Мстиша почувствовала, что не может дышать. Она принялась судорожно перехватывать ртом, а перед глазами помутилось. Она опустилась на постель, не замечая, что Нелюб смотрит на нее со смесью отвращения и жалости. От дрожи, пробиравшей все ее тело, мелко затряслись золотые подвески на очелье, и этот мягкий, нежный перезвон прозвучал так некстати, что стал последней каплей, переполнившей горькую Мстишину чашу. Княжна уронила лицо в ладони и зарыдала. Ей было голодно и противно, страшно и одиноко, она разочаровалась в том, кому верила больше всех на свете. Ей было нестерпимо жаль себя.
За что? За что, Небесная Матерь? Разве многого желала Мстислава? Хотела жить подле любого, словно лесная птаха, никому не вредя.
Мстислава успела позабыть, что не одна, когда услышала покашливание. Она подняла заплаканные глаза на Нелюба, который протягивал ей знакомую ширинку. Развернув концы полотна, она увидела отрез своей косы, связанный зеленой лентой. Как ни странно, кажется, Нелюб не заглядывал в платок, потому что теперь смотрел на волосы Мстиши с каким-то странным, неприязненным и вместе с тем злым выражением. Его глаза сузились, а под скулами прокатились напрягшиеся желваки. Он почти неслышно хмыкнул и отвернулся.
Усилием воли подавив подступивший всхлип, Мстислава стиснула зубы и, завязав платок обратно, откинула его в сторону. Опираясь о стену, она поднялась и, не заботясь присутствием Нелюба, принялась устало стягивать все, чем давеча так любовно наряжалась, готовясь ко встрече со Сновидом. Украшения с жалобным звяканьем падали на засаленную рогожу. Особенно ожесточенно Мстиша сорвала с шеи бирюзовую нитку, но ее она отдельно от остальной кузни швырнула в дорожную котомку.
Закончив, княжна сгребла блестящую кучу и небрежно запихнула в маленькую укладку.
– Бери, все твое, – сухо проговорила она, враждебно глядя на помытчика, и кивнула на сундуки. – Заслужил, – добавила она и нехорошо улыбнулась.
– Мне твоего не надобно, а тебе негоже приданым разбрасываться. Что делать станешь? – хмуро спросил Нелюб.
– Тебе до меня дела нет, – по старой привычке задрала подбородок Мстиша, забыв, что в расхристанной, измазанной в растекшейся краске, потрепанной девушке с трудом можно было узнать Мстиславу Всеславну.
– Так не годится, – помотал головой зазимец. – Не брошу же я тебя здесь.
Брови Мстиславы слегка дернулись, и она сглотнула. В носу все еще свербело после недавних слез. Нельзя было позволять себе снова надеяться, но ей страстно хотелось, чтобы, как в прошлой жизни, кто-то уладил ее беды. А больше всего Мстиша боялась остаться в одиночестве. Пусть с ним, с замызганным помытчиком, только бы не одной.
– Поутру повезу тебя в Медынь, – так, словно тут и обсуждать было нечего, объявил Нелюб, рубанув рукой воздух.
– Ни за что! – воскликнула Мстиша, и ее дотоле бескровные щеки лихорадочно зарделись. – После всего показаться на глаза тате? Лучше сразу умереть.
В словах княжны была твердость, заставившая Нелюба недоверчиво склонить голову набок и пристально посмотреть на девушку.
– А как же тогда?
Мстиша выпрямилась и направила взгляд перед собой. Даже теперь, бледная и похудевшая, неубранная, грязная, она была хороша. Несколько мгновений княжна размышляла, но вот ее губы решительно поджались, а складка между бровями расправилась.
– Помоги мне добраться до Зазимья.
Судя по вытянувшемуся лицу Нелюба, Мстислава снова сумела его удивить.
– Зачем тебе в Зазимье? – ухмылкой скрывая замешательство, спросил он.
– Чтобы выйти за Ратмира, – мрачно ответила Всеславна.
Нелюб некоторое время смотрел на Мстишу. Он опять хотел ухмыльнуться, но его губы вместо этого как-то судорожно скривились. Мстислава уже решила, что зазимец сейчас откажется, но взамен услышала:
– Что ж, влез по пояс, полезай и по горло.
8. Спутники
Они выдвинулись на рассвете, к немалому удивлению заспанной служанки, которой Мстислава к тому же оставила щедрую плату. Растерянно пряча монету под ворот затасканной замашной рубахи, хозяйская дочь лишь покачала головой:
– Уж уходите? – Она подавила зевок и почесалась. – Что ж торга-то не дождались…
Нелюб учтиво поклонился девушке, но Мстиша даже не взглянула в ее сторону. В эдакую рань она обычно видела только третий сон, а теперь ей еще предстояло леший знает сколько вёрст пройти пешком. Проклятая кляча не могла везти и тяжелые сундуки, и всадницу, и от злости Мстислава едва не скрежетала зубами.
Утро встретило путников уже совсем осенней свежестью, и княжна зябко куталась в вотолу. Колдобистая дорога оказалась сущим мучением, и через поношенные лапти Мстиша чувствовала каждый камешек.
Постоялый двор едва скрылся за первым перелеском, когда Мстислава остановилась.
– Не могу я больше идти! – раздраженно выкрикнула она. – Почему ты не достал телегу?
Зазимец поправил груз, притороченный к седлу, и ласково погладил лошадь по ребристому боку, прежде чем взглянуть на спутницу.
– Потому что для этого нужно было оставаться на торжище. Не ты ли поторапливала меня и наказывала выйти прямо ночью? Забыла, что я тебя еле уговорил дождаться брезга?
Нелюб источал спокойствие, и раздражение княжны отскакивало от него, как горох от стены. Мстислава с досадой топнула ногой, подняв облачко пыли, и, яростно размахивая руками, двинулась вперед. Нелюб глубоко вздохнул, прежде чем мягко потянуть повод и неторопливо отправиться следом.
– Забыл, с кем дело имеешь? – не поворачиваясь к Нелюбу, продолжала негодовать Мстиша. – Я – дочь княжеская! Я отродясь пешком не хаживала дальше батюшкиного сада!
Помытчик возвел глаза к небу и покачал головой, точно недоумевая на себя самого за то, что связался с бранчливой девкой.
– Как же забыть, когда ты только об одном и талдычишь. Громче кричи, еще портные мастера не слышали.
Мстиша повернулась, нахмурившись.
– Какие еще портные мастера?
– А такие, что шьют вязовыми булавами. Разбойники, значит, – добавил он, видя, что Мстиша его не понимает. – Чего было рядиться, коли не оберегаешься и вопишь на семь вёрст окрест о том, кто ты? И так сундуки твои нас того гляди до беды доведут.
Мстислава лишь хмыкнула. Впрочем, замечание Нелюба поубавило ее пыл. Он был прав, стычки с лихоимцами им ни к чему. А идти становилось все труднее. Едва зажившая нога вновь начинала побаливать, а подошвы горели с непривычки. Стиснув зубы, Мстислава пообещала себе больше не разговаривать с помытчиком. Все равно от него не дождаться сочувствия, одни насмешки.
Дорога петляла вдоль кошенины, посеребренной волнами расстеленного льна. Солнце поднялось, и продрогшая было Мстиша теперь начала изнывать от жары. Сил хватало лишь на то, чтобы заставлять себя передвигать ноги, и, не заметив выбоину, она споткнулась. И упала бы, если б не появившаяся из ниоткуда рука Нелюба. Он крепко ухватил Мстиславу под локоть, и она уже приготовилась услышать очередную колкость, когда зазимец проговорил:
– Потерпи малость, скоро лес начнется, там на ключе остановимся, передохнем.
Мстислава подняла на спутника глаза, удивленная его человечностью, но Нелюб, не встречая озадаченного взгляда, удостоверился, что девушка твердо стоит на ногах, и отпустил ее.
Новость о привале придала Мстише бодрости, и, когда они вошли под сень высокой березы, в изножье которой тихонько журчал родник, она с наслаждением растянулась прямо на росистой траве и закрыла глаза. Крепко пахло сыростью и сгнившими листьями, и раньше бы Мстислава поморщилась, но нынче этот запах казался слаще меда.
– На вот, подложи, земля студеная, – вывел ее из мимолетной дремы голос Нелюба.
Он протягивал свой сложенный вчетверо заношенный плащ. Мстислава растерялась. Слова благодарности точно кость застряли в горле, но Нелюб, не ожидая их, уже спрыгнул к воде. Мстиша послушно подстелила себе плащ и вытянула ноги. Хотелось пить, но она даже помыслить не могла о том, чтобы сделать хоть еще один шаг. Не успела Мстиша подумать об этом, как возле нее вырос зазимец с берестяной кружкой.
Он молча подал ей питье и снова спустился к ключу, принес воды ястребу, а потом отвел лошадь вниз по течению ручья, где в камнях собралась лужа. Напоив всех своих спутников, Нелюб снова вернулся к Мстише и присел перед ней на корточки, отчего она поежилась.
– Позволишь? – спросил он и, дождавшись слабого Мстишиного кивка, потянулся к ее стопам. Княжна забыла дышать, пока проворные жесткие пальцы распутывали оборы, скидывали ненавистные лапти, освобождали лодыжки от длинных запыленных онучей.
Вместо того чтобы смотреть на свои ноги, Мстислава не могла отвести взора от лица Нелюба. Он действовал сосредоточенно и осторожно, но в то же время совершенно буднично, так, точно прикасаться к ногам юных княжон для него самое обыкновенное дело. Мстиша против воли почувствовала обиду. Еще не случалось такого, чтобы люди – мужчины ли, женщины, высокого ли, низкого ли звания – оставались равнодушны к ее внешности и положению. Одних они откровенно восхищали, других пугали и вынуждали робеть и терять дар речи, но никто прежде не оставался безучастным. Полбеды, что принадлежность Мстиславы к княжескому роду не повергала Нелюба в трепет, только и красоты ее зазимец не замечал. Мстиша могла бы подумать, что от горестей успела подурнеть, но ведь Нелюб уже повидал ее в разных обличиях и всегда оставался одинаково нетронутым.
Едва ли Мстиславу обрадовало бы, если б помытчик начал восторгаться ею или, еще хуже, увиваться за ней. Она не могла не понимать, что подобное внимание наверняка стало бы помехой, более того – опасностью. Но вместе с тем полное отсутствие оного задевало, и она ничего не могла с собой поделать. Кто была Мстислава, если не княжеская дочь и не красавица?
Ей хотелось зародить искру, пробить толстую кожу и коржавое сердце зазимца. Ей хотелось понравиться ему.
Все эти мысли тенью от облака пробежали по кромке ее сознания, не успев принять ясных очертаний. Мстиша, сама того не ведая, предпочитала полагаться не на думы, а на чувства и теперь помимо усталости и потерянности ощущала разочарование и неудовлетворенность. Словно мучимая голодом или жаждой, Мстислава испытывала недостаток чего-то существенного, питательного, того, без чего жизнь делалась невыносимой. Она давно не слышала ни похвалы, ни лести, ни слов восхищения.