Между тем лицо Нелюба становилось все мрачнее. Он окончательно освободил Мстишины ноги и неодобрительно разглядывал их.
– Кто ж так онучи наматывает?
Мстислава перевела взор вниз и поняла, почему Нелюб нахмурился. Ее некогда белоснежные, крохотные пальчики покраснели и распухли, кое-где вздувались уродливые пузыри мозолей. Она ахнула и, наклонившись, принялась дуть на них, но зазимец только покачал головой. Он сходил за водой и полотенцем и бережно омыл ее ступни, а потом, едва прикасаясь, стал промокать их. Стояна и та бы не сделала этого нежнее, и Мстислава, затаив дыхание, смотрела на суровое лицо зазимца, столь разнящееся с мягкостью его рук. Она разглядывала Нелюба и думала, что, если бы не безобразный рубец, пересекавший щеку и бровь, наружность помытчика была бы вполне сносной. Еще бы остричь непомерно разросшиеся вихры, так и норовящие закрыть глаза. Ведь глаза, если только не смотрели с издевательской насмешкой, тоже были не самыми ужасными: окаймленные черными прямыми ресницами, поблескивающие лукавым зеленым огоньком.
Мстиша подумала, что ей о нем совсем ничего не известно, тогда как ее жизнь у Нелюба как на ладони.
– Откуда ты знаешь Хорта? – спросила она.
Нелюб опять нахмурился и несколько раз моргнул. Растрепавшиеся волосы застили глаза, и он раздраженно потерся лбом о предплечье.
– Ну вот, пусть теперь на солнышке да ветру подсохнут. – Он отдал Мстише рушник, подошел к лошади и принялся рыться во вьюке. – Мы с ним вместе выросли, – ответил Нелюб, возвращаясь к Мстише. Он протянул ей красное налитое яблоко и горсть орехов, при виде которых у Мстиславы загорелись глаза. Нелюб сел поодаль и принялся за завтрак куда более неторопливо, чем набросившаяся на еду княжна. Кажется, он считал, что исчерпывающе ответил на вопрос, и не собирался удовлетворять Мстишино любопытство.
– Разве Хорт не из боярской семьи? – громко похрустывая яблоком, удивилась она.
Нелюб откровенно хмыкнул:
– Из боярской семьи, а с таким отребьем якшается, к тому ведешь?
Мстиша, как назло, закашлялась, и зазимец подошел, чтобы довольно чувствительно стукнуть ее по спине.
– Может, изумит тебя это, но и с боярами я за одним столом сиживал, и далеко не на гузыни, и самого князя видывал.
– А княжича? – вырвалось у Мстиславы.
На лицо Нелюба упала тень. Отвернувшись от Мстиши, он выудил из кучи валежника длинную палку и, несколько раз примерившись, откинул ее в сторону и взялся за другую. Кажется, эта удовлетворила его больше, и, усевшись на земле и поджав под себя ноги, он снял с пояса нож и принялся ее обстругивать.
– И княжича, – ответил зазимец после молчания.
– И каков он? – тихо вымолвила Мстиша, подбираясь и глядя на своего собеседника исподлобья.
– На что тебе? – спросил Нелюб, не отрываясь от работы. Лепестки серебристой стружки мерно сыпались ему на колени. – Все одно, какой ни есть, тебе мужем станет. Если, конечно, успеешь, – хохотнул Нелюб, – а то, глядишь, женится на твоей чернавке. Она, поди, попокладистее будет.
Кажется, эта мысль подняла настроение Нелюбу. Он повеселел и начал негромко насвистывать себе под нос. Мстислава же надулась и запоздало вспомнила о своем обещании больше не разговаривать с помытчиком. Но тот даже не обратил внимания на ее обиду.
– Отдохнули, и будет, пора. – Он подошел к Мстише с длинными полотнищами. – Гляди да на ус мотай, дальше самой придется справляться.
Нелюб хорошенько натянул ткань и, тщательно разглаживая каждую складочку, стал наматывать онучи на Мстишины икры. На его лице не дрогнула ни единая жилка, так, будто перед ним сидел ребенок, а не первая красавица Медынского княжества. Мстиша, величественная и хладнокровная, привыкшая навязывать свою волю и повергать в благоговейный трепет, теперь оказалась по другую сторону. Нынче это ее бросало в краску, тогда как грудь мужчины у ее ног вздымалась ровно и спокойно. Нелюб надел Мстиславе лапти и приладил оборы.
– Сперва будет нелегко, но потом пообвыкнешься. Тут расходиться главное. Вот, держи. – Он протянул Мстиславе получившийся посох. – Вечером рукоятку доделаю. Ну, будем трогаться. Некогда сидеть, а то, глядишь, и правда обставит тебя твоя девка.
Нелюб снова ощерился своей шутке, которую, кажется, счел весьма удачной, и Мстиславе не оставалось ничего иного, как подняться и с оскорбленным видом поковылять дальше.
Почти весь день двигались лесными тропами: они были мягче разбитых дорог, да и прохладная тень спасала от палящего солнца. Нелюб не соврал, и Мстише правда стало чуть легче, да и с палкой идти оказалось сподручнее, но ее сил хватило ненадолго. Мозоли мучили, ноги гудели, да и, кажется, не было ни одной части тела, которая бы не ныла от боли. Княжна шагала все медленнее, а расположение духа помытчика становилось все более скверным.
– Да ты совсем малахольная, – в сердцах сказал он после очередной передышки, на которую путникам пришлось встать, едва они успели пройти пару вёрст с прошлого привала.
Мстиша, потная, растрепанная, распухшая от комариных укусов, изможденная и голодная, уже не могла, да и не желала сдерживаться.
– Да как ты смеешь, вахлак?! – взревела она так, что Бердяй, мирно подремывавший на луке седла, вздрогнул и встрепенулся. – Никто никогда не смел так говорить со мной! – Мстиша стиснула кулаки. – Никто не смел унижать меня! Смеяться надо мной!
Нелюб тоже остановился и внимательно посмотрел на нее.
– И чем же я унизил тебя? Правдой?
– Ты знал, что я не смогу идти, и все равно не нанял телегу! – свирепея, выкрикнула она. – А теперь еще и издеваешься!
– Не смеюсь и не издеваюсь, а что есть говорю. Твоей прытью мы не то что к Ратмировой свадьбе со служанкой не успеем, а и к рождению первенца, пожалуй, не дотелепаем.
Очередное упоминание дурацкой шутки Мстислава уже не могла снести. Совершенно перестав владеть собой, она что было мочи замахнулась, вобрав в готовящийся удар всю накопленную злость. Но вместо того, чтобы врезаться в щеку, ладонь неуклюже зависла в воздухе. Нелюб на лету перехватил ее и теперь крепко сжимал тонкое запястье в нескольких вершках от своего лица.
Всеславна попыталась высвободиться, но у нее ничего не вышло.
– Не рвись, не то больно станет. А теперь меня послушай, – не повышая голоса, проговорил зазимец. – Коли думаешь, что я – твой холоп, которым можно помыкать да остолбухи ему отвешивать, когда с души воротит, то придется мне тебя окручинить. Не с таким связалась. То, что до больших ног доросла и ни слова правды не слыхивала, не моя печаль. То, что хилая да неумеха, – тоже. Я за тобой нюни вытирать не рядился и в слуги твои не нанимался. – Нелюб выплевывал слова отчетливо и зло. – До Зазимья дойти я и без тебя сумею, дорогу, слава Отцу Небесному, знаю. И свои несметные богатства мне не сули. Я тебя не бросил не из-за них, а из жалости. Да только тебе такое чувство, поди, неведомо. – Он неприязненно скривил рот. – А если еще раз вздумаешь руки распускать, то больше меня не увидишь, вот тебе мое вахлацкое слово.
Помытчик раздраженно откинул от себя ее запястье и зашагал вперед. Мстише показалось, что кобыла и та послала ей недоуменный взгляд, прежде чем послушно засеменить за хозяином, потянувшим повод с непривычной суровостью.
К счастью для княжны, день уже клонился к закату, и вскоре Нелюб объявил ночлег. Они устроились на уютной поляне неподалеку от реки. Помытчик расседлал лошадь и отвел ее на водопой, а потом привязал к дереву пастись. Мстислава потерянно озиралась, не зная, куда себя деть, пока Нелюб молча собирал хворост. Устав смотреть на мнущуюся и мешающуюся под ногами девушку, он вздохнул и подал ей потник.
– Садись, сейчас огонь разведу, обогреешься, – сказал зазимец, и, к облегчению Мстиши, голос его больше не был рассерженным, только утомленным.
Мстислава послушно опустилась на пропахший лошадью войлок и блаженно вытянула ноги. Нелюб делал все так ловко и споро, что она не заметила, как на середине поляны успел заняться костер. Сухие сосновые веточки весело потрескивали, обдавая сладким смолистым запахом. Мстиша протянула озябшие пальцы к пламени. Быстро темнело, и лес проваливался в малахитовый сумрак. Впервые за этот долгий, бесконечный день у Мстиславы чуть полегчало на сердце. Она любовалась пляской пламени и щурилась, точно кошка, купаясь в благословенном тепле. В голове не осталось ни одной мысли. Главное, больше не нужно было никуда идти, и единственное, чего хотелось, – это утолить голод и заснуть.
Должно быть, Нелюб отлучался к реке, потому что он вдруг появился напротив, взъерошенный и посвежевший. На кончиках волос еще поблескивали капли, а шерстяная рубаха кое-где прилипла к непросохшему телу. Нелюб бесшумно опустился на поваленное бревно и глубоко вздохнул, а потом тоже протянул руки к костру. Они сидели друг напротив друга и смотрели на огонь. Кажется, на какое-то время установился хрупкий мир.
Когда закончился их скромный ужин, состоящий из вчерашнего хлеба и вяленого мяса, на лес опустилась непроглядная ночь. Мстишины глаза слипались, и, наверное, она несколько раз клюнула носом, потому что Нелюб принес ей лапника, который тоже, оказывается, уже успел заготовить. Мстислава хотела было пожаловаться на колючие ветки и зловонный потник, превратившийся в ее подушку, но после целого дня мытарств эта постель показалась едва ли не мягче лебяжьей перины, которая теперь ехала где-то в далеком возке.
Мстиша вздохнула и поплотнее закуталась в вотолу. Не хотелось думать о том, что там с обозом, с Векшей и Хортом. Не хотелось думать, что ее ждало в Зазимье. Не хотелось думать о Ратмире и о том, как после всего она станет смотреть ему в глаза. Мстислава снова вздохнула и прикрыла веки. Сон окутывал ее мягким облаком, и она задремала, когда вдруг, непрошено и нежданно, в память ворвался Сновид. Его образ засиял невыносимо ярко, и он весь стоял перед ней точно живой – с головы до ног в плаще, как в ту последнюю их встречу, с мерцающими возбужденными глазами, красивый и страстный.