Мстиша не смогла сдержать улыбки. Неужели вечно сердитый Бердяй почитает Нелюба за родного отца?
Однако хорошего расположения духа зазимца было уже не вернуть. Он снова сделался замкнутым, а Мстислава все сильнее уставала, поэтому остаток пути они проделали в молчании. И все же день прошел легче и словно быстрее. Перед закатом путешественники нашли укромное место для становища, и Мстиша обессиленно повалилась на землю.
– Скоро непогоде быть, – хмуро сказал Нелюб, закончив разгружать лошадь. – Солнце в тучу садится.
Мстислава вопросительно взглянула на него снизу вверх.
– Надо идти к деревне. Вот-вот начнутся обложные дожди, а одежонка на тебе совсем хилая.
– Какая на Векше была.
Мстислава надула губы, но Нелюб не преминул заметить:
– Что ж ты, служанке наряд покрепче справить не смогла? Снова недосуг было о людях своих подумать? Сама-то набрала тряпья полны короба, небось.
– Опять ты за старое? – вскочила Мстиша. – Меня костерить взялся?
– А ты сама посмотри, кому хуже сделала. Заботилась бы о своей Векше, разве нынче мерзла бы? Ладно, – махнул рукой Нелюб, доставая из торбы топор, – лучше, чем языком трепать, похлебку сварим. Я покуда за дровами пойду, а ты утку ощипи.
Мстислава отчаянно вздернула голову.
– Я… я не умею!
– Да вроде невелика наука, – недоуменно свел брови Нелюб.
Он пожал плечами и углубился в лес, оставив Мстишу наедине с безжизненно свесившей с камня голову птицей.
Мстислава боязливо протянула руку к восковым перепончатым лапам, но тут же брезгливо отдернула ее. От утки омерзительно несло тиной, и Мстиша не знала, с какой стороны подойти к ней. Наконец, перебарывая подкатывающую тошноту, она гадливо, двумя пальцами ухватилась за перо и дернула. Жесткое перо осталось на месте, а тушка с глухим стуком шмякнулась на землю.
Мстиша отскочила, в отчаянии прижимая руки к груди. Она не могла заставить себя прикоснуться к утке. В таком положении ее и нашел вернувшийся с охапкой хвороста и дров Нелюб. Он только покачал головой. Наладив костер и подвесив котелок с водой, зазимец уселся возле огня и сам принялся за дело, пока Мстиша, сжавшись в комок, с ужасом и отвращением наблюдала за его действиями. От запаха сырой плоти и крови, звука ломающихся костей и рвущихся жил подступила дурнота.
Очистив и разделав опаленную тушку, Нелюб угостил Бердяя внутренностями и неощипанным крылышком, затем положил порубленные куски в воду и добавил горсть крупы и бурые корешки, что успел набрать в лесу.
– Схожу сполоснусь, а ты за варевом присмотри, – сказал он, испытующе глядя на Мстишу.
Девушка только слабо кивнула. Она любила вкусную еду, но никогда прежде не задумывалась о том, что ее приготовление может оказаться таким малоприятным занятием. Оно пришлось ей совсем не по душе, но еще хуже было ощущать собственную бесполезность.
Отлучка Нелюба вышла недолгой. Вернувшись с реки, он развесил у огня мокрые порты, а сам переоделся в другие, не менее поношенные, но все же чистые. Неизменная грубая рубаха, кажется, была у него единственной: зазимец выстирал ее, но сушил прямо на себе. Он зачесал влажные волосы назад, открыв высокий, неожиданно красивый лоб.
– Ну что ж ты, – с досадой спохватился помытчик, заметив, что закипевшая вода заливает костер, – за огнем следить ведь надо. Мешала?
Но ему хватило одного взгляда на растерянную девушку, чтобы сразу все понять. Он сам перемешал успевшую подгореть похлебку, поворошил дрова и подложил свежих поленьев, а потом с разочарованным вздохом опустился по другую сторону костра, не встречая виноватого взора Мстиши.
– Стряпать тоже в княжеском тереме не учат?
Отвечать на обиду и смятение Мстислава умела лишь нападением и сейчас воинственно задрала нос:
– А почто княжне уметь стряпать? На то черные девки есть.
– Верно, – кивнул Нелюб и погладил короткую бороду, – а когда под рукой девок нет, вахлак сгодится.
Мстиша насупилась. Ей совсем не хотелось ругаться со своим спутником. Как это ни удивительно, но Мстиславе понравилась их сегодняшняя беседа. Нелюб рассказывал складно и увлекательно, и ей было приятно слушать его спокойный, грудной голос. Она стала замечать, что, если сама не давала повода, зазимец попусту не нападал на нее. Он вообще предпочитал молчать. Поэтому Мстислава тяжко вздохнула и опустила плечи.
– Почему, я калачи умею печь, а еще курники украшаю лучше всех, – пролепетала она, и Нелюб тихонько рассмеялся.
– От калача я бы нынче не отказался, – улыбнулся он, – а то у нас сухари и те скоро выйдут. Ну, над чем же еще княжны трудятся в своих светлицах?
Нелюб расстелил у костра плащ и улегся на бок, подперев голову рукой, с любопытством ожидая Мстишиного ответа.
– Снова на глум подымешь? – обиженно шмыгнула она носом, но Нелюб обезоруживающе изогнул брови. Недоверчиво прищурившись, княжна некоторое время изучала его лицо, а затем вздохнула и принялась загибать пальцы: – Шьют шелком, золотом и серебром, нижут жемчугом и каменьями, перебирают белую казну, распоряжаются кушаньем, обихаживают домочадцев, подают милостыню… – Мстиша запнулась, видя, как Нелюб поджал губы, явно борясь со смехом.
– И не скучно тебе жилось, в тереме-то?
Мстислава отвела взгляд от его лица и задумалась. Нет, ей не было скучно. Ей было хорошо. Мстишина бы воля, она всю жизнь провела б в Медыни, подле отца. Все беды начались с тех пор, как отец решил отдать ее замуж, ведь Мстиша и думать забыла о том, что ее когда-то просватали в Зазимье. Жила себе, не тужила, справляла наряды, смеялась на вечорках с подругами, убегала сидеть на гумно со Сновидом… И вот откладываемые, запираемые на железный засов мысли просочились, нашли дорожку.
Сновид. Сновид, прижимавший ее к сердцу, клявшийся, убеждавший. Сновид, ставший ныне мужем, но только не ей, Мстише, а какой-то чужой. Кому же? Как не хотелось Мстиславе размышлять об этом, ковырять и расчесывать рану. Но сколько ни прячься, а потаенная дума рано или поздно выйдет на свет.
Должно быть, что-то особенное отразилось на ее лице, потому что Нелюб не удивился, когда она, забыв про гордость, тихо спросила:
– Он совсем ничего не передал мне?
Мягкая улыбка, блуждавшая по лицу зазимца, пока тот слушал про Мстишино житье-бытье в Медыни, растворилась. Он сел, подогнув под себя ноги, и поправил костер, то ли оттягивая, то ли обдумывая ответ.
– Нет, – наконец сухо сказал Нелюб, глядя в огонь. Мстиша судорожно вздохнула, и помытчик бросил на нее короткий тревожный взгляд. – Не думаю, что он проникся ко мне доверием, – поспешно добавил Нелюб, снова отводя глаза от бледного, изрезанного черными тенями лица девушки. – Не по нраву я ему пришелся, – продолжал зазимец, как-то зло и вместе с тем самодовольно усмехнувшись. – По первости не хотел меня принимать, но потом твоя береста сделала дело. Прочитал ее молча, только пальцы затряслись. Он пытался не показать, но я-то видел. – Губы Нелюба презрительно скривились, и он сквозь зубы добавил: – Побелел как полотно, недокунок.
Мстиша подняла на своего спутника ставшие совсем огромными от стоящих в них слез глаза. Она по привычке хотела вступиться за Сновида, но удивление тому, как Нелюб неприязненно говорил о нем, заслонило собой возмущение. Впрочем, Нелюба можно было понять. Если бы не Сновид, ему не пришлось бы теперь возиться с Мстиславой. Должно быть, он про себя одинаково гнушался и ее, и боярина и полагал, что они – два сапога пара.
– Значит, не любил, – с тихой уверенностью промолвила Мстиша, озвучивая то страшное, что мучило ее уже долгое время. – Любил бы – не сдался бы. Не отрекся бы. Не отступился бы.
– А может, просто не о себе одном думал? – Мстиша вздернула на Нелюба голову, но он невозмутимо помешивал варево. – Может, просто сообразил, или надоумил кто, что случится и с отцом его, и с князем, коли замысел ваш исполнится? Может, есть на свете что-то сильнее похоти? – Мстислава вспыхнула, но Нелюб, не обращая внимания на ее недовольство, продолжал: – Долг. Ответ, что перед семьей и родом держать придется. Ведь не один человек живет, а как веточка на огромном дереве, с другими связан. Ужель тебе не знать, княжна? Ты-то ведь не только перед родом и отцом с матерью ответ держишь, но и перед всеми людьми, что Всеслава своим князем величают.
– Да ты только и умеешь, что меня долгом корить, а сам живешь по себе, вольной птицей, по рукам-ногам не связан! – выкрикнула Мстислава, распаляясь. – Где тебе знать, каково это, когда кто-то иной твоей судьбой распоряжается!
Нелюб невесело усмехнулся одним уголком рта.
– Отчего ж не знать? Мне батюшка с матушкой тоже невесту заручили, сына не спросясь. Вот вернусь домой в Зазимье, и кончится моя воля. Выходит, не одной тебе страдать придется.
Мстислава поджала губы и сердито вытерла глаза, не позволяя себе расплакаться. Да уж, Зазимье. В конце концов, если кто и был во всем виноват, так это Ратмир. Кабы не он, то Мстиша бы повторила судьбу Предславы и вышла за любого.
– Ненавижу! – прошипела Мстиша, и глаза помытчика удивленно расширились. – Ненавижу проклятого оборотня!
– Ах вот оно что, – понимающе кивнул Нелюб, и его разгоревшийся было взгляд погас, а на лице появилась неприятная ухмылка. – Значит, княжич наш виноват в том, что милый твой дров наломал, подбив на побег? И в том, что, как до дела дошло, кишка оказалась тонка, тоже его вина, поди.
– Нет, – резко перебила Мстиша. – Вина его в том, что он на свет появился. Таких уродов земля носить не должна! – Слова яростно выскакивали сквозь стиснутые зубы, а глаза сияли мстительным светом, и Нелюб не мог отвести от девушки завороженного взора. – Оборотень, чудище, убийца!
Она в отчаянии накрыла лицо руками.
– Много же ты о нашем княжиче знаешь. Из Медыни, поди, виднее, – все еще усмехаясь, но как-то сдавленно, будто через силу проговорил Нелюб.
– Людская молва далеко стелется!
– Где молва, там и напраслина, – упрямо возразил он.