<…> Мы с Аластером сильно напились. Помнится, я нагрубил Бобби. Двое мужчин подрались. Женщина-полицейский всех перепугала, Джоан полезла на нее с кулаками.
На следующий день Аластер и я обедали в пабе «Стоунз» с Тони Бушеллом, а потом смотрели новый фильм Гарольда Ллойда «Ради Бога». Отзывы на фильм неважные, а вот мне он понравился, даже очень. Вечером пил коньяк в клубе «Кит-Кэт».
Последние дни, если перечитать эти сумбурные записи, получились лихие – но на этом лихая жизнь, которую я вел, закончена. Подвожу под ней черту – во всяком случае, принял такое решение. Мать подарила мне 150 фунтов, чтобы я расплатился с долгами, и теперь в следующем семестре я еще раз попробую вести жизнь правильную, трезвую, целомудренную. И на этот раз – на куда более прочной основе.Астон-Клинтон,
суббота, 2 октября 1926 года
Во вторник собрал все свои дневники за год и отдал в «Молтби» переплести. Со вторника мало чего произошло. Расплатился в Оксфорде с долгами: ходил из магазина в магазин в широких брюках, с записной книжкой, куда были вложены пятифунтовые банкноты. В большинстве своем лавочники и рестораторы радовались, что я им больше не должен. За исключением Холла; к Аластеру и ко мне он, мне кажется, питает теплые чувства. Расплатился и с портным в Эйлсбери; послал чеки Крису и Ричарду.
Аластер прислал мне гранки «ПБ» [151] . Набрал, по-моему, очень хорошо – лучше, чем рукопись того заслуживает. За время, которое прошло между сочинением эссе и чтением корректуры, я потерял к нему всякий интерес.
В Астон-Клинтон не слишком весело. После двухмесячного пребывания в относительно цивилизованном обществе привыкать к детскому гомону очень нелегко: «А Кобхэм [152] , сэр, считает, что автомобиль движется не быстрее черепахи. Это правда, сэр?».
Боюсь, они обижаются на меня за то, что я уделяю им не слишком много времени, – поэтому решил напоить их чаем. Сомневаюсь, что получу от этого чаепития удовольствие.Четверг, 7 октября 1926 года <…> В четверг опять отправился в Лондон поискать Дэвиду свадебный подарок. Постригся, сходил на выставку таможенника Руссо [153] , примерил костюм, который мне шьют у Андерсена и Шеппарда. Сидит, разумеется, хорошо, но не могу сказать, что я доволен: гляжусь в нем каким-то записным щеголем. Встретился с переплетчиком, неким Бейном. Договорились, что переплетет мне «ПБ». Поужинал дома куропатками, выкурил отцовскую сигару и вернулся на поезде.
Суббота, 30 октября 1926 года
В четверг мне минуло двадцать три года. Отец подарил, помимо очень дорогого белья, 1 фунт на праздничный ужин. Эдмунд и Чарльз подарили перочинный нож с разноцветной ручкой, тетя – кисет, повар в «Колоколе» – торт, а Джон Сатро прислал телеграмму. Весь день шел дождь. Обедал и ужинал в «Колоколе», очень много выпил, курил сигары, пил в конюшне чай с Эдмундом и Чарльзом. Ник Келли подарил мне книгу Хюффера [154] и Конрада.
Несколько дней назад послал издателям книжной серии «Сегодня и завтра» письмо с предложением написать книгу «Ной, или Будущее алкогольного опьянения». К моему удивлению и радости, идея была воспринята с энтузиазмом.
Автор очень глупой рецензии в «Манчестер гардиан» расхвалил мой рассказ из сборника «Георгианские рассказы» [155] – правда, доводы приводит предельно нелепые.
Бейн – молодец: переплел «ПБ» в кратчайшие сроки.
С углем перебои; сыро и холодно. Кормят с каждым днем все хуже. Работы невпроворот, а я постыдно бездельничаю. Теперь, когда Глид покидает школу, отзывается он о ней язвительно, да еще во весь голос. Ученики издеваются над ним все больше. А он вдобавок играет в футбол все хуже.
Каким скучным стал этот дневник. Наверно, вести его надо каждый день, что-то записывать каждый вечер. Попробую.День Гая Фокса [156] 1926 года Получил от «Габбитас и Тринг» сообщение: некая дама из Голдерс-Грин ищет своему сыну частного преподавателя; занятия на каникулах. Это означает, что про поездку в Афины придется забыть. Тем не менее урок, если получится, возьму. Четырьмя гинеями в неделю не бросаются.
Воскресенье, 7 ноября 1926 года
От мысли, что на предстоящих каникулах буду работать, вместо того чтобы сорить деньгами, я становлюсь ханжой, что дает мне право тратить деньги с чистой совестью. Вчера и позавчера ужинал в ресторанах и пил ром. Вчера вечером – с Чарльзом Пулом, он приехал из Кембриджа всего на один день. Напился и с энтузиазмом рассуждал о прелюбодеянии.
Уже написал 2000 слов «Ноя»; кое-что совсем недурно.Среда, 10 ноября 1926 года
<…> Вчера кончил первую главу «Ноя».
Из-за дурного питания и собственной нечистоплотности у многих детей появились на коже гнойники. Все спортивные соревнования отменены.
Сегодня утром сестра-хозяйка в приступе гнева покинула школу с обитым жестью чемоданом на голове.
Вчера утром ужинал с Глидом и по дороге домой свернул на берег канала. Домой вернулся за полночь.
Дождь льет с утра до вечера.
Еще две рецензии на «Георгианские рассказы»; обо мне ни слова. Бейн и не думает слать «ПБ». Дама из Голдерс-Грин не ответила на мое письмо, где я пишу, что готов заниматься на каникулах с ее сыном.
В четверг ездил в Лондон. Дама из Голдерз-Грин не нанимает меня учителем к своему сыну. Отец пребывает в еще более приподнятом настроении, чем обычно. Из Вендовера я вернулся на велосипеде.
Пятница, суббота и воскресенье прошли хуже некуда, и у меня нет ни малейших сомнений: и сегодняшний день будет ничуть не лучше. Ученики по-прежнему гниют заживо и ведут себя соответственно.
Пришло письмо от Элизабет: собирается ко мне на выходные. «Ной» спорится. Получается манерно и «литературно».
У Глида сдали нервы, в субботу он высек ученика, и высек на совесть. К Чарльзу и Эдмунду подселили ученика по фамилии Блэкберн, и больше я к ним не хожу. Стал замечать, что покрикиваю на детей, не проверяю их работы, то и дело теряю журнал с записями. Читаю Эдгара Уоллеса и совершенно не в состоянии вникнуть в эссе Герберта Рида [157] . А до конца семестра еще почти пять недель.Среда, 17 ноября 1926 года
Пришли экземпляры «ПБ» – одна ошибка осталась неисправленной. Заметил ее, но включить в список опечаток забыл.
Весь день был груб с учениками – стыдно.Пятница, 19 ноября 1926 года Все надоело.
Вторник, 23 ноября 1926 года Устал. Все надоело.
Среда, 24 ноября 1926 года Вместе с учениками колол дрова.
Четверг, 25 ноября 1926 года <…> Сломалась ручка от двери в учительскую, и приходится выбирать: либо сидеть на сквозняке, либо вскакивать на каждый стук.
Рождество 1926 года,
суббота, «Патрис II», Средиземное море
Прежде чем уехать из Лондона, закончил «Ноя» – впрочем, наскоро, и послал рукопись Кигану Полу. Криз приехал в четверг вечером. Рад был увидеть его перед отъездом.
Вчера после завтрака пустился в путь с минимумом вещей. На пути в Кале была сильная качка, но я, против ожидания, перенес ее неплохо. Мой печальный опыт морской болезни вызван, по всей видимости, алкоголем. Путешествие из Кале в Марсель удовольствия не доставило. Вагон был переполнен. Рядом сидела женщина с маленькой девочкой и всю ночь, каждые двадцать минут, кормила ее шоколадом, пирожными, фруктами и поила водой со слабительным. Ужасно хотелось пить; спал мало.
В Марселе ни одного честного человека. Все, кому придется, пытались меня облапошить и справлялись с этой задачей выше всяких похвал. Превосходно пообедал в ресторане «Бассо».
Пароход оказался куда красивее и чище, чем можно было ожидать. Пассажиры интересуют меня мало. Сижу за столом с юным греком – очень смуглым, и с американцем средних лет, чудовищным провинциалом. Своего соседа по каюте еще не видел. Качка становится все сильнее, капитан же мертвецки пьян и кричит не своим голосом. Больше всего боюсь, что, если лягу, начнет тошнить.Воскресенье, 26 декабря 1926 года
Путешествие, как я и ожидал, оставляет желать лучшего. Морской болезнью я пока не заболел, но качает здорово, в каюте нечем дышать, вентиляция никуда не годится. Только и разговоров что о еде, длинные французские названия блюд, много перемен, официанты в белых перчатках, подаются чашки с водой для ополаскивания пальцев и т.д. Между тем еда, как таковая, совершенно безвкусна. К столу подают отвратительное греческое вино – отдает лаком и тростниковым сахаром. А вот кофе по-турецки очень неплох.
Сижу либо на корме в водяной пыли, либо прячусь от жары внизу, дремлю, читаю «Многообразие религиозного опыта» [158] и набрасываю рисунки к «Анналам конституционной монархии», книге, которую собираюсь написать.
Только что поужинал с двумя американцами; юный же грек отправился спать. Один из американцев – пошляк, хвастун и богохульник, зато Грецию знает хорошо, поездил по Европе и ко всему прочему запойный пьяница. Другой (я сидел с ним в первый вечер) до смешного невежествен и ограничен. Думал, что такие экспонаты водятся только в Уэлсе.
Грек, который живет со мной в одной каюте, очень мил. Целый день лежит в постели. Как, впрочем, и большинство пассажиров. Поговаривают, что прибудем не раньше среды.Понедельник, 27 декабря 1926 года Великолепное солнце и спокойное море. Сегодня утром из своих кают вышли и поднялись на палубу диковинного вида, надушенные дамы. А с ними – щеголеватые маленькие мужчины. А еще – целая армия дикарей: пугливо семенят по палубе и жуют сухой хлеб.
Афины, суббота, 1 января 1927 года
В среду сошли с парохода только в восемь. Прежде чем разрешили пристать, ждать пришлось почти два часа; все это время полиция изучала наши паспорта. Аластер и слуга Николас приплыли за мной на маленькой лодчонке. В отеле «Grande Bretagne» [159] , точно таком же, как «Крийон», выпили по коктейлю. В целом Афины гораздо современнее и красивее, чем я ожидал: трамваи, коктейль-бары, многоэтажные дома. Квартира, в которой Аластер живет вместе с Леонардом Боуэром [160] , – со всеми удобствами: ванные, уборные, электричество. Мебели, за исключением нескольких objets d’art [161] , нет; сильно пахнет штукатуркой. Есть приходится в разных ресторанах; обычно обедаем в «Кости» и ужинаем в «Тасэрве». В первый же вечер я сильно перебрал в кабаре, который содержит одноногий мальтиец. Усердно потчевал меня какими-то вредоносными коктейлями, отчего я напрочь лишился разума и весь следующий день ходил разбитый.