Вторник, 28 марта 1933 года
Винтер договорился было, что меня и еще нескольких человек с сахаром и мукой отправят на плоту в Кайетур. Однако вчера явился с почтой и всем прочим какой-то чернокожий, и было решено, что я отправляюсь завтра, вместе со всеми. За последние десять дней не произошло ничего особенного, съестные припасы тают на глазах. Охотникам ничего подстрелить не удалось. Съели красивую птицу – похожа на фазана. И какого-то грызуна, здесь он зовется лабба, на вкус как свинина. А еще – оленину и малосъедобную дикую индейку, а также – дикого кабана. <…>
У всех индейцев есть домашние животные: попугаи, голуби-трубачи и прочие птицы, дикие кошки варакабра, свиньи и т.д. В здешней лавке особым успехом пользуется моя шляпа, а также одеяло и носки. Ручные часы тоже привлекают повышенное внимание. Индейцы обожают все непривычное.
Винтер: незлобиво поругивает чиновников, рассуждает о взяточничестве и некомпетентности, об алмазах, которые продаются и перепродаются каждому вновь прибывшему, чтобы замазать белой краской черные пятна. Покупатели возвращают агенту фальшивые камни и, за отсутствием денег, алмазами больше не промышляют.
Томас – он строил дом с помощью маленького мальчика, носит белый жилет, а иногда подштанники и всегда шляпу и сандалии – ушел от жены из-за того, что та родила ему близнецов. Его пытается заарканить какая-то девица; семья в расстройстве.
Агнес училась в Джорджтауне, вернулась и поняла, что не переносит ни свою мать, ни своего любовника. В результате любовник женился на матери и душу из нее вынимает, а сама Агнес спит со своим учителем португальского.
Чтобы индейцы работали, необходимо их всячески улещивать.
Смешивал коктейли из купленного для притираний спиртного. В воскресенье ноготь на большом пальце наконец-то сошел, и дела пошли на лад [274] .
Многие против строительства губернаторской дороги: сплошной песок и корни, да и поддерживать ее будет дорого. По словам одного черномазого, грузового сообщения нет уже две недели. Обочину горной дороги обработать невозможно. <…>
Слово «история» употребляется здесь в широком смысле. «Конец истории» означает «вот и всё»; «плохая история» – «плохо дело» и т.д.Вторник, 4 апреля 1933 года С помощью угроз и подкупа катер удалось отправить спустя два часа сорок пять минут после назначенного времени. Уютно устроился в средней части судна вместе с тремя негритянками, которые непрерывно что-то ели, и четвертой в парусиновых туфлях, с термосом, золотыми серьгами и мешком мятных леденцов. Капитан преклонных лет. В Рокстаун прибыли в 8.30 вечера и отплыли в половине двенадцатого. Билетер никак не мог сосчитать билеты, машинист – завести мотор. Двенадцать человек вместе с багажом набились в один грузовик, прицепленный к трактору. В Висмаре были в четыре утра. Повесил гамак на палубе и проспал два часа, не обращая внимания на орды москитов. Рокстаун совершенно обезлюдел. Висмар – маленький, оживленный городок; населен черными, индусами и китайцами.
Среда, 5 апреля 1933 года Расплатился по счетам. Пароход отошел в 8.30 утра. Дать телеграмму в Джорджтаун невозможно [275] .
Пятница, 6 июля 1934 года Встретился с Хью (Лайгоном. – А. Л. ) в Холкерсе и выпил с ним джина. В «Лиллиуайте» приобрел лыжи, ледорубы и вязаный шлем [276] . Сэнди очень доволен: везет с собой горы шоколада и морфий. <…> Примерил в магазине в Холборне ветровку и стеганые штаны. Какие-то туристы-спортсмены покупали палатку. Стоило мне войти, как продавец догадался: «Экспедиция на Шпицберген». Купил спальный мешок и подстилку из прорезиненной ткани. После ужина у родителей собирал вещи. Часов в десять вернулся в «Сэвил». Позвонил в «43» [277] , попросил к телефону Уинни. Ответили, что ее еще нет, тогда поехал к ней домой. Разыграла спектакль под названием: «Как мне грустно, что ты уезжаешь».
Суббота, 7 июля 1934 года
<…> Поезд отходил в половине второго. Поначалу пребывали в отличном настроении, опорожнили в вагоне-ресторане кувшин шампанского с портером и несколько рюмок ликера. А потом, разомлев от жары, взялись за джин и пили его весь остаток дня: стюард утомился бегать к нам и обратно. К шести вечера поутихли; сидели, засучив рукава, в полной прострации, а жена священника поедала нас глазами. В Ньюкасл поезд прибыл с часовым опозданием.
Сэнди получил разрешение из Министерства внутренних дел на вывоз морфия; должен был предъявить его на таможне, таможенники были предупреждены.
Плыли вторым классом. Каюты хорошие, но на пароходе отсутствовал бар и не хватало прислуги. Ужинать сели только в десятом часу. На столе стояли маленькие металлические тарелочки с сардинами, помидорами, сыром и пр. Мы было решили, что это hors d’oeuvres [278] , но потом обнаружили на столе блюдо с разогретой тушенкой и поняли, что это и был весь ужин.
За нашим столом сидел норвежец.
– Вам нравится норвежская селедка? – спрашивает.
– Да.
– Она очень дешевая.
На следующий день мы предложили ему целую тарелку селедки.
– Слишком много разговоров о рыбе, – сказал он. – Она очень дешевая.
Наверху в курительной Сэнди разговорился с человеком с Гебридских островов, а Хью – с врачом, который должен был пересесть на «Родни». Я устал. Спать лег рано и принял снотворное.Воскресенье, 8 июля 1934 года
Норвежец, который жаловался на дешевую рыбу, напился еще до завтрака. Сидел в курительной, пел народные песни и повторял: «Ку-ку, ку-ку». Сначала это было смешно. Попытался пройти по стульям, но разбил головой электрическую лампочку, и та лопнула с оглушительным грохотом. Потом очень расстроился: стюард был с ним груб; твердил, что за билет заплатил не меньше всех остальных и что пиво и сигареты нам дают только потому, что мы англичане. «Это несправедливо, это несправедливо», – повторял он. Норвежец сошелся с еще одним пьянчугой, и они принялись танцевать. Если верить второму пьяному, его ждала любимая девушка, и, в подтверждение своих слов, он продемонстрировал флакон купленного ей парфюма. Потом попытался затеять ссору на том основании, что мы, мол, «еще сосунки». После обеда и тот и другой скисли. В Бергене, в шесть утра, вид у них был не ахти, но свою шутку про «ку-ку» они не забыли. Еще на пароходе были мужчина в килте и замужняя пара в зеленых кожаных шортах.
Прежде чем войти в порт, полчаса плыли среди фьордов. Вначале мне показалось, что Берген некрасив: среди зеленых холмов торчат красные фронтоны, складские помещения, как на Темзе, – прямоугольные. Laissez-passer [279] Сэнди пригодилось, и наш багаж без всякого таможенного досмотра переправили на пароход, следующий в Тромсё. «Венере» это судно уступало во всех отношениях: угрюмые офицеры, неудобные каюты на четыре койки. Свои вещи нам пришлось таскать самим. Разместившись, вышли на берег. Вдоль гавани выстроился ряд прелестных бревенчатых домов восемнадцатого века с псевдоклассическими фронтонами.
Поискали глазами какой-нибудь веселый ресторанчик, но не нашли ничего, кроме громоздкого, пустого отеля с оркестром; назывался отель «Розенкранц». Хороший ужин и плохое кьянти. После ужина безуспешно искали кафе. Хью отправился спать на берегу. На нашем пароходе свет выключали в двенадцать, в это время еще только смеркалось, а в 10.30 было светло как днем.10, 11 и 12 июля 1934 года
Медленно двигаемся по фьордам на север, скользим между островками, останавливаясь три-четыре раза в день возле хуторков с деревянными домами. Когда на первой же пристани сходил на берег, рассек себе голову; кровь лилась рекой. Из Молде в Гьемнес ехали в лютый холод на машине, на пароме переправились в Кристисунн, где снова поднялись на пароход. В Тронхейме приняли ванну и позавтракали в отеле с пальмами во дворе. Все утро шел дождь, и собор с могилой святого Олафа [280] был закрыт. Чем дальше продвигаемся на север, тем пейзаж все больше напоминает времена короля Артура. В эту минуту на пути в Бодё светит солнце (накануне дождь шел целый день), и горы по правому борту склоняются, как на гравюрах Доре [281] .
Пароход забит до отказа. В третьем классе гомонят дети. Вместе с нами в каюте плывет лютеранский пастор из Провиденса, штат Роуд-Айленд. Спит он, не раздеваясь, целыми днями лежит на своей койке и читает английских мистиков. На борту можно встретить американцев, англичан и даже французов, но больше всего – норвежцев. Все они хороши собой – и молодые, и старые. Читаем Эдгара Уоллеса, смотрим на карту и играем в пикет и бридж; в пикет только мы с Хью, в бридж – втроем. И отпускаем бороды – это наше основное занятие. У Хьюи борода золотистая, растет ровно. Моя – черная и неровная: на щеках густо, а вот на подбородке пустовато. Сэнди бреется. Из-за моей окровавленной повязки на голове и нашей общей щетины выглядим не лучшим образом, и английские пассажиры от нас отворачиваются. Пастор считает, что мы студенты на каникулах. В городах, где мы останавливались, как правило, сухой закон. Кое-где удавалось обзавестись спиртом. Баров и кафе нет нигде.В пятницу 13-го бросили якорь в Тромсё и с «Принцессой Рагнхильдой» расстались. В последние дни пассажиры «Принцессы» старались держаться от нас подальше, особенно женщины; нелицеприятно о нас высказывались, и даже в нашем присутствии.
В Тромсё в жизни нашего лидера (Сэнди Глена. – А. Л. ) существенную роль стали играть старики. Стоило нам сойти на пристань, как он исчез, буркнув, что должен найти «какого-нибудь великолепного старика». Все двадцать четыре часа нашего пребывания в Тромсё не прекращал эти поиски, при этом нельзя сказать, чтобы ему сопутствовал успех. Вечером вернулся пьяный и принялся сбивчиво рассказывать про какого-то «совершенно уникального» старика, который считается лучшим ледоходным шкипером в Арктике. По его словам, старик этот пропил 60 000 фунтов и спас от смерти самого Ротшильда. В Тромсё было необычайно жарко, и в карты мы играли, засучив рукава рубашек. Одного из найденных нашим лидером стариков звали Рёте; глухой норвежец, он служил в американской армии, а теперь был британским вице-консулом. Рёте очень нам пригодился: ходил с нами в магазин, обналичивал чеки, при этом не пил ни капли и даже не заходил в винную лавку. Вечером пошли с ним в кино. Надо было сделать кое-какие запасы – купить картошку, апельсины, ром, носки и т.д.