– Кушайте на здоровьечко, – пожелала Томила гостям, положив подле них две новые ложки. От Мстиславы не укрылось, как пристально хозяйка оглядела ее руки. Еще бы, у самой-то старухи кожа была задубевшая, взбугренная синими прожилками.
Трапеза проходила чинно и скучно, все молчали. Было противно черпать из того же горшка, откуда брали хозяева. Мстиша покосилась на Нелюба, который, не чураясь, ждал своей очереди и невозмутимо отправлял в рот ложку за ложкой. А говорил, с боярами сиживал. Где уж ему, вахлаку.
Когда ужин закончился, солнце еще не село, и все расселись по разным углам сумерничать. Нелюб со своими деревяшками расположился подле старика, плетшего лапти на воронце, женщины сонно перебирали чернику в огромных решетах, дети возились на полу. Мстиша устроилась на лавке поодаль ото всех и лениво отщипывала от пирога с капустой.
– В волка и гусей, в волка и гусей! – послышался требовательный детский крик, и Мстиша вздрогнула. Разразилось тоненькое многоголосие:
– А вы, гуси, гуси?
– Га, га, га!
– Далеко летали?
Кого видали?
– Мы летали и видали,
Га, га, га!
Мы серого волка,
Га, га, га!
Украл волк овечку,
Утащил за речку!
Кусок встал поперек горла, и Мстислава побледнела.
Ребятня с визгом бросилась в рассыпную, и большуха притворно грозно прикрикнула на них:
– А ну, жуклята, кыш на двор бегать!
Мстислава сама не могла объяснить, почему всякое упоминание волка заставляло волоски на руках вздыматься. Верила ли она, что Ратмир оборотень, или образ дикого зверя просто стал воплощением чужого чуженина?
Она посмотрела на Нелюба, но тот, не замечая Мстишиного смятения, под восторженный писк раздавал детворе сработанных из дерева игрушечных птичек.
Мстислава вдруг почувствовала себя невыносимо лишней здесь, среди этих людей, с которыми у нее не было и не могло быть ничего общего. И то, что неразговорчивый, скупой на слова Нелюб сумел ненавязчиво и гладко влиться сюда, стать на вечер частью этой семьи, почему-то задевало. Он был с ними, не с ней, и, хотя княжна не имела на это права, она ощущала себя преданной.
Оставаться было тошно, и Мстислава выскользнула из избы. Ноги сами принесли ее на мостки.
Дождь по-прежнему моросил, оправдывая мрачные предсказания Нелюба, но Мстиша уже не переживала о том, что намокнет. Усевшись на самом краю, она достала из-за пазухи заветные бусы и медленно разжала пальцы, любуясь гладкими, голубыми с коричневыми вкраплениями шариками. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть тонкие переливы цвета, но Мстислава столько раз видела ожерелье, что могла бы представить их с закрытыми глазами.
Забросить бы низку в черный омут! Но что толку, если боярин, с которым Мстиша подобным образом надеялась поквитаться, не увидит этого? И потом, бирюзовые бусы были последним, что осталось у нее от той, несостоявшейся жизни. Пока она могла надеть их, казалось, жива была надежда. Надежда… Он ведь чей-то муж, да и сама Мстислава скоро станет чужой женой.
Она смотрела на холодные камешки на своей ладони, не замечая, как по щеке сползает слеза.
«Где же ты?! Где ты, когда так нужен мне?!»
Мстиша зажмурилась. Наступала ночь, и Сновид, конечно, был в постели, которую теперь грела ему жена.
Она не услышала легких шагов и вздрогнула, когда позади раздался негромкий голос:
– Вот ты где…
Мстиша порывисто обернулась и увидела Нелюба. Его взгляд задержался на бусах, зажатых в ее руке, а затем внимательно обшарил лицо.
– Идем спать.
Перед тем как лечь, они проведали Бердяя. Нелюб устроил его в пустовавшем овине, оклобучив и привязав должиком к деревянной балке. Ястребу, привыкшему к воле, это явно не пришлось по нраву, но селяне не без основания с опаской относились к хищнику, который не погнушался бы и домашней птицей.
В скотнике, где постелили гостям, под клюками у крыши свисало десятка два отопков – как растолковал ей Нелюб, от сглаза. В полумраке черные очертания лаптей походили на гроздья летучих мышей, и Мстиша поежилась.
После бани и горячего ужина лесная жизнь под открытым небом успела позабыться, и Мстиша с отвращением думала о ночевке на скотном дворе, где пахло свиньями и лошадиным потом.
Взобравшись на сеновал по шаткой лестнице, она не особенно удивилась, когда увидела, что вся постель состоит из большой овчины, накинутой прямо поверх сена. Вспомнились недавние размышления о Сновиде, и Мстиша невесело усмехнулась.
– Полюбуйся, чего ты добился своим враньем, – обернулась она к Нелюбу с кривой ухмылкой и нарочито широким движением указала на шкуру. – Поистине роскошное супружеское ложе!
Ничего не отвечая, Нелюб бросил в сено дорожную торбу, улегся на нее головой и, накрывшись плащом, отвернулся к стене. Хоть он и постарался устроиться подальше от Мстиши, сеновал был тесным, и их разделяло не больше аршина.
Если он надеялся молча уснуть, то Мстислава не собиралась доставлять ему такого удовольствия.
– Может, все-таки скажешь, для чего устроил ряженье? – уперла она руки в бока.
– Думал, тебе не привыкать, – не оборачиваясь, пробурчал он.
– Да как ты смеешь! – возмутилась Мстиша.
Поняв, что покоя ему не видать, Нелюб шумно выдохнул и устало повернулся к ней.
– А что я должен был сказать? Правду? Что ты – сбежавшая княжна, запутавшаяся в женихах?
Мстиша высокомерно хмыкнула.
– Что мы с тобой просто попутчики, вот что!
Тут уже пришла очередь Нелюба усмехаться.
– Тогда на тебя первую станут косо смотреть. Где это видано, девушке одной в дорогу пускаться, да еще и по пути со всякими бродягами вроде меня путаться? А коли пристанет кто? На мужнюю прежде чем заглядываться, десять раз подумают.
– Оберегаешь меня, значит, – самодовольно заметила Мстислава.
– Просто хочу спокойно до дома добраться, – возразил он и зевнул в кулак. – И косу от греха подальше под платок убери, как и полагается доброй жене.
– Вот еще, – фыркнула Мстиша. В соображениях зазимца был здравый смысл, но она не могла перебороть упрямство и желание сделать ему наперекор. – Скажусь твоей сестрой.
– Ладно, – снова поворачиваясь на бок, неожиданно легко согласился Нелюб, – тогда, дорогой кто посватается, за мной дело не станет. Выдам сестрицу за первого встречного.
Мстислава обиженно засопела. Сил огрызаться не было. От усталости она едва держалась на ногах, но забираться под зловонный кожух было противно. Несколько мгновений княжна боролась с собой, мешкая. Мстиша поймала себя на мысли, что скорее бы предпочла ночевать под ставшим привычным плащом Нелюба, но на него нынче рассчитывать не приходилось.
Сдавшись, с горестным вздохом она полезла на сеновал. Жесткие травинки кололи кожу, но овчина оказалась теплой и даже уютной. Поворочавшись, Мстислава нащупала за пазухой нитку бус и, не давая себе времени передумать, быстро защелкнула замок на шее. Ожерелье привычно легло на ключицы, и Мстиша закрыла глаза. Может, хотя бы во сне она увидит любимого.
11. Дубовые иглы, вязовые нити
Мстислава спала плохо. Непогода усилилась, и если раньше княжна бы сладко нежилась под куньим одеялом, убаюканная мерной дождевой дробью, то теперь она с беспокойством думала о предстоящей дороге.
Даже ночью хлев полнился множеством мешавших спать звуков. Печально вздыхала корова, ссорились спросонья курицы, в ожидании корма нетерпеливо фыркала лошадь.
Мстиша окончательно проснулась, когда, держа горящую лучину в зубах, в скотник с двумя ведрами вошла хозяйка. Плеск пойла, тихое ворчание старухи, а потом и упругий стук молочной струи о пустой подойник заставили Мстиславу недовольно открыть глаза. Повернувшись, она с удивлением обнаружила, что Нелюб тоже не спал. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и, бездумно глядя в потолок, пожевывал соломинку.
Заметив шевеление Мстиславы, Нелюб скосил на нее глаза, но, видно, протекающая крыша занимала его сильнее, потому что он сразу отвел взгляд обратно. Мстиша хмыкнула и села, скидывая с себя кожух. Как же ей надоела бесприютная жизнь и изо льда вырубленный Нелюб! Смирившись с судьбой, она хотела поскорее добраться до Зазимья. Во всяком случае, там ее будет ждать не темная изба, а княжеские хоромы, слуги, вкусная еда и добрая одежда.
– Пойдем, – коротко бросила Мстиша, едва глянув в сторону зазимца, и принялась спускаться.
К удивлению девушки, Нелюб покорно последовал за ней. По пути он радушно поздоровался с хозяйкой, без слов подхватив тяжелое ведро.
– Сейчас яичню сжарю, – улыбнулась ему Томила и осеклась, встретившись с мрачным взглядом Мстиславы. – Как спалось, милая?
Мстиша скрежетнула зубами и, не удостаивая большуху ответом, направилась в избу. Все, кроме хозяина, еще спали, и Мстислава уселась на лавке.
– Вот, дочка, – с все той же обезоруживающей добротой проговорил старик и протянул ей белые, пахнущие лыком лапти. – Твои-то совсем поизносились.
Они вышли сразу после завтрака, и Мстиславу не покидало неприятное чувство, что теплые слова прощания, обращенные к ним обоим, звучали на самом деле для одного Нелюба.
Новая обувь вязла в расхлябавшейся дороге, и, стараясь обойти грязь по траве, Мстиша почти сразу насквозь промочила ноги. С реки наползал туман, и занимавшееся серое утро не сулило легкого пути.
Мстишу раздражало все: усталость, навалившаяся после первой же пройденной версты, мигом отсыревшая одежда, мошки, вившиеся у лица, Бердяй, горделиво дремлющий на луке седла и больше нее напоминающий особу княжеских кровей, и сильнее остального – молчаливый, невозмутимый, никогда не жалующийся Нелюб.
– Слава Богине, ушли наконец из этого хлева, – пробурчала Мстиша себе под нос, но так, чтобы зазимец мог расслышать.
Нелюб отказывался замечать подначку и продолжал безмолвно шагать.