Пламя ползло к нам. Жарко. Нестерпимо жарко…
Наверное, я бы так и стояла, если бы Захар не взял нас с Торой под локти и не поволок в тоннель. Он часто сравнивал «мини-девочку» с конфетти взорвавшейся хлопушки. Теперь мы все были конфетти. В гигантской хлопушке. Через миг кто-то потянет за ниточку, и мы разлетимся. Осядем пеплом в ночном лесу.
Мы неслись по тоннелю. Воздух накалялся. Путь удлинился раз в пять.
Позади нас полыхал дом. Я воображала, что мы – друзья. Что мы сломали очередные часы. Что мы на задании.
Свежий ветер ударил в лицо. Мы выбрались. Выбрались! Тора захлопнула железные двери. Я прижалась к замку ладонью.
Твое сердечко не выскочит, Ворон.
– Нужно вызвать пожарных! – Тора помчалась к центральному входу.
Мы поспешили за ней, и – раздался дикий визг. Мир Хлопушки разбился, как фарфоровое блюдце. Она едва не рванула в горящий дом – Захар успел ее оттащить.
– Что с тобой? Туда нельзя! – пытался вразумить он ее.
– Аня! Велосипед! Она вернулась, а мы не услышали! – рыдала Тора.
Я наблюдала за ними со стороны. Они – продолжение огня, два маленьких язычка, которые вот-вот погаснут.
Огонь добрался до второго этажа. Обычный ребенок не выжил бы в этом аду. Но Аня… Аня была чертиком с отрубленными рогами.
Тряпка под тряпкой рыдала, силилась превратить меня в платок и подарить той, чей рай я разрушила.
Но я стиснула зубы и стояла, стояла, стояла…
Вокруг участка толпились люди. Кто-то звонил пожарным, кто-то причитал, кто-то молился.
Захар усадил Тору на валун у яблони и ринулся в проклятый дом.
Этот феникс по имени Ворон снова и снова обращался в пепел, а затем – начинал жизнь с чистого листа. Я знала: чистые листы рано или поздно закончатся, и Ворон сожжет поселок.
«Что ты творишь?» – слетело с моих губ, но Захар исчез в полыхающем доме. Тора набросилась на меня. Проклинала, давала пощечины, царапала. И, клянусь, с трудом сдерживалась, чтобы не сломать мне ребра.
А я терпела. Молчала. Ждала.
– Ты не заслуживаешь того, чем живешь сейчас, – прохрипела она.
Люди перешептывались, наблюдали за нами с ужасом. Пожар в тикающем доме? Не их дело. Они всего лишь зрители.
Окно на втором этаже распахнулось. Мы увидели Захара, граммофон и – девочку-чертика.
Тора вскочила, подняла руки, будто надеялась дотянуться. Аня цеплялась за подоконник, рыдала до хрипоты, но – тщетно. Захар толкнул ее. Девчонка приземлилась в траву и тут же подорвалась. От боли или от шока – не знаю.
А потом Ворон взревел – новыми лестницами, свежеокрашенной крышей и дверями. Огонь заменил Захара, перелистнул его, как прочитанную страницу книги. Махнул нам вместо него.
– НЕТ!
У каждого есть свой сгоревший дом. Моим домом был Захар.
Тора закрыла лицо, прижала к себе дочь.
Над нашими головами пролетел ворон. Птица испарилась во тьме леса – прочь, прочь от дома – и словно дернула за ниточку. Отстранившись от мамы, девочка побежала следом.
Тора устремилась за ней.
– Аня!
Ее любовь к Захару была ограничена этим домом. А он сгорел.
– Какого черта ты вернулась? – вопила я, но на меня не обращали внимания.
Я вдруг поняла, что не отпущу Тору.
Или со мной, или в гробу.
Наш общий смысл превратился в пепел. Она убила Бруно и растоптала Лиду. Она обещала не приезжать и – приехала. Она заставила Захара спасти Аню, и он погиб. Она не давала ему покоя целых десять лет и в итоге добилась своего. Теперь ее никто не будет искать. Кроме меня.
Я мечтала показать ей, как сильно люблю Захара и как сильно ненавижу ее.
Кусты царапали ноги. Накануне прошел ливень, поэтому даже мои маленькие каблуки застревали в грязи. Я сняла сандалии, затем – помчалась за Торой по лесу, спотыкалась, сбивала ступни острыми камнями и сухими палками. Плач обугленного дома затих.
Деревья танцевали во тьме, и я танцевала с ними.
Мой организм превратился в морской узел – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Повсюду – запах гари. В ушах – голос Захара. Должно быть, прямиком из рая.
А я направлялась в ад – к маме чертика.
Я нашла ее на поляне, окруженной сухими деревьями. Тора смотрела на меня пристально, выжидающе. Ани с ней не было.
– Где девчонка?
– Не твое дело. – Тора не моргала. – Что ты вытворяешь, Ди?
– А ты? Зачем вернулась?
– Из-за Ворона. Я обещала его вылечить.
– Кому? Захару?
– Себе.
Мы помолчали. Мне нравилось наблюдать за ее метаниями – вот она смахивает слезы, а вот – сжимает кулаки. Птичка в клетке, которая проглотила ключик. Вспорет ли она себе брюшко, чтобы выбраться? Или сгниет в тюрьме?
– Злишься на меня, да? – процедила Тора. – Что тебе нужно? Что?
– Ты его не любила.
Плохая, плохая птичка. Я повыдергиваю тебе перышки, чтобы ты успокоилась.
Лес помутнел, расплылся, покрылся болотной пленкой.
Внутри у меня все горело. Я бы не удивилась, если бы через поры засочилась кровь. Тора пятилась – я шла за ней.
– Ты его не любила.
– А что знаешь о любви ты? Ничего. Зато в ненависти ты – профи!
Тора отступала все быстрее – такая хрупкая и высохшая, как осенний гербарий. Я бы спрятала ее в учебник по первой помощи, который Захар вечно таскал с собой.
– Ты его не любила.
Я настигла Тору в два прыжка и повалила на землю. Она попыталась оттолкнуть меня, но я вцепилась в ее волосы. Десять лет без занятий с Лидой убили в ней бойца.
Тора не птица – лишь ее кожица. Тонкая-тонкая. Погладишь гвоздем – вспорешь брюшко. Ключик выпадет, но освобождать будет уже некого.
– Что ты творишь? – кричала Тора. – Зачем?
Она отплевывалась от земли и крови, а потом опять спрашивала.
Зачем, зачем, зачем?..
А я снова и снова тыкала ее лицом в грязь.
Жри, тварь. Это единственное, чего ты заслуживаешь. Ты должна пахнуть сыростью и мхом, но никак не яблоками.
Захар говорил, что у меня в глазах божьи коровки. А я стеснялась ему сказать, что у него мотыльки. Белые мотыльки с черными крапинками на крылышках.
Тора задыхалась, но я держала ее волосы крепко – так держат Zahnrad перед тем, как сломать.
– Зажмурься. Ты же учила его отгораживаться от реальности, – рычу я. – Зажмурься и представь, что ты в аду!
Мне часто снилась наша с Захаром свадьба. И наша дочь. Ее левый глаз был похож на божью-коровку, правый – на мотылька. Захар учил с ней математику, а я пекла пироги. Без яблок.
Тора билась в судорогах.
– Аня… Как по-твоему, что будет с Аней, если я ее не догоню?
Я думала, что успокоюсь, когда умою тварь грязью. Думала, остановлюсь, когда она ослабеет и ее голос уйдет в отпуск. Но я ошиблась: лицо Торы утратило человеческие черты, а я по-прежнему прижимала ее к земле. И била, била о высохшие корни дуба…
Я ждала, когда Тора выплюнет легкие.
По вечерам я мысленно желала Захару спокойной ночи. Мысленно надевала самую красивую ночную рубашку и кромсала ржавыми ножницами фиолетовые колготки.
Но спокойной ночи теперь желать некому. Из-за нее.
Я разберу Тору на части. Сердце – отдельно. Печень – отдельно. Пальцы – отдельно.
– Зажмурься!
Я наградила ее градом ударов, замесила, как тесто. Приготовила из нее гребаный пирог с яблоками.
Когда я заплетала косички, то представляла, что Захар мне помогает. Что сейчас мы поедем в школу танцев и запишемся на танго. Или на вальс, неважно. Главное – вместе. Я бы делилась с ним сигаретами. Одеялом в горошек.
Тора стонала. Я подняла ее голову в последний раз и со всей силы ударила о корень.
Поздравляю, Ди. У тебя страйк.
Стон прекратился резко. Мгновенно. Где-то вдали каркнул ворон. Он потерял свою ворону.
Я сидела на ледяной земле, вся в крови и грязи, и била обмякшее тело. Но что за удовольствие, когда оно мертво?
По щекам текли слезы. Я вдруг опять почувствовала себя тряпкой под тряпкой. Злость выкипела, я – тоже.
Я взяла Тору на руки. Невдалеке земля раскололась на две части. Приоткрыла рот, не иначе. Великан голоден.
Доковыляв до пропасти, я замерла. Дул ветер. За ветками высохшего дуба колыхался мостик – потрепанный и хрупкий. По нему гуляли жители поселка, но я не сомневалась, что рано или поздно он не выдержит. Какой-нибудь сутулый парнишка полетит в гости к волкам – внизу находилось их логово.
Прощай, подруга. Надеюсь, тебя будут жрать медленно.
Тора исчезла во тьме пропасти. А потом я увидела с другой стороны обрыва Лиду. И она мне кивнула.
Дома пахло шоколадом. Мы с Пашей частенько пили по ночам какао с молоком. Сегодня он пил один.
Меня трясло. К коленям прилипла грязь, в волосах запутались листья. Я долго пялилась на Пашу. Он сидел в кухне, а я любовалась им. Какой же мой братец красивый. Какой же он молодец.
Он – не я. Он не крыса.
Увидев меня, Паша подскочил и вцепился в мои плечи. Его взгляд скользнул по царапинам. Я едва сдержала всхлип и повисла у него на шее.
Паша уткнулся носом в мою макушку.
– Я искал тебя всю ночь. Люди паникуют. Боятся. Очередной пожар… Ди. – Он отстранился. – Ты спасла Аню?
– Аню?
– Я не выдам тебя, не волнуйся. Мы же семья.
– Откуда ты…
Конечно, наш уже мертвый дом. Он рассказал ему. Вот о чем они побеседовали.
– Я не верил. Сначала думал, что ты так глупо пошутила и специально включила мне кассету с этим. Потом – что у больного дома разыгралась фантазия. Но оказалось, что у него была просто хорошая интуиция. – Паша прижал кулак к губам. – Я помню все до мельчайших подробностей. Каждую ночь мне снился лес и каждое утро я убеждал себя, что ничего не произойдет! Ди, сестренка, зачем? Зачем?
Я отпрянула и прислонилась лбом к ледяному кафелю. Тело отошло от шока, царапины начали ныть.
– Да, Паш. Я спасла Аню.
Мы стояли так еще долго. Не двигались. Боялись чересчур громко вздохнуть и чересчур тихо угаснуть.