Я осознавала, что это конец, и не поднималась. В стеклянных глазках Облака вспыхивали красные блики.
Огонь хуже воров. Он крадет абсолютно все, и ему плевать, что старенький граммофон никому не сдался. Плевать, что мама везде таскалась с проигрывателем. Плевать, что там, в моем крохотном мирке, напичканном пластинками, плавится мой папа.
Кто-то взял меня под мышки и помог мне встать. Подвесил, как елочную игрушку. Крутись, крутись, крутись… Чтобы пространство вокруг нас с Облаком смазалось в черную кляксу. Я стиснула лапу кота со всей силы, чтобы не отключиться.
Где-то близко-близко рыдала мама. Это она подняла меня и заключила в объятия. А Ворон, мой верный друг, внезапно взревел, перекосился, обезумел, оглушил нас. Я выронила Облако.
Там, где недавно были мы с папой, полыхал огонь. Жаркая вечеринка. Яркая вечеринка. Смертельная вечеринка.
И я заплакала. Зачем, зачем они расставались? Зачем жили друг без друга? И зачем тогда так отчаянно любили? В ту секунду я поняла, что самое прекрасное в мире – это смотреть, как дышит отец, и танцевать с мамой под «Наутилусов».
Как же я жалела, что мы с папой так и не побродили по пляжу! Он отправился на прогулку с огнем.
Я прислушалась к дому – объяснит ли он что-то, извинится ли. Но он молчал. Ему было стыдно превращаться гроб.
А потом надо мной черной полосой пронесся ворон. Обычная птица. И я устремилась за ним, в лес… Дома не отправляются на море в кирпичных одеждах. Они обнажаются до перьев и с наслаждением взмахивают крыльями. Клянусь.
Но я потеряла ворона – дуреха. Не успела за ним. Должно быть, он очень хотел в отпуск, и поэтому не подождал даже меня. Мама появилась быстро. Что-то тараторила, но… какая разница? Мой друг исчез. Папа – тоже.
И вот мама говорит:
– Он… погиб, детка.
Я почему-то злюсь на нее. «Погиб» – запрещенное слово. Убивающее заклинание. Что-то вроде «Авады Кедавры»[28].
Мама застывает, и я не сразу понимаю, что происходит. Она толкает меня за дерево, а сама не сдвигается с места.
Из темноты выныривает Ди.
– Где девчонка?
– Не твое дело.
Они ругаются, спорят – мучительно долго. Я бы вышла из укрытия и сообщила им, что замерзла, что после огня тяжело согреться; но ступни приросли к жухлой траве.
А мама и Ди… Они летают. Страшно летают, бескрыло. В воздухе плавает кровь. Идеально круглые капельки, как горчица, вымазанная в кетчуп.
Я убеждаю себя, что это нереально. Нельзя же вдавливать мою маму в землю. Нельзя же так жестоко ее колотить. А корни! Корни деревьев! Они же не могут быть заодно с Ди! Почему они не размягчаются, как печенье в чае? Почему не исчезают?
Я отворачиваюсь и облокачиваюсь на широкий ствол дуба. Шорох, чертыханье, хруст – нереальны. Они далеко, на поляне, в ином измерении, огражденном чересчур строгой таможней.
Это не моя мама.
Не моя, не моя, не моя…
Я не дышу и не моргаю. Не существую. По ногам ползают муравьи – я наступила на муравейник. В небе каркает наш ворон. Наш дом.
Кар, кар, кар.
Я исчезаю. Выключаюсь. Разряжаюсь до минус двадцати.
– А ты смелая, – цокает кто-то.
Я дергаюсь: надо мной замирает Ди. Сердце колотится, я зарываюсь пальцами в землю.
– Где мама?
– Не бойся.
И снова меня поднимают. И снова я – елочный шарик. Ветки, корни, земля – все смешивается в винегрет. Впереди, за редкими деревьями, ровной полосой тянется трасса.
Моргаю – мы на обочине.
Моргаю – я сижу на чем-то мягком, пахнет бензином, гудит двигатель…
Моргаю – меня наполняет темнота.
[После]
Я продолжаю барахтаться. Ложь. Дышу – часто-часто, лишь бы не думать о произошедшем. Ложь. Мышцы горят, но теперь я чувствую силу. Ложь. Тонкая нить по имени Ди не дает мне утонуть.
Ложь.
На берегу сереет силуэт. Чайки летят к нему. Они знают его куда лучше меня – широкие плечи, мускулистые руки. И – я уверена – мутные глаза.
Сделай одолжение: научись плавать.
Я гребу что есть мочи. Мне нужно победить море и нарисовать свою жизнь на песке заново.
Главное – не волноваться.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Ноги тянут меня на дно. Тяжелые, каменные, они топят свою хозяйку.
Но… что это – мягкое, щекочущее ступни? Неужели водоросли?
И песок. О боги, песок!
Я научилась, папа.
– Научилась, – хриплю я скорее себе, чем тому, кто ждет меня на берегу.
Я выползаю из штормящего моря, трясусь от холода и страха, качаюсь маятником, спотыкаюсь, но не падаю. Ноги уходят под землю корнями, а я все выдергиваю их и бреду дальше.
Пляж – в черных полосках, как некачественный фильм.
Дальше, дальше, дальше…
Почему Ди? Почему моя мама? Почему часы?
Песок вновь меня засасывает. Голова кружится, и прежде чем я позволяю себе потерять сознание, сквозь зубы просачивается:
– Почему?
Мне снится, что я в ванной. Здесь чересчур ярко. Ди сидит на полу и почти не двигается.
Я пялюсь на красные ладони. Мы с Ди испачкались. Нужно отмыть эту чертову пленку, замаскировать гелем для душа запах железа. На животе Ди все больше и больше грязи. Ничего страшного – я ототру ее полотенцем.
Я открываю краны в душевой кабине, но воды нет. Вокруг нас с Ди – обои в красную полоску. Или… Нет, это кровь. Кровь Ди. Она везде – и на полу, и внутри меня.
Я хватаю полотенце и пытаюсь оттереть красное пятно на животе Ди. Не получается – грязь растекается.
Это не я, не я, не я…
Это Zahnrad. Они проткнули Ди стрелками. Оглушили ее тиканьем.
Но вот беда – я и есть Zahnrad. И мои стрелки – хорошо наточенные ножи.
Идеально ровные полоски обоев стремятся к Ди. Она – их центр. Кровавое солнце.
Я поворачиваюсь к зеркалу. Слезы рисуют на вымазанных щеках бежевые ветки. Сейчас, сейчас старая Аня во мне сдохнет и отстроится Ворон.
Спасибо, дом.
Ты – мое сердце.
Я поднимаю руки – это не мои руки. Они грязные.
Я ерошу волосы – это не мои волосы. Они грязные.
Я поджимаю губы – это не мои губы. Они грязные.
Теперь я знаю, каким будет финал.
Спасибо, дом; спасибо, дом; спасибо, дом…
Красные пятна тускнеют, в ванной из ниоткуда появляется сквозняк.
– Шоколадная или карамелька? – ухмыляется Ди.
Ответить я не успеваю. Кто-то зовет меня, но этого «кого-то» перекрикивает море. Я бросаю Ди и спешу к незнакомцу.
Я лежу на прохладном песке, промокшая одежда липнет к коже. В ушах шумит. Папа сидит рядом, смотрит на меня, хмурится, на лбу – сеточка морщин. Он понял, что мне снилось. Понял и до сих пор улыбается.
– Прости, я не мог тебе помочь.
– Знаю. Я научилась плавать.
– Поздравляю, дочка. Ты молодец.
– Ты привязан к Ворону? Он – твой дом? – хриплю я. Голос не слушается и будто существует отдельно от меня.
– Да. Ди… спрятала в часах листья яблони. Не разрешила мне уйти.
– А мама? Что насчет мамы?
Не обращая внимания на кружащийся каруселью мир, я приподнимаюсь на локтях. Папа прожигает меня взглядом, как чертову пепельницу.
– Это ты мне скажи, что насчет мамы.
Я холодею. Он не присутствовал там и даже не догадывается, что творилось в лесу. В то время, когда по мне ползали муравьи, он плавился.
– Упала с обрыва.
Он щурится и кивает. Подозревает что-то, сжимает кулаки, но не произносит ни слова. Я бы обняла его, да нельзя. Мы существуем по разные стороны.
– Твоя мать была удивительная.
– Если… я освобожу тебя, ты отправишься к ней?
– Да.
Чайки летают над нами и кричат, кричат, что скучали по нас. Слишком долго мы занимались не тем.
– Ты загадала желание. – Папа подается ко мне, но тут же отстраняется. – Хорошо, что принесла Облако, – это его дом. Плохо – что вместе с ним принесла часть себя. Сломай Zahnrad. Я буду тебе благодарен. Нам с Вороном давно пора на море.
– Вам с Вороном?
Папа не сдерживается и прикасается к моему плечу. Точнее – проскальзывает через меня.
– Дом не пожалеет тебя, будь уверена. Часы рано или поздно сломаются.
Папа прав – во всем до последней буквы. Я вытираю слезы рукавом промокшей рубашки. Пора прощаться.
Аккуратно, чтобы не пройти насквозь, папа гладит меня по запутанным соленым волосам, но я ничего не ощущаю. Как бы он близко ни был, нас разделяют миллионы километров – если путь на ту сторону можно посчитать в километрах.
Почему, почему я не обнимала папу тогда, десять лет назад?
– Все получится. Умоляю, не позволяй прошлому портить тебе жизнь. – Папин голос заглушают чайки. – Слышишь? Птицы любят тебя.
Зажмурившись, я хватаю руками воздух и представляю, что дотрагиваюсь до родной ладони.
Папа, папа, что со мной случилось?
Что с нами случилось?
– Передашь маме, что я по ней скучаю?
Мне отвечает лишь море.
– Папа?
Я открываю глаза: никого нет. Папа ушел в отпуск. И только чайки надо мной по-прежнему кружат.
Я проскальзываю к Лиде в кухню. Отдыхающие разбрелись по поселку, и у меня есть шанс порадовать бабушку и дедушку перед тем, как я допишу книгу. Вряд ли я смогу это сделать после.
Я купила пять килограммов яблок в местном магазине. Ди видела из окна номера, как я несу их в кухню. Но я лишь улыбалась в ответ. Смотри, смотри, какие они красные. Смотри, смотри, какое красное мое прошлое. Нет, ты его не отберешь. Настало время отбирать мне. К примеру, твое будущее.
Лида режет помидоры в салат и не замечает меня.
– Можно воспользоваться вашей духовкой?
Она вздрагивает и вытирает со лба капельки пота.
– Напугала! Пользуйся на здоровье, – разрешает Лида, пялясь на яблоки. – Она очень их любила.
– Я знаю. Вспомнила. У вас есть корица?
Лида кивает на шкафчик у мойки.