А Бруно изучал строение часов – из месяца в месяц, из года в год. Немецкий акцент исчез, мальчишка теперь свободно говорил на русском.
Через семь лет импровизированную мастерскую полностью заполонили платины – огромные и маленькие, женские и мужские[25]. Бруно обожал старинные часы. Он с особым интересом читал о шпиндельном, цилиндрическом и анкерном ходах, но в конце концов выбрал для своих экспериментов последний. Точный, надежный, простой в изготовлении – то что нужно.
Когда Бруно впервые услышал тиканье собственных часов, он едва не разбил их от радости. Вломился в гостиную, продемонстрировал механизм маме.
– Какой ты молодец, – похвалила она его. – Я тобой так горжусь!
– Оказывается, это несложно!
Мама коснулась мизинцем циферблата.
– Подари их отчиму, сынок. Завтра у него праздник – девять лет заводу.
И Бруно подарил. Как же ему было грустно расставаться с часами! Да и отдавать их тому, кто обожал магнолии, – перспектива не из лучших. Но мальчишка не растерялся: когда-то давно он засушил лепестки цветка, из-за которого мама потом зачесывала ему челку. Он перетер гербарий в порошок и спрятал в корпусе часов.
Вот смеху-то будет, когда отчим найдет! А если не найдет – еще забавнее. Никто, кроме Бруно, не узнает, где похоронена магнолия.
Никто не узнает.
Отчим оперся на балюстраду и жадно втянул соленый воздух. В одной руке он держал часы, в другой – бутылку пива.
– А ты молодец.
Они с Бруно стояли на балконе. Даже со второго этажа вид открывался завораживающий: штормящее море, на пляже – ни души.
– Без твоих учебников ничего бы не вышло.
Повисло молчание. Бруно жил с отчимом уже девять лет, но так и не привык к его резким переменам настроения. Их нелюбовь друг к другу росла, как росло количество синяков на теле мальчишки.
Отчим глотнул пива.
– Пойдешь ко мне на завод? Тебе пора задуматься о будущем, выпускной класс как-никак.
– Я не решил.
Под балконом росла та самая магнолия – отвратительная и ядовитая, – а в утренних лучах переливалось море, которое Бруно с радостью променял бы на суету Кельна. В метре от мальчишки пил пиво человек-ненависть. Человек-глупость. Все, к чему он прикасался, начинало вонять магнолией.
Отчим поставил часы на балюстраду.
– Ты не серчай. Мой отец меня так же воспитывал. Правда, у него недостаток был – спиртное литрами хлестал, но это ничего. – Он допил пиво и, прицелившись в мусорный бак, швырнул бутылку. Та не долетела – разбилась на мелкие осколки. – Гляди, какой я вырос. Дом построил, работаю. И ты вырас…
– А мой отец был другим.
Отчим повернулся к пасынку и долго-долго на него смотрел. Бруно чудилось, что он читает его мысли.
– Съезжу на работу.
Отчим похлопал Бруно по плечу, пробормотал что-то нечленораздельное и – нырнул в дом.
Тикали часы. Минутная стрелка успела проползти пять делений, прежде чем внизу взревела машина.
А вечером зазвонил телефон, и картонный голос сообщил маме Бруно, что синяя «Чайка» улетела в кювет.
Бруно бродил по балкону и думал, что днем они с отчимом бродили здесь вместе. И часы разглядывали – тоже. А сейчас отчим мертв.
Осталось только тиканье…
Бруно захотелось перевести стрелки на пару часов назад, вернуться в прошлое, чтобы отчим ожил и влепил ему пощечину. Чтобы прокричал: «Проснись!» Мальчишка сполз на пол и, ругая себя за дурацкую затею, попробовал.
– Здорово, что твой отец был другим.
Бруно подскочил, чудом не уронив часы. Отчим появился из ниоткуда. Тихо. Абсолютно тихо. Он по-прежнему пил пиво. Трясущимися пальцами Бруно вновь принялся переводить стрелки. На час вперед. На два. На три.
– Перестань, я не испарюсь, – поморщился отчим. – И, кстати, отремонтируй «Чайку».
Бруно не обращал на него внимания. На четыре, на пять…
– Дело не в переводе стрелок.
– А… в чем?
– В магнолии. В твоей маленькой мести, парень.
Бруно искал пути отступления, но единственная дверь находилась за спиной отчима – слишком далеко.
– Откуда ты?..
– Он привел меня.
– Кто – он?
Отчим допил пиво и швырнул бутылку. Но на этот раз она растворилась в воздухе, как только он ее отпустил. Бруно пялился на циферблат и продолжал бессознательно переводить стрелки.
– Кто? – повторил он.
– Меня зовут Чайка, – прозвенело у него в ушах. – Приятно познакомиться.
Бруно окончил школу. Мама настаивала на поступлении в университет, но он наотрез отказался – пошел работать на завод отчима. И как же он удивился, когда года через четыре директор назначил его начальником мастерской! О таком мальчишка и не мечтал.
– Ваш покойный отец…
– Он мне не отец, – отрезал Бруно.
– Извините. Ваш отчим гордился вами. Хвастался, что вы как никто разбираетесь в часах и рекомендовал вас как ценного сотрудника.
«Наверное, мы говорим о разных людях», – подумал Бруно. Отчим любил магнолии и «Чайку», но точно не своего пасынка. Не мог он его любить.
– Что ты им наплел? – спросил мальчишка у отчима-призрака, как только вернулся домой.
– Правду, – ответил тот и растворился во тьме коридора.
Как бы там ни было, Бруно надеялся, что на заводе кто-то знает о побочных эффектах. Но – все молчали.
Чертовщина началась в тот вечер, когда разбился отчим. Хотя нет – раньше. Когда Бруно решил отомстить. Если бы не дурацкая засушенная магнолия, если бы не дом и блуждающий по нему отчим, Бруно был бы обычным пареньком и радовался бы этому. Но, возвращаясь с работы, он старательно притворялся, что не слышит их. Что увлечен музыкой или фильмом – да чем угодно. Лишь бы выглядеть нормальным при маме. Ей и так несладко. После смерти первого мужа она сбежала в другую страну. После смерти второго – заперлась в доме, потому что не захотела больше бегать. Но она даже не подозревает, что второй муж сидит на подоконнике и поет ее любимую песню, когда она готовит курицу в духовке. Не подозревает, что он пытается вытереть ее слезы, когда она плачет по вечерам.
Бруно сразу понял, что дело в часах. Это они привели в дом то, что сводило его с ума. Тикающий механизм послужил чем-то вроде мостика между миром мертвых и живых. Он не раз пробовал сломать часы, но его постоянно отвлекал какой-то грохот – то чашка упала, то дверь хлопнула. Иногда Бруно получал по голове свалившейся с полки книгой. Он оставил часы в покое и все чаще начал задерживаться на работе. Для мамы нечто в образе отчима не существовало, а у него ехала крыша.
Бруно хорошо зарабатывал, поэтому домашние эксперименты он променял на огромную лабораторию в заброшенной части завода. Чайки ему было мало, он искал слышащих людей, чтобы вместе работать над тикающими сердцами. Бруно приводил кандидатов к себе домой, следил за реакцией, отбирал лучших. Он хотел во всем разобраться, но одного дома было мало.
Вскоре команда Бруно сконструировала сердца Ворона, Воробья, Ласточки и других птиц. И эти птицы разлетелись по поселку. На их циферблатах блестела надпись: Zahnrad. Кто же знал, что они начнут болеть и сходить с ума. В корпусы часов прятали засушенные листья яблонь, магнолий, абрикосов – словом, тех деревьев, что росли в садах хозяев.
Дома никогда не оживали без листьев. Они нуждались в душе, обожающей яблони, магнолии или абрикосы. Мечтали с кем-то разделить свое сердце.
Заброшенную часть завода отстроили и назвали Zahnrad.
А потом появилась Лида.
Бруно любил свой кабинет – здесь оживали сердца. Он никому не доверял своих птиц. Листья, добытые работниками из отдела Zahnrad – Стаей, – хранились в сейфе. Только Бруно знал пароль. Только он имел право связывать таких разных существ. И только он замечал призраков. Стая была слепа. А жители поселка – еще и глухи.
Странно, но… За все время Бруно не встретил ни одного зрячего человека. Да и он сам видел далеко не всех призраков. Должно быть, близорукость, думал он.
У Zahnrad никогда не садились батарейки. А механические не нужно было заводить. Ими управляла другая сила.
Год назад Бруно и его мама переселились в общежитие на заводе. Чайка… умерла. У-мер-ла. Обычное слово. Но почему же, черт возьми, так больно?
В то утро отчим опять стоял на балконе и пил пиво.
– Можешь мне помочь? – произнес он, когда Бруно замер рядом. – Я знаю, что ты меня не переносишь, но сломай их, ладно? Чайка хочет убить твою мать, я чувствую.
– Ты…
– Мне осточертел этот дом и это море. Я уйду туда, где должен быть.
Бруно посмотрел ему в глаза и с трудом кивнул. Слова застряли в горле. Он побрел к двери.
– Удачи вам, герр Шульц.
Бруно застыл.
– Ты изо всех сил пытался стать плохим отцом, но… у тебя не вышло.
Он собрал чемоданы и увез маму в общежитие при заводе. Вызвал к себе новенького. Бруно ни за что бы не решился сам убить Чайку. Это не в его правилах. Но… зажмуриться он все же не смог. Так и пялился из отремонтированной «Чайки» на того, кто швырнул с балкона бутылку. На того, чья магнолия недавно расцвела.
И вот спустя год у него появилась надежда. Он поговорил с Торой. Поволок ее в ресторан, хоть она и сопротивлялась. Зря – Бруно искал ее не для того, чтобы придушить. Конечно, он же создавал часы, а разве можно ожидать чего-то хорошего от сумасшедшего изобретателя?
Но Бруно устал. Все живые дома, кроме Лидиного, сгорели. Его каменные дети погибли. Сколько душ эти несчастные существа прихватили с собой? Сколько жертв мерзнут в коммунальных квартирах после того, как лишились своих домов? Бруно построил общежитие, освободил поселок от монстров, но не учел, что свобода чаще всего равна смерти. И свои сбережения, которые он перевел на счета выживших, не играют особой роли.
– Вы ничего не добьетесь. – Тора закусила губу и не притронулась к ризотто, хоть Бруно и заказал его специально для нее.