У Мстиславы перехватило дыхание, и, судорожно втягивая воздух, будто выныривала из темной глубины, она резко распахнула ресницы.
Нелюб глядел прямо на нее, и Мстиша не догадывалась, что он может так смотреть. В его очах отражались золотые отблески огня, а сквозь них проглядывали боль вперемешку с сомнением, недоверием с надеждой. И хотя княжна застигла его врасплох, он не отвел глаз.
Не выдержав пристального взора, Мстиша зажмурилась и, наверное от страха, тут же заснула. Ей вновь мерещился Сновид. Он вплетал в ее волосы зеленую ленту, а потом отрезал косу, и почему-то Мстише во сне делалось от этого весело и страшно. Было зябко, а следом вдруг стало тепло и запахло скошенной травой и дождем. Кажется, она снова просыпалась и, кажется, снова упиралась в потеплевшие от огненных отсветов желто-зеленые очи. Мстислава опять проваливалась в зыбкий сон, и ей виделся ястреб с глазами Нелюба. Он яростно кричал и махал на нее огромными крыльями. А под утро где-то неподалеку завыли волки, но Мстислава не успела испугаться, потому что у самого уха раздался тихий шепот:
– Не бойся, я отогнал их.
9. Горькая похлебка
Проснувшись, Мстислава не сразу поняла, где находится, и несколько мгновений недоуменно хлопала глазами. Шапки сосен терялись в голубоватой дымке занимавшегося утра, рядом умиротворяюще потрескивал костер. Мстиша села, и с ее плеч сполз плащ Нелюба. Она бездумно провела рукой по шершавому, скатавшемуся от долгой носки сукну. Она привыкла к заботе и утолению малейших прихотей, но время, проведенное возле зазимца, ясно показало, что он не собирался обходиться с нею по-особенному. Почему же тогда Нелюб накрыл ее, лишая себя самого удобства и тепла? Неужели та пресловутая жалость?
Мстислава нахмурилась. Ей, княжне, можно было служить. Ее можно было любить, ненавидеть, обожать, бояться. Но жалеть? Этого она сносить не станет!
Мстиша отбросила плащ и огляделась. Возле хвойной постели стояла берестяная кружка, полная куманики. Рядом лежала вчерашняя палка, обструганная до гладкости, а вокруг рукоятки плотной змейкой вилась тонкая пеньковая веревка. Над огнем на треноге висел котелок, в котором что-то слабо парилось.
Она едва не подпрыгнула на месте – так неожиданно, точно из-под земли, появился Нелюб. Как он умудрялся бесшумно пробираться через кусты и ходить по хрупким веткам, оставалось для нее загадкой.
– А, выспалась? Я уж решил не будить тебя с устатку.
Он сгрузил на землю что-то мягкое, и, присмотревшись, Мстислава с отвращением разглядела двух мертвых уток. Откуда-то сверху Нелюбу на плечо слетел Бердяй, и зазимец, тепло улыбнувшись, погладил его пальцем по грудке.
– Молодец, дружок, славная добыча.
Нелюб повернулся к Мстише.
– Ты бы к реке сходила, умыться, охорошиться, – как-то туманно посоветовал он, и Мстише это совсем не понравилось.
Что ж, предчувствие ее не обмануло. Увидев себя в речном отражении, она ахнула. Чего только не торчало в растрепанных волосах: и хвоинки, и дохлые комары, и листья. На лицо и вовсе без слез не взглянешь: сквозь грязные разводы и припухлости от укусов проглядывали еще давешние румяна, измазанные сверху Пряха знает откуда взявшейся сажей.
Оттерев лицо до красноты, Мстиша осталась довольна только глазами. Они одни блестели по-прежнему, сделавшись от воды почти синими. Дома, в тереме, Векша каждый вечер перед сном омывала Мстиславу, а уж про баню и говорить нечего. Даже в пути чернавка непременно нагревала для своей госпожи воды.
Мстислава несмело подняла руку и брезгливо принюхалась. Нет! Больше она шагу не сделает, пока не вымоется! Гадливость переборола и страх того, что Нелюб застанет ее нагой, и боязнь холода. Она быстро скинула понёву и рубашку и торопливо вбежала в черную заводь. Вода оказалась обжигающе ледяной, и Мстиша не сумела сдержать сдавленного вскрика. Глубина начиналась прямо у берега, и Мстислава, не умевшая плавать, судорожно ухватилась за дернину. Найдя безопасное место, княжна сорвала пучок жесткой травы и принялась яростно скоблить кожу. Не успокоившись, пока не отмыла каждый вершок тела, она неуклюже выбралась на берег и, крючась от холода, суетливо оделась. Влезать в грязную одежду было неприятно, и Мстислава с тоской подумала, что если хочет ходить в чистом, то тяготы стирки теперь лягут на ее собственные плечи. Она с жалостью поглядела на свои руки – белые, нежные, никогда не знававшие студеной воды и едкого бука.
Мстиша не без труда расчесала волосы и переплела косу. Бросив на отражение в воде последний придирчивый взгляд, она с тяжелым вздохом пошла обратно. Жесткие иголки и шишки кололи натертые ступни, и Мстислава почти тепло подумала о ждущих ее лаптях.
Возвращаясь на поляну, она с предвкушением ожидала, что Нелюб оценит ее преображение, но он седлал лошадь, не обращая на спутницу никакого внимания. Ей даже показалось, что нынче он особенно усердно не замечает ее. Лишь когда она нарочно подошла, чтобы вернуть гребень в свою дорожную суму, Нелюб бросил на нее быстрый, какой-то странный взгляд и тут же отвел глаза.
Пожав плечами, Мстиша приступила к трапезе. Пока она неторопливо, одну за другой отправляла в рот сочные багровые ягоды, Нелюб заканчивал сборы стана. Навьючив лошадь, он затушил остатки огня и разметал кострище, присыпав его влажной землей.
– Пей взвар, – хрипловато проговорил он, поставив у ее ног котелок и стараясь не смотреть на Мстишу.
Теплое питье оказалось очень вкусным и пришлось весьма кстати после купания в холодной воде. Мстислава разомлела, но Нелюб не знал жалости, и вскоре они снова шагали по тропе.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила она.
Нелюб удивленно покосился на нее.
– За что?
– За плащ, – с улыбкой промурлыкала она так, как если бы говорила с каким-нибудь боярским сыном на посиделках.
Кажется, Нелюб почувствовал игривый оттенок в ее словах, и, судя по тому, как сошлись темные брови, тот явно не пришелся ему по душе.
– Ты, должно быть, замерз ночью, – никак не унималась Мстиша.
Она нащупала слабину в броне непривычно рассеянного Нелюба и по наитию пустила в ход свои чары.
– Мне не впервой, – сухо ответил зазимец.
– У тебя рубашка теплая, наверное, – проворковала она и точно невзначай провела ладонью по его плечу. Нелюб неприязненно вздрогнул, будто по нему пробежал мизгирь, и полоснул княжну холодным взглядом.
Мстислава обиженно вспыхнула. Ей захотелось отшвырнуть сделанный Нелюбом посох в самые глухие кусты и, развернувшись, зашагать куда угодно, лишь бы подальше от неотесанного вахлака. Другой бы на его месте, поди, от счастья помер за одно то, что Мстиша в его сторону глянула. Что заметила, разглядела серую букашку у своих ног! А этот еще и недоволен! Еще и ершится да брови хмурит! Да чтоб ему пусто было!
Сердито запыхтев, Мстислава, налегая на палку, ускорила шаг и обогнала Нелюба. Тот лишь хмыкнул себе под нос. Все ему было нипочем.
Но дорога и зной сделали свое дело и поумерили пыл княжны. Вскоре опять заболели ноги, и, подобно вчерашнему дню, им снова пришлось часто останавливаться. Правда, Нелюб больше ничего не говорил. На каждом привале он сразу находил себе занятие: отправлялся за водой, собирал ягоды или орехи, заставлял ленивого Бердяя летать, а иногда молча доставал нож и принимался неторопливо вырезать на Мстишином посохе узоры.
Вспыльчивая, но отходчивая Мстислава тяготилась тишиной, поэтому, перебарывая гордость, потихоньку завела разговор. Она уже поняла, что Нелюб был из тех, перед которыми, как смеясь говаривал тата, хвостом не повертишь, поэтому старалась не повторять своей ошибки. Она расспрашивала зазимца о том, откуда он так хорошо знает дорогу, где добывал кречетов и почему возвращается с одной лишь птицей. Нелюб поначалу отвечал неохотно, словно подозревая, что за Мстишиным любопытством стоит какая-то корысть, но постепенно разговорился, и так ей удалось кое-что разузнать о своем спутнике.
Оказалось, что Нелюб с малых лет полесовал и исходил земли близлежащих княжеств вдоль и поперек, чувствуя себя лучше под открытым небом, чем в стенах дома. Занимался разным, добывал для князя бобров в зеремянах, излавливал и объезжал диких лошадей. Но потом к нему в руки попал сокол-розмыт, и, намучившись вдоволь и все же сумев выносить его, Нелюб, оставив ловчий путь, сделался помытчиком.
Он рассказывал Мстише о том, как выслеживал соколиные седбища по неприступным берегам широких рек, как карабкался по скалистым распадкам и песчаным обрывам. Сутками подстерегал птиц, расставив понцы и лежа в высокой траве или на топком болоте, заживо съедаемый гнусом и мошкой. Как взбирался на исполинские сосны и седмицами мок под дождем, как ловил доверчивых голубей для кутни, в которую потом сумел добыть двух дикомытов, нынче отправленных князю с Хортом. Как тревожился о том, сможет ли воевода доставить птиц в добром здоровье, и как не мог дождаться возвращения в Зазимье, чтобы взяться за их вынашивание.
Голос Нелюба поначалу звучал буднично, но чем дальше, тем сильнее он увлекался. Рассказывая о своем ремесле и путешествиях, зазимец оживлялся, и внутри него точно загорался какой-то потаенный свет, преображавший доселе безучастное лицо. Князь Всеслав сам был страстным ловцом, и Мстиша, желая поддержать беседу, вспомнила о том, как отец ходил на вепря и лося и что особенное удовольствие ему доставляло брать медведя и окладывать волков.
Но то ли зазимцу не понравилось упоминание медынского князя, то ли не по душе была медвежья травля, только он точно остыл. Взгляд Нелюба погас, и он надолго замолчал, а на все расспросы пытающейся вновь разговорить его княжны отвечал блеклым голосом.
Мстиша с досадой попробовала повернуть беседу обратно на птиц, справилась о Бердяе, но Нелюб откликался скупо, вполсилы, словно мысли его витали уже совсем в другом месте. Все же Мстислава добилась от него, что Бердяя Нелюб когда-то добыл птенцом из гнезда и долго отучивал от ужасного крика, которым питомец встречал всякое его появление, принимая похитителя за родителя. Бердяй оказался челигом, что невысоко ценились в княжеской соколятне, поэтому Нелюб оставил птицу себе.