Матушка обрадовалась, когда я притащился к ней с двумя чемоданами. В первом – моя одежда. Во втором – одежда Торы.
Когда Хлопушка найдется, я поглажу ее любимое платье. А она найдется. Нужно только зачеркивать дни в календаре. Угольком. Этот урок я усвоил с детства.
Теперь мы с матушкой часто пьем чай по вечерам и говорим – о мелочах. С трудом. Перебарывая страх. Замалчивая главное. А днем я пропадаю на работе в компании Ди. Этой девчонке все нипочем. Она, как и раньше, живет в корпусе, титановая, хмурая.
По выходным у нас тренировки с Лидой. До изнеможения. Пока тело не превратится в бесполезную груду мышц.
А еще я продолжаю писать книгу-дневник – медленно, по странице в день.
Иногда Бруно вызывает меня к себе. «Тора не объявилась?» – вот что его тревожит. А я лишь мотаю головой.
Ее больше нет, знаете ли. Знаете ли, и меня тоже.
Бруно это злит. О, как же злит. Он дергается от звонков, часами пялится в окно сквозь щелку штор, пьет виски на завтрак, обед и ужин. Он – кот, но не умеет приземляться, – если понадобится сбежать, у него не получится. Чувствует, что растечется по асфальту черным фритюром.
А Лида… Эта женщина в ярко-розовых лосинах без устали бегает за ним.
В свободное время я ищу Тору, брожу по городу в надежде встретиться с ней, пытаюсь поговорить с ее родителями, но – бесполезно. Город неприветлив, как и тетя Марина и дядя Антон. «У Торы все отлично, но она не хочет тебя видеть, – говорят они. – Нам очень жаль, ты хороший парень».
После очередной неудачи я возвращаюсь домой – пить чай и молчать о главном.
А потом снова утро. Снова будильник, который заедает и выключается через раз. Снова в зеркале заспанное непонятно что – мое лицо?.. Снова матушкины сырники. Снова Кайли Миноуг по радио. Снова восемь пятнадцать и корпус. Снова «Хорошего дня!» от Бруно, а между букв – «Где она?». Снова тренировки и сбитые костяшки на руках. Снова матушкины шрамы по всему телу, как тающий воск. Снова сон на правом боку. Снова запах гари, а не яблок.
Снова, снова, снова…
Я схожу с рельсов, как поломанный паровоз. Иногда я вытаскиваю матушкин подарок из-под кровати и радуюсь, что она не выкинула его.
Время летит.
Мы с матушкой празднуем Новый год. Рождество. Двадцать третье февраля. Восьмое марта. Мы празднуем все что угодно, но не ее возвращение.
Торы нет семь месяцев.
А Бруно по-прежнему задергивает шторы. По-прежнему пьет виски. По-прежнему дергается, когда ему кто-то звонит.
Мы ждем ее вместе и глотаем наше общее «снова».
27Захар[До]
Сегодня мне исполнится двадцать три. В свой день рождения я просыпаюсь из-за тиканья. Что-то крутится внутри меня, оживает, и это «что-то» очистилось от ржавчины.
Раз – и я подскакиваю. Все изменилось: мой дряхлый шкаф блестит на солнце, как старушка-невеста, а трещина на зеркале улыбается.
Тик-так.
Я сползаю на пол и прислоняюсь ухом к пыльному ковру.
Тик-так.
Это сердце. Я узнал бы его из тысяч других. Ворон. Ворон ожил.
И существует лишь один человек, способный сделать мне такой подарок на день рождения.
Где же ты была, моя Хлопушка?
Я нащупываю в кармане шестеренку. С того вечера я не расстаюсь с ней. Это доказательство того, что Тора реальна. Что я не тронулся умом.
Запах выпечки повсюду – матушка готовит торт. Я спускаюсь на первый этаж и обнимаю ее.
– С днем рожденья тебя-я-я, – поет она.
Я благодарю матушку, а вместе с ней и весь мир: скоро нам исполнится двадцать три.
– Пожалуй, пройдусь немного. До завтрака успею, обещаю, – бросаю я, а сам выбегаю на улицу.
С каждым шагом Ворон тикает все громче. Он скучал и рад, что вернулся из отпуска. Да и я рад.
Я тоже вернулся.
До дома еще далеко, а я уже слышу запах яблок. На клочке облака висит утренняя луна, точно игрушка над детской кроваткой. Я спотыкаюсь, перелезаю через обломки сгоревших монстров, где совсем недавно побывала Стая.
И вот я у цели. Преодолею две ступеньки – дотянусь до звезд.
Покореженные ворота за моей спиной рыдают. Яблони шелестят, срастаются ветками. А Ворон… Ворон до сих пор улыбается. И пусть его тело теперь – одна сплошная гематома, он счастлив, что снова чувствует.
Здравствуй, друг.
– Тора? – зову я.
«Нет, это я. Я-я-я…» – едва слышно лязгают поломанные замки. Ворону трудно разговаривать после комы.
– Тора!
Ее здесь нет. Наверное, она оживила Ворона ночью. Или и того раньше, но я так увлекся поисками, что не заметил.
Подарок не удался.
Я падаю на колени. Шестеренка выкатывается из кармана и исчезает за горой бутылок. Холодно. В гостях у Ворона никогда не было так холодно.
Отпечатки наших ладоней стерлись. На обломках крыши свила гнездо ворона. Под ногами хрустят листья. Чей-то маленький мирок превращается в идеально мертвую плоскость.
Ты меня помнишь, Ворон?
Как отдохнул?
Поработав в Стае, я привык говорить с домами мысленно. Возможно, потому что боюсь общаться с теми, кто умирает, вслух. Возможно, потому что стыжусь. Возможно, потому что в голове все кажется нереальным.
Ворон молчит. Я – тоже. Интересно, он в курсе, сколько его братьев я сжег?
«Пятьдесят шесть», – хрустят осколки окон.
Где-то там, на улице, в другой реальности, на чужой планете моросит дождь. Небо пытается умыть Ворона, оттереть его клиническую смерть, как пятно от шелковицы.
– Прости…
Но это «прости» тонет корабликом в луже. Я не успел натереть его воском. Я вообще ничего не успел.
– Я принес тебе подарок. Ты поможешь мне?
Ты же горел. Ты же должен уметь помогать.
Я подползаю к шестеренке и прячу ее там, где когда-то тикало сердце.
– Верни ее, приятель. Верни. Это мое желание.
Ворон не отвечает, но я ощущаю согласие в каждом кирпиче, в каждом разбитом окне. И, клянусь, если бы у дома были мышцы, он бы напряг их до предела. Он бы сцепил зубы и похлопал бы меня по плечу.
Я помогу тебе, друг.
Я помогу тебе, убийца домов.
Где-то рядом, прямо подо мной, стучит новое сердце Ворона. На этот раз оно в подвале. На этот раз оно ушло в пятки.
– Здравствуй, – раздается за моей спиной.
Я оборачиваюсь. Пашка. Помятый, как рубашка после стирки. С сигаретой в зубах. Обгоревший на солнце.
– Ее ищешь?
– Кого?
Он шагает ко мне, спугивает ворону с покосившейся рамы, тушит сигарету о подоконник.
– Тора недавно приезжала. На пару часов.
– Неужели? – раздраженно фыркаю я.
В любой момент сюда может вломиться Ди. Как я ей объясню, почему праздную день рождения в гостях у скелета? Как объясню его воскрешение?
Но больше всего я боюсь, что Пашка что-то об этом знает. Как бы тихо он ни шептал, для спасателей его слова прозвучат слишком громко. Слишком четко. Они разберут их по слогам и сожрут на завтрак. А затем убьют Ворона.
– Тора спрашивала о тебе. Я сказал, что ты окончательно свихнулся. Ждешь ее, как ненормальный. – Пашка извлекает из кармана зажигалку и щелкает колесиком. – Она попросила передать, что ты не чайник с накипью. Во бред, да? И предложила вам встретиться. Через два месяца. Здесь же.
– Что? – бледнею я. – Почему через два?
– У нее есть уважительная причина, – мрачнеет Пашка.
– С… Спасибо.
– Тебе спасибо. Мы ваши должники.
Пашка перепрыгивает через подоконник и исчезает в перекрестках улиц.
«С днем рождения», – кряхтят ставни.
Спасибо, Тора. Спасибо, Ворон.
Как же я рад, что вы вернулись из отпуска.
Я снова жду. Два месяца – как в детстве. Зачеркиваю дни на календаре. Теперь у меня есть целый комплект фломастеров. Десять штук, чтобы хватило.
Но когда наступает тот самый вечер, я выкидываю их в урну и – что есть мочи бегу к Ворону.
Он встречает меня хлопающими дверями – соскучился. Я навещаю его пару раз в неделю и знаю, что он ревнует. Дома любят внимание. Любят, чтобы человек принадлежал им.
– Извини, брат, чаще не могу, – оправдываюсь я.
Извини, брат, я обязан сжигать таких, как ты.
Ворон все понимает и не боится меня. Скорее, поздравляет, ведь я почти добрался до звезд. Осталась последняя ступенька.
Я окунаюсь в полумрак комнаты и приземляюсь на подоконник. Торы пока нет. Но если потребуется, я буду ждать ее до утра. В спину бьет ветер и свистит: «Очнись, очнись, очнись…»
А я сплю. И мне нравится.
Я оглядываюсь – луна светит прожектором – и сталкиваюсь лицом к лицу с лесом. Кажется, я даже читаю его мысли. Этот парень хочет обнять меня и похлопать по плечу, как старого друга. Он тоже любит внимание. И тоже безумен. Он не замечает того, что творится у него перед носом. А творится следующее: в траве скукожился черный комочек. Птенец. Птенец вороны.
Совсем недавно гнездо было полно жизни, а сегодня часть этой жизни терзают муравьи.
«Кар-кар-кар», – рыдает ворона.
Я отворачиваюсь. Смерть разозлилась, что я не отдал Ворона, и забрала птенца.
– Почему ты им не помог? – спрашиваю я у дома.
– Не успел.
Раздается шорох.
«Это она, она, она», – стучит сердце.
«Это она», – подтверждает Ворон.
В темноте вырисовывается силуэт, хрупкий, крохотный. Я жадно втягиваю воздух, но не чувствую аромата яблок – лишь запах пыли.
Часы с каждой секундой барабанят все громче, заглушают мое волнение.
– Здравствуй, – выдавливаю я.
Тора подпрыгивает и настороженно озирается.
– Надеюсь, ты пришел без группы поддержки?
– Да…
– Если ты приволок Бруно, – она упирается тонким пальчиком в мою грудь, – я за себя не ручаюсь. Он ничего не получит!
Я стискиваю зубы. Где ты, Хлопушка? Неужели забыла, что мы с тобой выкроены по одинаковой схеме?
– Я не его ищейка. Успокойся.
Нет, Тора не узнает меня. Мы стоим в сантиметре друг от друга, но вот аномалия: этот сантиметр больше миллионов километров. Мне хочется во все горло завопить: «Где ты? Вернись! Если звезды тебя не приняли, давай отправимся в ад. Там Бруно точно нас не найдет».