– Прости. Наваждение какое-то. Спокойной ночи.
Ди вылетает из комнаты, а я смотрю ей вслед и вспоминаю, как выглядит моя мини-девочка. Как пахнет. Как говорит.
Где-то далеко она готовит яблочный пирог. Где-то далеко живет «Мы тебя любим».
Я пытаюсь найти себя в этих словах, но пока тщетно.
Дни тянутся приторным медом, и Ворон превращается в огромную черную птицу. Строители определенно знают его имя.
Я не слышу Ворона, но надеюсь, что он слышит меня.
По утрам, перед работой, я проведываю его и прошу, чтобы он дал знак. Чтобы хоть как-то намекнул о своем новом хозяине. Но он не обращает на меня внимания.
Дома умеют хранить тайны. Их рты залеплены шторами, закрыты на щеколду и четыре замка.
Люди перешептываются за моей спиной, и только матушка невозмутима. Она в курсе. Мы не обсуждаем Zahnrad, но Воробей сумел объяснить ей что-то важное перед смертью. И она молчит об этом уже одиннадцать лет.
Пролетает очередная рабочая неделя, потертая, как старый журнал, который хранят, чтобы отмахиваться от мух.
Мы с Ди стараемся не вспоминать о том вечере. И изо дня в день ищем, где тикает его сердце, чтобы вытащить батарейки и забыть этот нелепый поцелуй.
В пятницу Ди спотыкается на лестничной площадке и сдирает кожу с колен и локтей, поэтому весь вечер матушка обрабатывает ей раны. А после ужина я провожаю ее на автобусную остановку – она по-прежнему живет в корпусе.
Небо покрывается кляксами туч.
Пересекая улицу, мы натыкаемся на маленькую девочку. Она застыла у обочины и пристально на меня смотрит. На лбу – две родинки-вишенки, держащиеся на тонких прядках русой челки. Девочка мнет ладошки, да так усердно, будто в них нет костей.
– Ты кого-то ждешь? – интересуется Ди.
Та поправляет помятое платьице.
– Вас и жду.
– А зачем тебе мы? Где твои родители?
– Птичка умирает, – едва не плачет девочка. – Спасите ее!
Я опускаюсь на корточки и спрашиваю:
– Где?
– На дороге. Во-о-он там. – Она тычет пальчиком куда-то за мое плечо. – Ворон. Он не может взлететь. Ему грустно, потому что его бросила ворона.
Я оглядываюсь. Птицы нигде нет.
– Тебе показалось. Беги домой, скоро начнется дождь, – выдавливаю я, а у самого сердце вот-вот проломит ребра. – Ты же… местная?
– Да.
Невдалеке ухает автобус, и мы прощаемся с девочкой. Она не плачет. Не зовет. Только визжит что есть мочи, как раненая птица, а я считаю шаги, чтобы скрыться за углом.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
Больно, как же ей больно расставаться с воображаемым другом!
Что, если она и правда кого-то видит? Что, если у нее тоже воспалилась фантазия? Что, если она скорбит вовсе не о птице?
Ди ныряет в автобус. Помахав ей, я пару минут топчусь на пыльной остановке – гоню паршивые мысли. Крик девочки затихает. Ругая себя за трусость, я иду домой той же дорогой.
Девочки уже нет. Есть только ворон. Мертвый ворон, тонущий в жухлой траве.
А мы… Мы просто его не заметили.
Пролетает четыре дня. Сегодня опять дождь. Небо поет «Дьявольскую трель». Поселок тонет в тумане, точно в кипящем молоке. Скоро, скоро оно убежит – никто его не мешает. Никто не убавляет огонь. Люди на пределе – пенятся, испаряются, сворачиваются.
И вот мы с Ди, мокрые и взлохмаченные, у меня дома. Плотно запираем двери. Сбрасываем ботинки. Радуемся как дети, что из кухни доносится аромат сырников.
Ди в очередной раз содрала коленки – иногда мне кажется, что она делает это специально, лишь бы… Лишь бы что? Матушка вновь обливает ее перекисью.
– До завтра не уедешь, дороги размыло, – сообщаю я Ди. – Переночуешь у нас. На втором этаже есть комната с теликом и приставкой, тебе понравится. А пока давай-ка поищем, во что тебе переодеться.
Я отвожу Ди к себе и роюсь в шкафах, но – тщетно. У меня нет ничего на нее, худую и мелкую. Ничего, кроме… одежды Торы.
Стопка цветных нарядов лежит на верхней – запретной – полке.
– Выбирай что хочешь. Но… верни потом, – буркаю я и вылетаю из комнаты.
Во время дождя я люблю сидеть на веранде. Вот и сейчас я здесь. Ночное небо все в трещинах – кто-то тревожит его по ту сторону. Кто-то швыряет в него камни, а оно рыдает и испепеляет нас молниями.
Слева веранда застеклена. Справа – нет. Ремонт в самом разгаре. По стеклу текут капли. Некоторые из них обгоняют друг друга и не соединяются. Некоторые – соединяются и мчатся в два раза быстрее. Теперь они навсегда вместе.
Жаль, что с людьми это не работает. Люди не умеют бежать с одинаковой скоростью.
– Мы найдем ее, – раздается за моей спиной. – Не переживай.
Ди опускается рядом. На ней фиолетовые колготки и платье в горошек. Из всей одежды, что я ей предложил, она выбрала именно эту.
Дура.
Мы молчим, считая изредка проезжающие машины. Серая. Синяя. Черная. Вдруг кто-то из водителей видел Тору? И если да, догадался ли, что в ее жизни что-то пошло не так? Или, наоборот, порадовался, потому что она гуляла с мужем и дочкой?
Нет. Этого не может быть.
Она моя.
– Ты ее любишь?
Я ныряю лицом в ладони и киваю. В конце улицы смеется влюбленная парочка. Счастливые. Им хватило лестницы, чтобы добраться до звезд.
– Забудь ее, – продолжает Ди.
Я резко выпрямляю спину и поворачиваюсь к ней. Вот ниточки-косички. Вот глаза-божьи-коровки. Вот тонкие губы-проволочки. Неужели это она? Девочка-подросток не способна произносить такие слова. Не имеет права.
– О чем ты?
– Если бы Тора любила тебя, она бы не повела себя как типичная шлюха. Ты не достоин ее. Да и вообще, на что ты надеешься? Девять лет от нее ни слуху ни духу!
– Заткнись, – рычу я и вспоминаю поцелуй Ди. Мозг спрятал эту сцену далеко, закопал и проткнул крестом, а она выбралась и теперь хочет закопать меня.
Ди смотрит куда-то вдаль, сквозь машины, сквозь дома, сквозь поселок. В ее глазах больше нет божьих коровок. Они улетели, а на смену им приползли черные жуки с огромными клешнями.
И я вдруг отчетливо понимаю, что от дружбы Торы и Ди остались только странные имена.
– Какой же ты идиот. Иногда люди не здороваются, если плохо знакомы. А иногда не здороваются, если знакомы чересчур хорошо. Это о вас, Захар. Забудь о ней.
– Заткнись!..
Я вскакиваю и несусь в дом. Подальше от черных жуков. Подальше от фиолетовых колготок и от девочки без божьих коровок. Подальше.
Я запираюсь в спальне и раз десять проверяю замок. Не стучись ко мне. Иди к Лиде. К Пашке. К дьяволу.
Теперь мы знакомы чересчур хорошо.
Я дожидаюсь, когда Ди исчезнет в своей спальне и, надев куртку, выскальзываю из дома. Дождь прекратился, на улице – темно-темно, как под землей. Раз – и вечер умер. Поселок обезличился. Финал, занавес.
Я бреду к Ворону. Высокому, мускулистому Ворону. Косметологи поработали на славу.
Как и раньше, дом пустует. В нем никто не смеется и не плачет, я бы услышал. И лишь идеально подстриженная трава наталкивает на мысль, что здесь кто-то появляется.
Ночь давит на плечи. Я горблюсь и надеваю капюшон. Вцепляюсь в забор, а он вцепляется в меня, как дворовая собака.
Здравствуй, друг. Это я. Я.
Затерявшийся кирпич.
Я перелезаю через ограду. Мышцы дрожат – слишком давно Лида меня не гоняла. Слишком давно Лида заперлась в своем доме. Иногда я к ней заглядываю, но она не открывает. Так и стоим – по разные стороны, ждем, кто первый сдастся.
Я взбираюсь на холм. Старая земля по-новому стелется под ногами. По-новому дышит дом.
Ворон расправляет крылья, взлетает.
Я одними губами приветствую друга, но он не отвечает. Двери заперты. Окна – тоже. Ступеньки не скрипят. Ворон снова молод. Снова немой.
Тик-так.
– Живой… – шепчу я. – Пожалуйста, впусти меня, друг.
Но Ворон по-прежнему молчит. Дома преданы тем, кто в них живет.
Я обхожу его со всех сторон, а затем замечаю граммофон. На втором этаже, у окна.
Это она. Она! Больше некому.
Мы ведь мечтали сделать ремонт.
И я стучусь. Долго. Нестерпимо долго.
– Тора! Не прячься от меня!..
Внутри раздается шорох. Или… всхлип? Это длится всего миг, но я готов поклясться, что мне не померещилось.
Трясущимися руками я достаю из кармана мелок – к Ворону без мелков нельзя, – прислоняю ладонь к стене и обвожу ее. Это единственный способ понять, что здесь творится.
Она не сотрет ее. Не посмеет.
Прими меня, Тора. Я так по тебе соскучился.
На следующий день мы с Ди как ни в чем не бывало работаем вместе. Мы – Стая. Нам нельзя ругаться.
Я все время думаю о Вороне и граммофоне. Молюсь небесам, чтобы Тора меня пригласила – на пирог с яблоками. Но Ди… Будет лучше, если она узнает о произошедшем как можно позже. Я должен убедиться в Ториной нелюбви сам, без ее подсказок.
А потому – не бледнеть.
Не терять контроль.
И еще тысяча «не», о которых я забываю при виде Ворона.
Сославшись на головную боль, я мчусь домой раньше обычного и вновь лечу к холму. Вновь крадусь к огромной птице, к моему немногословному другу. Граммофон на месте. Тишина – тоже. Она живет здесь. Она – подруга Ворона.
Где-то там, за обнимающимися яблонями, белеет моя ладонь. И как же страшно, как, черт возьми, страшно ничего там не обнаружить.
Шаг.
Второй.
Я упираюсь взглядом в стену. Легкие будто кто-то постирал и повесил на ребра – сушиться. Аккуратно зажал прищепками.
Я скольжу пальцами по своему рисунку. А рядом… Рядом еще две ладони: моей Хлопушки – ее я не спутаю ни с какой другой – и совсем крохотная, детская. Чужой мини-девочки.
Или… мальчика?
Мы тебя любим.
Сейчас я ощущаю проклятое «мы» каждой клеточкой. До боли отчетливо.
Они были здесь, а я снова все прозевал. Я старался. Как же я старался не вспоминать о фразе Торы. Но сейчас она скручивает мои органы, оплетает позвоночник, охлаждает кровь.