Так по-детски. И поэтому так безошибочно и больно.
Музыка затихает, но я хочу продолжения. Торина версия песни мне нравится больше оригинала. И пусть она без слов – я сочиню их мысленно.
– Не подглядывай, – шепчет Тора.
Нечто мягкое и пахнущее яблоками касается моих губ – нечто, до боли напоминающее сладкую вату и волосы Хлопушки. Я жадно втягиваю воздух. Он мой. Он пахнет тем, что всегда было моим.
Я нащупываю здоровой рукой талию Торы.
– Остановись… Что ты чувствуешь?
«Сладкая вата» щекочет мою шею.
– Твои волосы, – улыбаюсь я и открываю глаза. Передо мной – кусочек пушистой ткани. – Что это?
– Хвост. Я ведь шью кота. Думаю назвать его Облаком.
– А где старое Облако?
– Протерлось. Улетело. – Тора внезапно серьезнеет. – Иногда нужно просто закрыть глаза, и тогда ты поймешь, что все не так страшно.
– Даже если ты провалился в помойную яму?
– Именно. Когда ты зажмуришься и забудешь об отвращении, помойная яма превратится в детскую кроватку.
– Ты пробовала? – с подозрением щурюсь я.
– Дурак!..
Посидев со мной еще немного, Тора отправляется на задание, а я жду перевязку и запихиваю в себя лекарства, оставленные доктором. Если бы я их не пил, то, наверное, они бы не поместились ни в шкафу, ни в ванной.
Но я закрываю глаза и дышу.
Ты права, Тора. Это помогает мне с самого детства.
21Анна[После]
Прогулка с Ди превратила меня в вакуумную коробку. Кто я? Зачем я? Почему мне снятся дома? Регулярно. Я боюсь засыпать, боюсь снова гореть, боюсь маминых слез, пепла, чужака в пыльных сапогах.
Я не пишу уже третий день. Реальность расслоилась на мой вымысел и вымысел тех, кто действительно существует: Темыч, его родители, Лида, Вячеслав, Ди – шарики в колыбели Ньютона. Двигаются по инерции. Говорят – тоже. Еще немного – и я присоединюсь к ним.
Дни увариваются, как манная каша с комочками. Я тону в ней. Захлебываюсь.
И все чаще думаю о Вячеславе. Он что-то скрывает и специально пригласил меня туда, или я сама себя пригласила. Безумие.
Облако спит со мной. По вечерам я смотрю на него и пытаюсь вспомнить что-то, кроме белого пятнышка и стеклянных глаз. Мама жарила блинчики? Целовала меня перед сном? А что насчет велосипеда и скрипки? Где пропадал папа?
Иногда я нащупываю нить – смутный образ маленькой, худенькой женщины. А голос… Голос кактусом вгрызается в пол – попробуй перебей.
Голова звенит будильником. Все время. Словно кто-то воткнул мне в уши наушники и заклеил пластырем.
Дом общается со мной через часы. Я такая же, как Ди, такая же, как мама. Просто выросла среди мертвых многоэтажек и не заметила, как оглохла.
Изо дня в день я проклинаю ноутбук, подавляю желание раздолбать его до консистенции гречневой каши и утопить в море. Сколько бы я ни сидела перед ним, сколько бы ни щелкала по клавиатуре – тщетно.
Самое страшное – это когда писатель заканчивается вместе с пастой в ручке. Мне нечего сказать. Я потратила все мысли. Отдала их домам, сама того не подозревая. Глупая… Думала, заключу поселок в книгу, но на самом деле он заключил меня.
На четвертый день без слов я решаюсь. Если я и правда чокнулась, хуже уже не будет.
Я хватаю Облако и выныриваю из комнаты. На часах – семь утра. «Свежесть» проглотила всех и дремлет. Даже Темыча не видно.
Я кутаюсь в кофту. Ветер причесывает деревья с такой силой, будто мечтает унести их с собой, а я мчусь к моему дому.
Облако бьет меня хвостом по лодыжке. Догадывается.
Ночью был дождь. Я шлепаю по грязи, как по скользкому языку. Это обгоревший монстр его высунул, чтобы побыстрее добраться до нас с котом. Покореженные ворота машут мне, холм обнимает тенью. Холод обжигает кожу и впитывается, как ядовитый крем, спешит в гости к подрывнику.
Тик-так. Тик-так.
Стук-стук. Стук-стук.
Здравствуй, друг. В какой комнате я играла с Облаком? В какой пряталась под кроватью?
Пламя замуровало мое прошлое, и лишь тиканье стелется мхом по кирпичу. А еще… что-то дикое. Скрип – робкий, но разумный. Это голос живого существа.
Ди была права.
Я отгоняю паршивые мысли и погружаюсь в полумрак дома. Прислоняюсь ухом к влажному кирпичу.
Его зовут Ворон. Я… услышала.
Имя превращается в цепочку и обматывает мою шею. Я ощущаю себя обычной вещью – картиной, фотографией, заржавевшим граммофоном, поцарапанной пластинкой, камешком. Мы связаны с Вороном. Я пропитана им, а он пропитан мной. У нас общие легкие, общее сердце, общие нейроны. Вот почему Аня-подрывник не давала мне покоя. Она ждала, когда я очнусь.
А я продолжала прятаться под кроватью, несмотря на то что той самой кровати давно нет.
Я обнимаю Облако крепче.
Ворон что-то шепчет. Что-то важное. Я узнаю сиплый тембр и интонации, мягкие и густые, как жидкая карамель. Прошлое проходит через поры тонкими нитями, и я молюсь небесам, чтобы они не оборвались.
Дом говорит неразборчиво. Или я оглохла, чересчур долго блуждая там, где тикает только будильник.
– Я скучала, – произношу я.
Тишина.
Поздравляю, Аня. Ты треплешься со своей тенью в заброшенном доме.
Я прикрываю глаза. Нет, Ворон здесь. У нас же общее сердце, и оно барабанит виртуознее любого рок-музыканта.
– Подросла немного, да? И… Представляешь, книжки начала писать.
Если бы Рита меня увидела, точно бы вызвала скорую. Да я и сама сомневаюсь, что обойдусь без смирительной рубашки.
Радует одно: полотенца нигде нет.
Я сажаю Облако на подоконник. В заброшенном доме, в пыли и плесени, кот выглядит как свой. Он подружится с поломанным граммофоном и золотыми цепочками, оплетающими пол вместо паутины. Чьи-то дары в обмен на чьи-то мечты. Если бы я была туристом, удивилась бы, почему украшения до сих пор не своровали… но… турист из меня плохой. И я клянусь, живые стены защищают лучше самых надежных замков.
– Мне не о чем писать, – заявляю я громко и четко. – Нет, не так. Я не могу писать.
Тысячи моих клонов произносят то же самое в соседних комнатах.
– Я дарю тебе Облако. Ты… рад?
Ничего не меняется: Ворон не рушится, не выгоняет меня, не кричит, даже не скрипит. Лишь бойкое «тик-так» никогда не заглохнет.
Я поднимаюсь на второй этаж. Мне хочется найти осколки посуды, лоскуток маминого платья, корешок старой книги, воссоздать из пепла частичку сгоревшего мира. Но в доме пусто, если не считать покореженной плиты, полуразрушенного балкона и кровати, больше похожей на ежа из-за пружин и железок.
Что, если я пряталась под ней?
Когда в каком-нибудь фильме герой вспоминает, кем был, на экране тут же вспыхивают сцены. И если моя жизнь – кинолента, я отыщу режиссера и заставлю его включить этот проклятый видеоряд. Но пока я не добуду доказательства, мне придется исполнять роль зрителя. Роль внезапно уволенной актрисы.
Нет, бесполезно.
Я прощаюсь с Вороном, в последний раз глажу Облако и возвращаюсь в поселок. Потеплело – я снимаю кофту.
Возле «Свежести» я натыкаюсь на Илону, которая, наоборот, ежится и укутывается в плед.
– Пройдемся? – закусывает губу она. – Давай на «ты», ладно? Надоело «выкать»… Где была?
Мы идем по узенькой тропке в сторону моря. Илона – впереди.
– Гуляла.
– В заброшке?
Я не отвечаю – ее любопытство раздражает сильнее молчания Ворона – и сую руки в карманы. За забором шумят волны, только теперь они не шепчут мне истории. Магия моря еще спит, но одно я знаю твердо: при пищевых отравлениях нужно принимать активированный уголь. При других – добро пожаловать в сожженные дома.
Илона резко притормаживает. Я врезаюсь в нее и морщусь:
– Что-то не так?
– Паша – мой второй муж. Мой второй Паша, – сглатывает она. – А первый… Серфингистом был. Мы влюбились друг в друга моментально. Его непослушные волосы – все, что я запомнила в день нашего знакомства, но этого хватило. Я приехала сюда отдохнуть, искупаться в море, а в итоге… в итоге обратные билеты так и не использовала. Я пробовала сама прокатиться на доске. Чуть шею не свернула, Паша вовремя подоспел. Мы выползли на берег, и он заявил, что верит в меня. Что обведет в календаре тот день, когда я поймаю волну, и мы будем праздновать его каждый год. Перед заплывами он целовал меня в лоб. Глядел – внимательно-внимательно, будто видео глазами снимал. А я падала и падала. И до бесконечности – синяки, гематомы или растяжения. Море било беспощадно, хлестало по ногам и лицу. Но я не сдавалась – жуть как хотелось праздника. Паша ведь обещал. И не обманул. Когда я поймала волну, он подарил мне новехонькую доску. С кольцом обручальным в придачу. Мы расписались по-тихому, без гостей, и я переехала к нему. В поселке все чаще… умирали дома. Потерпевших переселяли в общежития на побережье. Милиции до происходящего не было никакого дела. Первое время мы удивлялись, потом – привыкли. Спасатели многим давали визитки. Мол, если заметите что-то странное, звоните. Мы позвонить не успели. Мало кто успел. Дом нас запер. Пашу чуть не прибил шкаф. На его маму свалилось зеркало. Меня – плита обожгла. Конфорка сама включилась. Короче, заболел дом. Точнее – Птица. Паша почему-то так его окрестил. Спасатели приехали быстро. И снова огонь. Соседи толпились у нашего участка, наблюдали за тем, как погибает очередное нечто. Нам предложили комнату в общежитии, но кроме Птицы у нас была еще и маленькая заброшенная хижина. Повезло. Только вот… Паша заикаться начал. Буква «Д» в горле застряла. Ни туда и ни сюда – никак не мог ее выкашлять. «Д-д-дом». Так он стал называть лачугу с тараканами. Мы отстроились – заработали на продаже винограда. Редкие сорта выращивали. Радовались, как ненормальные. Пригласили всю улицу в гости – новоселье праздновать. Лачуга превратилась в «Свежесть». Темыч родился. А Паша… Паша потом утонул. У нас море редко штормит, а он любил волны. Лучший серфингист – так о нем говорили. Мечтал продемонстрировать мне, на что способен, да погода не позволяла. И тогда мы загадали желание. Отнесли Ворону – да-да, твоему Ворону – доску. Его первую доску. До этого все было хорошо: мы много чего пр