– Как же, – усмехнулась Мстиша, – злые люди доброго человека в чужой клети поймали. Все одно, – горько добавила она, – другой дороги, как к нему, у меня нет.
Нелюб вскинул на нее острый взгляд.
– Не возьму я в толк, как можно так ненавидеть того, кого ни разу в жизни не встречала. Кто тебе дурного не сделал. А еще больше мне невдомек, как можно своей волей к нему идти, точно на заклание.
Мстиша опустила голову и свела на груди руки, стягивая ветхую ткань. Высказав все, что лежало у нее на душе, она чувствовала не облегчение, а опустошение. Да и немудрено. Надежда и светлое ожидание, которыми она жила последние дни, остались навсегда где-то на подъезде к Осеченкам. Теперь на дне ее сердца плескалась лишь горькая муть – обида, страх, ненависть, недоверие.
Спутники поужинали без удовольствия. Всякая беседа между ними, казалось, так или иначе сводилась к распре. Они хлебали из котелка, стараясь сидеть как можно дальше один от другого, глядя в разные стороны. Мстиша цедила крепкий, пропахший болотом навар, давясь от отвращения и уговаривая себя тем, что для целого дня ходьбы ей пригодятся силы. Нелюб ел равнодушно, словно не чувствуя вкуса, кажется, относясь к блюду так же приземленно, как и Мстислава.
Они легли сразу же после скромной трапезы, усталые и удрученные, но, проснувшись среди ночи, Мстиша снова обнаружила на себе поношенный, пропахший дымом и луговой травой плащ.
10. Сломанная телега
Они брели по лесу несколько дней, пока не вышли на большую дорогу. Солнце палило с самого утра, и Мстислава раздраженно пыталась спрятаться от ярких лучей, надвигая на самый лоб Векшин платок.
– Где же твой обещанный дождь? – сварливо спросила она Нелюба. После очередной ночи в лесу болели бока, искусанное тело саднило, а зазимец поднял ее ни свет ни заря. Вдобавок ко всему Мстишины лапти грозили вот-вот развалиться. – В лесу хоть тень была, а тут я мигом почернею, словно страдница. Дома меня Векша всякий раз после бани ячменной водой умывала, чтобы кожа белей была. Совсем замарашкой сделаюсь, Ратмир на меня и смотреть-то не станет.
– Будет тебе дождь, погоди, потом солнца устанешь кликать. А что замарашкой сделаешься, может, оно и к добру. Оно ведь незачем, чтобы оборотень на тебя лишний раз зенки свои звериные пялил, – косо усмехнулся Нелюб, и Мстише снова захотелось огреть его чем-нибудь тяжелым.
Несмотря на жару, чувствовалось дыхание осени. На березах почти не осталось зеленых листьев, и деревья шелестели, тоненько позвякивая золотыми монистами. Дорога вилась через пожню, и путникам начали попадаться повозки, спешащие на торжище.
Мстиша хмуро и завистливо оглядывала степенно покачивающихся в телегах мужиков, наряженных в лучшие рубахи, круглолицых девиц, возвышавшихся на мешках с житом и лениво щелкающих орехи, озабоченных веселых женщин, тоже разодетых и трепетно прижимающих к груди переполошенных несушек. Встречные же глядели на пеших путников со снисходительным любопытством, но лицо Мстиславы приковывало все без исключения взгляды. Даже в Векшиных лохмотьях она выделялась на этой грязной дороге, точно блестящий лал среди речной гальки.
Теперь, снова получив привычное внимание (пускай и от черного люда, думала про себя Мстиша), она почувствовала былую, едва не пошатнувшуюся Нелюбовыми стараниями уверенность в своей силе, и свежая волна негодования захлестнула ее. Уж если тот белобрысый подлеток раскрыл от изумления рот и все сворачивал голову, с глупой улыбкой беззастенчиво разглядывая Мстишу, то разве Нелюб мог не замечать того, как она хороша? Впрочем, судя по всему, зазимец просто был бесчувственным чурбаном, лишенным души и сердца. Что ж, тогда она не завидовала его невесте, которая, оказывается, ждала его в Зазимье. Впрочем, Мстиша не завидовала ей в любом случае. Она не могла без содрогания подумать о том, каково это, стать женой подобного человека.
Хорошо, что они догадались набрать в лесном роднике воды. Не они, конечно, а Нелюб. Мстише бы такое и в голову не пришло. По пути долго не попадалось ни реки, ни маломальского ручейка, и Мстислава сполна оценила предусмотрительность помытчика.
Там, где дорога делала крутой поворот, они встретили очередную повозку, хозяину которой не повезло. Подойдя ближе, Мстиша рассмотрела, что оглобли были повернуты в противоположную Осеченкам сторону. Сухопарый старикашка в очень чистой белой рубахе копошился возле вывихнутого колеса. Седая дряхлая кобылка уныло переступала в пыли.
Нелюб приподнял шапку и коротко поклонился.
– Мир по дороге, отче!
Старик задрал голову и подслеповато сощурил глаза, а разглядев Нелюба и Мстишу, светло улыбнулся.
– Мир, добрые люди, мир и вам! – Несмотря на то что смуглое, закопченное солнцем лицо было сплошь изборождено морщинами, голос его звучал звонко и молодо. – Что ж это, все на торг, а вы с торга? – еще шире улыбнулся он, перебегая взглядом с Нелюба на Мстишу и обратно.
– Да и ты, отец, красные товары глядеть не торопишься, – усмехнулся Нелюб. – Что стряслось?
Нелюб совсем остановился и, неожиданно для Мстиславы, сунул ей в руки повод. Не глядя на принявшую оскорбленный вид девушку, он подошел к старику и присел на корточки перед лежащим на песчаном ухабе колесом.
– Да вот, возил старшего сына с невесткой на торг. Усмари мы, я их с товаром в Осеченках оставил, а сам домой возвращался. Телега-то у нас одна, вишь, а непогода на носу, надо вывезти сено-то. Думал, в одну выть обернусь, да ось, окаянная, подвела меня, старика. Деготь весь вышел дорогой, а до воды далече, вот и перегорела.
Нелюб нахмуренно повертел ступицу.
– Долго ли до твоей деревни? Подлатать смогу, чтобы шагом дойти, а там уж новую ось справишь.
– Да бросма-брось вёрст десять, не боле.
– Вот и ладно. Погоди, вручье достану.
Не обращая внимания на возмущенный взгляд Мстиши, Нелюб начал развязывать притороченный к седлу мешок.
– Ох, помоги тебе Звездный Пастырь, сынок, – обрадованно запричитал старичок. – С самого утра по жаре маюсь.
– Что ж ты, отец, сколько людей нынче этой дорогой прошло! Неужто никто не пособил?
– Да все на торжок поспешают, нешто я стану докучать со своей безделицей.
Нелюб неодобрительно покачал головой.
– И долго ты собираешься тут ковыряться? – сердитым громким шепотом спросила Мстиша, недовольно отстраняя от себя морду кобылы, которая со скуки начала жевать ее плечо. – Позабыл, что мы спешим?
– Ты спешишь, – не отвлекаясь от поисков, вполголоса заметил Нелюб. – Да куда же он запропастился… – пробормотал он, тут же забыв о Мстиславе, словно она была надоедливой мухой.
– Да что ж ты, нарочно извести меня хочешь? – сквозь зубы прошипела княжна. – Приду, когда все уже пропадет!
Нелюб наконец впервые взглянул прямо в ее прищуренные от злости глаза и спокойно ответил:
– А разве и так еще не все пропало?
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Мстислава – сжав кулаки и медленно тлея внутри, из последних сил сдерживаясь, чтобы не начать кричать при старике. Нелюб – невозмутимо, с призраком усмешки в щелочках зеленоватых глаз. Они бы, наверное, еще долго простояли, испепеляя один другого взглядами, если бы не появившийся рядом старик.
– Сынок, будет тебе! Идите своей дорогой, родимые. Что ж ты станешь со своей молодухой из-за старого хрыча перечиться!
Мстиша открыла было рот, желая возмутиться и поправить старика, но Нелюб незаметно наступил ей на ногу.
– Не бери в ум, отец. Сядь, передохни. А молодуха моя тебе воды поднесет. Поди, нажаждался с утра по такой сухоте.
С этими словами, больше не глядя на Мстиславу, Нелюб взялся за починку. Мстиша, задыхаясь от негодования и изумления, сама не веря, что подчиняется помытчику, принялась доставать мехи. Дрожащими руками она наполнила берестяную кружку и, перебарывая себя, подала ее старику.
– Благослови тебя Пресветлая Пряха, дочка! – улыбнулся старик, то ли не замечая, то ли притворяясь, будто не замечает поджатых губ девушки. Он сдержанно, но с нескрываемым удовольствием сделал несколько глотков. – Уважили старика, сжалились. Пусть пошлют вам боги побольше деток!
Старичок умильно улыбнулся, а Мстиша метнула быстрый яростный взгляд на Нелюба. Тот, не отрываясь от своего занятия, лишь еле слышно хмыкнул и мотнул головой.
Делать было нечего, и Мстислава с тяжким вздохом опустилась на обочину у телеги. В полыни ошалело стрекотали кузнечики, по полю лениво пробегали знойные волны, приносившие терпкие, горьковатые запахи ромашки и тысячелистника. На бледно-голубом, точно выгоревшем небе не виднелось ни облачка. Мстиша закрыла глаза. Старик что-то негромко спросил, и Нелюб принялся отвечать спокойным, низким голосом. Она легко представила его сейчас – стоящим на коленях в белом песке, с закатанной до локтей рубахой, открывающей жилистые руки. Немного прищурив глаза, он обтесывал деревянный клин и неторопливо говорил, изредка вытирая лоб об рукав, а непослушная черная прядь норовила выбиться из-под шапки. Его мерная, обстоятельная речь странным образом утешала и успокаивала – почти как Стоянина колыбельная.
Мстиша скинула с плеч Векшину накидку и, расстелив на траве, легла, подложив ладони под щеку. Где-то в вышине умиротворяюще зазвенел жаворонок, с поля жарко пахнуло шалфеем. На сердце вдруг стало бестревожно и хорошо, и Мстислава позволила себе провалиться в мягкую дрему.
Трудно сказать, сколько минуло времени, но сквозь сонное марево до нее донесся более отчетливый, чем прежде, голос:
– Женку-то твою сморило. Умаялась, сердечная, по такой духоте.
Мстислава понемногу начала просыпаться, но ей не хватало силы размежить веки. Чья-то тень заслонила от нее солнце, и Мстиша кожей ощутила на себе пристальный взгляд, от которого засосало под ложечкой.
Тень на миг пропала, и она собралась не то разочарованно, не то облегченно выдохнуть, как вдруг ее бережно, но уверенно подхватили с земли. Испугавшись, Мстиша распахнула подернутые сонной поволокой очи и наткнулась на Нелюба.