ается оборотнем. В уплату за свои труды Шуляк потребовал у княгини клятву: как только ее младший сын войдет в лета и станет обращаться, она должна будет отдать его на семь зим во служение колдуну.
Выбор был прост, и нетрудно догадаться, что решила моя мать. Сколько бы отец ни возмущался, он сдался увещеваниям и не стал ее отговаривать. В конце концов, князь тоже любил сына. Ряд заключили, и Шуляк привел в исполнение свою часть. Мать же спряла шерсть с принесенного в жертву моей жизни волка и соткала рубашку, которую я отныне должен был носить, чтобы обращаться.
Ратмир горько усмехнулся, и Мстислава невольно поежилась.
– Даже самому сострадательному человеку не под силу до конца понять и почувствовать, что испытывает другое существо. Кто сможет винить мать в том, что она хотела жизни для своего ребенка? В детстве я не перекидывался, но каждое полнолуние со мной происходило что-то непонятное и страшное. Меня сваливала лихорадка, тело ломило, поднимался жар, и я погружался в умопомрачение, слышал волчий вой и странный, требовательный зов. Сначала этот зов казался далеким, но годы шли, и он становился все отчетливей и неодолимей, пока наконец…
Ратмир осекся, а остекленевшие глаза несколько мгновений смотрели в пустоту.
– Пока наконец я в первый раз не обернулся, – прерывисто выдохнув, шепотом докончил княжич. – Мама пыталась уберечь меня. Кажется, она до последнего надеялась, что я все-таки останусь человеком. – Губы Ратмира судорожно искривились. – Стараясь оградить сына от тяжелой правды, она ничего не говорила, поэтому, когда все случилось… – Он опять замолчал, силясь подобрать слова. – Назвать это неожиданностью? Трудно описать тот ужас, что я испытал, когда мои кости начали ломаться, а внутренности – выворачиваться наизнанку. Когда я ощутил, как разум, мой собственный разум ускользает, а его место занимает кто-то свирепый и чужой. Я решил, что умираю, и, в общем, оказался прав. Ратша, маленький, невинный мальчик, умер в тот вечер.
Ратмир замолчал, словно забыв о присутствии Мстиславы, и, когда она пошевелилась, вздрогнул всем телом. Он быстро и без узнавания посмотрел на Мстишу, и ей показалось, что в его глазах стояли слезы.
Но Ратмир тотчас отвел взгляд и тряхнул головой, приходя в себя.
– Только после этого мама рассказала правду о происходящем со мной каждую луну. И не единожды потом я думал, что, возможно, ей просто стоило дать мне умереть. Не вмешиваться в дела богов и не считать в безумной гордыне, будто те допустили досадную ошибку. Да что там говорить, как бы мама ни пыталась спрятать от меня свои сокровенные думы, я и сам порой замечал отражение той же мысли в ее глазах. Однако сделанного не воротишь, и, пусть ее сын и превратился в чудовище, он жил.
– Не говори так! – не выдержала Мстислава, и Ратмир посмотрел на нее. Очи княжича были темными и блестящими, словно его вновь лихорадило.
– Это правда, Мстиша, – тихо и твердо выговорил Ратмир. – Ты ведь и сама знаешь. Ты видела.
Непроизнесенные слова застыли на губах Мстиславы. Она и вправду видела. Рассказ Ратмира объяснял и его странное исчезновение, и непонятную болезнь, и тот страшный, нечеловеческий взгляд. Мстислава не заметила, как по позвоночнику пробежала зябкая дрожь.
– В ту ночь… – несмело начала она, и Ратмир кивнул, поняв с полуслова.
Мстиша сморгнула и потерла ладони, согревая похолодевшие пальцы.
– Что произошло? – ломким шепотом спросила она.
– Я не помню. – Голос княжича прозвучал сухо и отчужденно.
– Не помнишь? – изумленно повторила Мстислава.
– Когда это подступает… Когда я слышу зов и начинаю превращаться, еще некоторое время я остаюсь человеком даже в волчьем обличье. Но это человеческое быстро исчезает, как бы яростно я ни пытался воспротивиться. Мое усилие тщетно, точно я пробую удержать воду в пальцах, и меня поглощает темная пучина. Ее хватка так крепка, что, вернувшись в людское тело, на малый срок я все еще остаюсь волком и способен причинить вред тому, кому не посчастливилось оказаться рядом. Ты могла пострадать.
– И ты совсем не помнишь… – растерянно начала она, но Ратмир перебил:
– Нет, но знаю: то, что происходило в моем черном беспамятстве, было ужасно. Порой воспоминания остаются, и тогда они похожи на обрывки болезненного сна. В иной раз я не помню совсем ничего. Я не впервые пришел в себя в грязи и крови. Иногда кровь принадлежит мне. Иногда – она чужая.
Стиснув руками лавку, Мстиша поморщилась и отвернулась в сторону, но Ратмир порывисто подошел и присел на одно колено перед ней.
– Я могу не помнить, но я знаю, знаю, что делал страшные вещи. – Его слова сыпались ей под ноги хриплой дробью. – В уплату за жизнь мать, сама того не ведая, продала мою свободу. Каждую луну я теряю собственную волю и становлюсь зверем. Вот истинное лицо твоего жениха, Мстиша. Вот за какого человека ты хочешь выйти замуж.
Мстислава робко подняла ресницы и взглянула на Ратмира. Он смотрел жадно. Янтарные очи лихорадочно обшаривали ее лицо, словно пытаясь проникнуть в разум и сердце, словно пробуя разгадать чувства, стоявшие за искаженными страхом и милосердием чертами девушки.
Чего он желал больше? Чтобы Мстислава испугалась и прогнала его или чтобы, несмотря на жуткую правду, осталась верна своим словам? Разве мог он ждать от нее, в два счета забывшей о Сновиде, постоянства и преданности?
Мстиша протянула руку, презирая себя за то, что не может сдержать дрожи, и коснулась лица княжича. Ратмир не отпрянул, но его зрачки расширились, а дыхание замерло. Мстислава осторожно провела пальцем по рубцу.
– Это случилось, когда ты был в волчьем облике?
Ратмир невесомо кивнул, так, чтобы не сбросить ее ладони со своей щеки.
– Родителям пришлось сдержать обещание и отправить меня к Шуляку. Я служил колдуну, и, кажется, тот находил особенное удовольствие в том, что княжий сын корчевал ему росчисти, пахал землю, добывал дичь и стряпал. Он воспитывал меня так, как считал нужным, заставляя обуздывать человеческий нрав, чтобы уметь укрощать волка внутри. Шуляк твердил, что я должен стать сильным, и завел обычай стравливать меня с волками. Я был тогда еще прибылой, совсем зеленый.
– Изувер, – ужаснулась Мстиша. Она бессознательно продолжила ласкать Ратмира, и на миг он прикрыл глаза, но тут же снова распахнул их, точно не разрешая себе поддаться ее нежности.
– Не знаю, – покачал головой княжич. – Меня, любимого сына, который не слышал в жизни грубого слова и не видел жестокости, Шуляк бранил и колотил батогом, но он же научил меня всему, что я умею. Я ни разу не слышал от колдуна похвалы, но благодаря его науке нигде не пропаду. Он выставлял меня босиком на мороз за малейшую провинность, но он же поведал мне пути и повадки животных и сделал лес моим домом. Шуляк мог не кормить меня седмицу, но он показал, как ловить рыбу и плести корзины. Он никогда не любил меня, но он научил ценить любовь.
– И ты жил с ним вдали от семьи и друзей? – с сочувствием спросила Мстислава.
– Иногда он посылал меня в город с поручениями, а раз в год я мог побывать дома, так что людей я видел. Когда шла моя третья зима у Шуляка, он взял себе ученицу из одной из ближних весей. Сначала я обрадовался: девочка была чуть младше меня, и я надеялся найти в ней товарища, – но скоро стало ясно, что она предпочитала изводить «княжонка» и смеяться, когда Шуляк срывал на мне злобу. Так что я привык к одиночеству. Если, конечно, можно назвать одиночеством сожительство с чудовищем под одной шкурой.
Мстиша вздохнула и покачала головой.
– Но почему ты решил предупредить меня? Ведь, не попытайся я убежать со Сновидом, мы бы уже были женаты?
Княжич отвел взгляд.
– Пока ты оставалась далекой и незнакомой, я мог вообразить тебя любой. Принимающей меня таким, какой я есть. Слепо следующей собственной судьбе и воле родителей. Но, узнав тебя, твою свободолюбивую и отважную природу, а самое главное, твою неприязнь ко мне…
Мстиша хотела возразить, но Ратмир не дал ей, положив руку поверх ее ладони.
– Ты ненавидела оборотня, и твое чувство было справедливым. Я и сам его ненавижу. Я понял, что не хочу принуждать тебя. Не хочу получить твое сердце обманом.
Мстиша замерла. Дышать стало нечем.
– Оно и так уже принадлежит тебе.
Тело Ратмира одеревенело. Он прищурился, все еще держа ее руку в своей.
– Подумай. Подумай, Мстиша, ведь пути назад не будет. Ни для тебя, ни для меня. Если ты уйдешь, я пойму. Я первый скажу, что это верный поступок.
– Ты хочешь, чтобы я ушла?
Ратмир усмехнулся, покачав головой. Он бережно взял ее ладонь в обе свои руки и, поднеся к губам, поцеловал. По коже от затылка до самых пят пронеслась теплая волна мурашек.
– Больше всего на свете я хочу, чтобы ты осталась. Но последний, кого тебе стоит слушать, – это оборотень.
Мстислава внимательно посмотрела в его глаза. Она не кривила душой, когда сказала Ратмиру, что он лучший человек, которого она знала. И поверить, что он, пусть на короткое время, превращается в чудовище, казалось невозможно. Даже в тот миг, когда в теле Ратмира все еще бурлили остатки колдовства, когда волк не до конца отпустил его, он продолжал заботиться о ней. Борясь со зверем, Ратмир пытался заставить ее уйти и не подвергать себя опасности. Мог ли этот человек в самом деле причинить кому-то зло? Так ли страшны были его деяния?
А если и страшны, меняло ли это Мстишино отношение к нему? Что бы Ратмир ни совершал, он лишь исполнял чужую волю, не имея сил и средств сопротивляться волшбе. Такова была цена за его жизнь, что когда-то, не спрашиваясь, отдала княгиня.
Могла ли Мстислава принять Ратмира таким? Если нет, то лучшего мгновения признать правду не представится. И благородство княжича, который давал ей возможность отказаться от свадьбы, лишь усложняло и без того трудный выбор.
Стоило только произнести короткое «нет», и тогда… Тогда Мстиша больше никогда не испугается его неожиданному исчезновению и не упадет без памяти, когда Ратмир появится перед ней, чужой и окровавленный. Она не станет бояться каждого полнолуния и с тревогой вглядываться в черное небо, отсчитывая про себя, сколько им еще осталось безмятежных дней и ночей.