устроил его, чтобы убедиться в моей адекватности. Жаль, но мне придется его расстроить.
Высокий дом, миниатюрный, разваливающийся, давящийся мхом – как воры-профессионалы, мы бесшумно проникаем в самое сердце чужих секретов и крадем лишь воспоминания. Меня тошнит от грязных чашек и цокающих часов. Ди – в восторге.
– Почему бы не фоткать… цветы? – Я плетусь за ней в очередную ванную комнату. – Зачем тебе зубные щетки?
– Я коллекционирую все мрачное. Прячу необратимое в снимках. А цветы… Ими и в реальности наслаждаться можно. Необратимым ты вряд ли насладишься в реальности, верно?
К двенадцати люди начинают возвращаться с моря. Мы шагаем в сторону нашей «Свежести», но не успеваю я выдохнуть, как Ди хлопает меня по плечу и шепчет:
– Последний.
– Нет.
– Тогда проваливай.
Проклиная себя за нерешительность, я поворачиваю за ней. Налево, к участку без огорода. К белому дому и веранде, украшенной разноцветными плитками. К потрескавшейся тропке. Вячеслав совсем недавно клялся, что живет здесь, и теперь история повторяется – на этот раз с Ди.
Мне не повезло: я – единственная постоянная в море переменных. Единственная, кто лазает в чужие дома не по своей воле, а по воле психов. Выдуманных психов.
Та скрипка играет в висках до сих пор.
– Давай сама, Ди. Мне нехорошо… – Сердце барабанит в ритм мелодии, звенящей в ушах.
– Мы ненадолго.
Нет, ее не переубедить. Вымышленные психи не действуют в одиночку.
Как ни странно, Ди тоже в курсе, где лежат ключи.
– Чего глаза выпучила? У нас никто никого не боится. Если ты не дом, естественно.
Она сбрасывает сандалии и включает фотоаппарат. Мы изучаем каждую комнату, каждую трещинку на обоях, каждую пылинку. У меня сводит скулы и кружится голова.
– Чей это дом? – в раз миллионный за сегодня спрашиваю я.
– Глупейший вопрос.
– Почему?
Ди направляется в кукольную комнату. Мне больно, как же мне больно идти за ней. В ушах – Паганини, в висках – барабаном сердце, в мозгах – тиканье. Я звеню. Я – будильник.
Но кого я бужу и стоит ли?
Ответ всплывает быстро: стоит. Ради книги. Я должна, обязана проломить все двери поселка. Рассмотреть все песчинки.
– Чем занимается эта женщина? У нее есть дети? Если нет, зачем ей детская комната и… скрипка?
Щелкнув что-то на фотоаппарате, Ди оглядывается ко мне.
– Так ты знакома с ней.
– Почти.
Ди каменеет, и мое «почти» разбивается, врезавшись в острые плечи. Она – часть дома. Ее не существует за пределами этого участка.
– Кто она? – повторяю я.
– Без понятия, – мямлит Ди и возвращается к съемке.
– Что? Ты рассказала мне о половине поселка, а сейчас включаешь заднюю?
Но Ди не обращает на меня внимания и продолжает фотографировать. С яростью и остервенением, метко, рывками. Боится, что я отниму камеру? Нет, скорее, что украду ее воспоминания.
– На пенсии она, – морщится Ди, будто эти слова галькой раздирают ее горло.
Чем дольше я вдыхаю яблочный аромат и шатаюсь из угла в угол, тем быстрее исчезаю. Сердце-барабанщик грезит о гастролях без меня, мысли трансформируются в скрипку. Я слепну и в то же время вижу четко. Только не то, что мне нужно.
Я замечаю под столом синюю квадратную карточку. Ди увлечена снимками. Почему-то я не хочу делиться с ней находкой и, нагнувшись, притворяюсь, что рассматриваю рисунки на обоях, а сама поднимаю потрепанную… визитку? В левом верхнем углу прикреплена фотография Вячеслава. Фамилия и имя как назло стерты – бумага явно не новая, давно протерлась.
Я сую карточку в карман.
Ноги подкашиваются. Ди бросает на меня встревоженный взгляд.
– Тебе не место здесь.
– Тебе тоже.
– Я о поселке.
– Да что вы заладили! – вспыхиваю я и уже собираюсь сбежать из этого безумия, как вдруг Ди догоняет меня, толкает в угол и касается моего подбородка.
– Что ты слышишь?
– Тебя, – выплевываю я.
Скрипка в голове играет все нестерпимее. Сегодня музыкант во мне фальшивит как никогда.
– Что ты, черт возьми, слышишь, кроме моего голоса?
Фотоаппарат гаснет. Ди не сводит с меня глаз.
Я бы зажала уши, но мишеням не положено двигаться. Вопрос Ди обесточивает меня, выдергивает вилки из розеток, выключает свет.
Мои внутренние колонки выкручены на максимум, и я боюсь, что женщина-воздушный-шарик все услышит.
– Скрипку, – признаюсь я. – И тиканье.
– А еще?
– Иногда… Вроде бы чей-то шепот. Да, я псих… Тебя не существует, Ди.
– Ты… о господи, какая же ты дура. Вся в свою мамашу.