– Старик еще ничего, – не унималась Мстислава, глядя на новые лапти, – а вот старуха – сущая ведьма. Смотрела на меня, будто со свету сжить хотела.
– Не хотел бы я слышать, что ты про меня станешь потом кому-то сказывать, – усмехнулся Нелюб. – От тебя доброго слова ждать, что летом снега.
– Вот и неправда, – возмутилась Мстислава. – Меня все любят, а эта с самого начала взъелась.
– Может, будь ты полюбезнее, и на тебя бы теплее поглядывали?
– С какой такой стати? – выгнула она бровь. – Разве гостям не должны оказывать почтения?
– Это смотря какие гости, – в сторону сказал Нелюб.
– Да просто завидует она, и больше ничего. Словно я виновата, что пригожей родилась. Все одно, что моя мачеха. Той тоже мои коса и кожа белая покою не давали.
Нелюб отвлекся от дороги и в первый раз посмотрел на Мстишу.
– Сколько ж тебе было, когда мать умерла?
Лицо девушки изменилось.
– Мало. Тата еще грамоте учить не начал. Но я ее помню, – как-то упрямо добавила она и, нахмурившись, замолчала.
– И тебя воспитала мачеха?
Мстислава помотала головой:
– Няня.
– Она тоже умерла?
Мстиша вскинула на спутника голову, точно он сказал глупость.
– Жива Стояна, с чего ей умирать? В летах, конечно, но жива.
– И где она теперь?
Княжна резко отвернулась. Как только он умел находить больные места? Как ухитрялся давить с такой точностью?
– Дома, где ж еще? – огрызнулась Мстиша.
– А что ж мачеха? Злая?
Она уже хотела ответить утвердительно, но вдруг задумалась. Пожалуй, Гостемила не была злой. Например, она никогда не обижала детей. Почему-то Мстиша не переносила, когда сварливые бабы бранили или били маленьких, но не могла не отдать должного мачехе, та всегда была ласкова и со своими, и с дворовыми ребятишками.
И тем не менее она ненавидела Гостемилу.
– Она не моя мама, – ответила Мстиша. – Она не имела права занимать ее место.
– Разве твой отец не стал счастливее, взяв новую жену?
Мстислава молчала, поджав губы.
– Тебе бы больше пришлось по сердцу, если бы он оплакивал ее и жил прошлым?
– Я не знаю, – опустив голову, тихо ответила Мстиша. – Но я ненавижу ее за то, что она жива, а моя мама – нет.
Нелюб пристально посмотрел на княжну. Кажется, сначала он хотел возразить, но, видимо, какая-то мысль изменила его намерение. Он коротко кивнул и спросил:
– А братья, сестры?
Да что он ей допрос чинит? Мстиша привыкла к тому, что в Медыни каждый знает о княжеской семье. Она с подозрением взглянула на Нелюба, но на его лице не отражалось ничего, кроме сдержанного внимания.
– Сестра родная одна, да и ту прошлой зимой замуж выдали. Есть две младшие, лялек еще нянчат. Мачехины, – добавила она сквозь зубы. – И братец тоже от нее, на коня осенью будет сажен.
Нелюб кивнул.
– И что ж, они тебя любят?
Мстиша в замешательстве взглянула на него.
– Ты сказала, тебя все любят, – пояснил он.
Мстислава невольно задумалась. Про Предславу и говорить нечего, они жили с сестрой душа в душу, поверяясь во всем, и Мстиша смотрела на нее почти как на мать. Все переменилось с Предславиным замужеством и отъездом. А особенно – когда Мстиша поняла, что ей самой, в отличие от сестры, не видать счастья с желанным.
Что же до младших… Глядя на них, Мстиша видела мачехины глаза, мачехины веснушки, даже мачехины повадки. Только маленький Воиша походил на отца, поэтому к нему она относилась сердечнее, даже как-то пыталась покачать его хорошенькую, точно игрушечный ларчик, зыбку, подвешенную к золоченому березовому оцепу, да только мачеха испугалась, прогнала.
Любили ли они ее? Боялись, это точно. Искали ли ее общества? По первости. Мстиша вспомнила, как Ярослава, курносая и конопатая, словно мать, пыталась несколько раз подступиться к ней то с пташкой-свистулькой, отцовым подарком, то со своим первым сплетенным на дощечках пояском. Глиняную птичку Мстиша тогда едва не разбила, а над неумелым, грубоватым поясом от души посмеялась.
Она наслаждалась тем, что младших сестер манит ее красота, умение наряжаться и подносить себя, и ей нравилось держаться с ними высоко и недоступно. Ярослава и Звенька смотрели на старшую сестру с пугливым восхищением. Но любили ли они ее?
Они любили отца, это Мстиша знала. Стоило тате появиться, как все трое бежали к нему взапуски. Они висли на нем, словно котята на кошке, а отец лишь посмеивался и ухитрялся обнять каждого. У него всегда имелись для них и гостинцы, и доброе слово. Отец, который мог пропадать седмицами на ловах и в походах, к которому за справедливым судом со всего княжества шли люди, отец, ведавший торговыми поездами и улещением воинственных соседей, всегда знал, с какой начинкой любит пряник Звеня и как зовут Ярославиных кукол. С Воишей они друг в друге души не чаяли, но к нему Мстислава не ревновала. Все-таки единственный сын.
Любили ли Мстишу? Ее любил отец, любила Стояна. Любил Сновид.
Любил ли?
Мстислава тряхнула головой, которая начинала болеть от всех этих непрошеных размышлений, и рассерженно посмотрела на Нелюба. Он глядел пристально и испытующе, словно читая Мстишины мысли.
– Конечно любят! – выплюнула она. – И вообще, не твоего ума это дело!
Нелюб прищурился.
– Это точно, не моего.
Он ускорил шаг, оставляя Мстишу плестись позади.
Дорога становилась все хуже, и Мстислава уже жалела, что они не задержались еще на день в «хлеву». Нелюб стал мрачен и на привалах против обыкновения не вырезал узоры на Мстишином посохе, а хмуро смотрел в серое небо.
Из-за Мстиши они снова прошли мало, и, когда она спросила Нелюба, сколько осталось до Зазимья, он лишь безнадежно махнул рукой. Только Бердяй, добывший в пожне зайца, сумел хоть немного свести тень с лица Нелюба. Мстислава презрительно фыркнула, глядя, как зазимец с доброй улыбкой – ей от него такой не видать – нежно почесывает рябую грудку.
День клонился к закату, и Мстиша уже не чаяла дождаться остановки на ночлег, когда позади послышался топот копыт.
– Далёко ли без хлеба? – раздался звонкий, немного насмешливый голос, и Мстислава с Нелюбом остановились, одновременно оборачиваясь на встречного.
Молодой всадник был одет в добротную свиту, из-под меховой шапки выбивался русый чуб, щегольски зачесанный на одну сторону. В руках, усаженных перстнями, лежала маленькая плеть. Лошадь под седлом чужака, должно быть, годилась во внучки Нелюбовой кляче и глядела под стать хозяину, самодовольно и свысока. Что и говорить, по сравнению с незнакомцем Мстиша и Нелюб в своих замаранных дорожной грязью одеждах выглядели жалко.
Рассмотрев лицо девушки, незнакомец заулыбался и, нисколько не сдерживаясь, скользнул долгим взором по всему ее стану. Сквозь удовлетворение тем, что ее красота произвела впечатление, Мстиша внутренне поежилась. Она никак не могла привыкнуть к тому, что ее, княжую дочь, смели так вот беззастенчиво рассматривать. Нелюб тоже когда-то разглядывал Мстиславу с неподобающей прямотой, но в его очах ни разу не появлялось сальности всадника.
– Отсюда не видать, – ответил Нелюб, и, несмотря на привычное спокойствие, Мстиша почувствовала в жестком голосе неприязнь.
Несомненно, всадник тоже. Он ухмыльнулся и, небрежно отодвинув кнутовищем шапку со лба, посмотрел на зазимца, потом на лошадь, которую тот вел в поводу, и на сундуки, покрытые рогожей.
– Что ж, друже, такую ладную девку пешком гонишь? Погляди, еле на ногах держится.
Нахмуренный лоб Нелюба разгладился, а лицо сделалось еще более угловатым от проступивших желваков.
– То не девка, а жена моя, – ответил Нелюб даже спокойнее, чем прежде, но Мстише показалось, что она услышала приглушенный рык, – сам разберусь.
– Жена? – с наигранным удивлением спросил незнакомец и снова огладил Мстиславу слащавым взглядом. – Такую жену беречь надо, друже. Верстах в трех постоялый двор будет, давай довезу.
– Сами дойдем, – сухо ответил Нелюб, делая шаг вперед и заслоняя собой Мстишу.
Всадник прищурился и, в последний раз глянув на княжну, резко ударил кобылу бичом.
– Еще свидимся, – послышался удаляющийся голос.
– Ну, – сказал Нелюб, когда стук копыт окончательно стих, – а вот и первые женихи пошли.
Только теперь он отвел нахмуренный взгляд от дороги, где скрылся из виду незнакомец, и зашагал дальше.
Мстиша неловко сглотнула. Желания распекать зазимца за то, что он снова назвался ее мужем, больше не возникало. С мелькнувшей же надеждой провести грядущую ночь под крышей Мстислава рассталась, бросив быстрый взор на напряженные плечи Нелюба.
Он действительно хорошо знал эти места, потому что вскоре свернул на малоприметную лесную тропу, которая вывела их к защищенной от чужого глаза прогалине.
Мстиша не успела оглянуться, как стан был разбит, огонь разведен, заяц, добытый Бердяем днем, освежеван, сварен и съеден. Она надеялась, что, как бывало с отцом, после трапезы настроение Нелюба улучшится, но напрасно.
– Дров на утро не хватит, пойду наготовлю, а ты пока котел вымой, – походя хмуро бросил он, убирая топор за пояс.
– Как котел помыть? – опешила Мстислава.
Слова возмущения почти сорвались с языка, но Нелюб лишь мрачно возразил:
– Я уже говорил, здесь слуг нет. Каждый должен делать свою долю. Не нравится котел, так завтра будешь стряпать.
Мстиша закрыла рот. От мысли о том, что в следующий раз он заставит ее ощипывать утку или разделывать дичь, подкатил тошнотворный ком.
– Как мыть-то? Я не умею, – слабо крикнула она в спину удаляющемуся Нелюбу.
– Песком, – через плечо ответил он и нырнул в заросли.
Мстиша с тяжелым вздохом подхватила обросший жирным нагаром котел и поплелась к ручью.
Вода оказалась студеной, и, когда Мстислава зачерпнула со дна пригоршню песочной жижи, ей почудилось, что она обожглась. Ужасно не хотелось прикасаться к гадкому, склизкому и пахнущему едой нутру. Она швырнула в котел несколько горстей темного, отдававшего водорослями песка и поморщилась. Мстиша решила помочь себе пучком травы, но тут же вскрикнула от неожиданной боли – острые листья порезали ладонь. С досадой вырвав из земли кусок мха, она принялась яростно тереть проклятую посудину. Сполоснув ее, Мстислава пришла в ужас. Котел не стал чище, зато ее руки оказались едва ли не по локоть в саже. Отбросив злосчастный котелок, княжна сунула ладони в воду. Дрожа от холода, она попыталась отмыться, но жирная чернота никак не желала сходить, расползаясь по пальцам грязными разводами.