Мстислава смотрела на княжича, досадливо кусая губы. Зачем она только попрекнула его? Теперь от игривого оживления Ратмира не осталось и следа.
– Это больно? – тихо спросила она, памятуя страшный вечер.
Ратмир поднял на Мстишу недоуменный взгляд, и ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что она имеет в виду. Он неопределенно повел плечом, надеясь уйти от ответа.
– Я слышала твой крик, – прибавила Мстислава, внутренне съеживаясь от воспоминания.
Глядя под ноги, Ратмир рассеянно провел рукой по лбу.
– Да, – наконец нехотя признал он. – Я привык следить за луной и чувствую приближение обращения, и все равно каждый раз оно подступает неожиданно. Жестокая, неумолимая сила начинает рвать изнутри, кромсать кости и жилы. Волк просыпается и прогрызает себе путь наружу. – Ратмир сухо сглотнул, не отрывая расширившегося и вместе с тем невидящего взора от пола, точно там разворачивалось описываемое им зрелище. – Когда-то мама сказала, будто превращение чем-то похоже на муку рождения.
Мстиша лихорадочно вздохнула, и Ратмир поднял на нее быстрый беспокойный взгляд.
– Не тревожься обо мне, – попросил он. – Я говорю не для того, чтобы вызвать твою жалость. Ее я недостоин. Просто тебе лучше знать, чтобы понимать. Чтобы не пугаться понапрасну.
– Недостоин жалости? – размежая слипшиеся губы, спросила Мстиша.
– Я рад этой боли, – спокойно ответил княжич, снова опустив глаза. – Рад, что она есть. Боль – наказание за то, что я творю. За то, кто я такой.
– Но ты не виноват, – возразила Мстислава, – тебе не в чем упрекнуть себя…
– Я мог бы избавить мир от чудовища. Смириться с судьбой, что спряла мне Богиня.
– Не говори так! Я хочу помочь тебе, – жарко промолвила Мстислава, и Ратмир улыбнулся.
– Мне будет легче от того, что ты ждешь меня. Что, несмотря ни на что, остаешься рядом.
Он снова подошел к Мстиславе и взял ее за руку. Некоторое время Ратмир держал ее в своей ладони, рассматривая, как когда-то на постоялом дворе.
– Я до сих пор не верю, что ты осталась. Нынче мы возвращались в город, а я все гадал, увижу ли свет в твоем окошке. Будет ли теплиться твоя лучина, или, опамятовавшись, ты окажешься уже на полдороге в Медынь.
– Вот, значит, что ты обо мне думаешь? – нахмурилась Мстиша, отвечая Ратмиру его же словами.
Поглаживая пальцы Мстиславы там, где их касался серебряный обод кольца, он недоверчиво покачал головой.
– Не понимаю, за что мне выпало такое счастье. Чем я заслужил тебя.
У Мстиши пересохло в горле. Ратмир поднял на нее взгляд, а потом протянул руку и осторожно погладил щеку княжны тыльной стороной пальцев. Медленным и выверенным, точно у лозоходца, почувствовавшего близость подземной жилы, движением он приблизил свое лицо к ее. Ратмир оказался почти вплотную к Мстише, так что она ощутила жар его кожи. На миг княжич замер и, когда Мстислава уже смирилась с тем, что сейчас он снова отстранится, отрывисто вдохнул, словно готовясь прыгнуть в воду, и прикоснулся к ее устам.
Однажды – Мстиша только надела понёву и стала казаться самой себе очень взрослой – она пробралась в отцовскую медушу и одним махом выпила полкружки лучшего ставленого меду. Тело обмякло и сделалось безвольным, голова закружилась, ослабшие ноги едва держали. Именно так Мстислава почувствовала себя нынче, и, будто догадавшись, Ратмир обхватил ее за пояс, прижав к груди.
Нет, куда там полкружки. Это была целая бочка самого душистого, самого крепкого, самого хмельного меда, в которую Мстислава свалилась целиком. Запах Ратмира, круживший ей прежде голову, – озерной бодрящей свежести, лесного костра, утреннего морозного воздуха, – усиленный стократ, окутал и одурманил. Губы княжича, обветренные и сухие, оказались горячими и мягкими. Они двигались мучительно медленно, пробуя уста Мстиши, словно изысканный напиток, который можно цедить лишь крошечными глотками. Так, словно на это у них с Мстиславой была вся жизнь.
Ошеломленная вначале, Мстиша опомнилась и ответила Ратмиру, вложив в поцелуй всю ярость, все отчаяние и горечь. Она целовала его жадно и зло, наказывая за дни и ночи мучительного разочарования, за холодность и трусость. За то, что он, будто смок, ревниво оберегающий древний клад, посмел скрыть от нее свою любовь.
Мстиша слышала, как бешено застучало сердце Ратмира, когда она спутала все его расчеты. Она чувствовала, как мелко дрожат его руки, и знала, что он прилагает все силы, чтобы сладить с ними, и что у него ничего не получается. Мстислава знала, что выбила почву из-под его ног, и торжествовала, ощущая, что, не сумев совладать со своими чувствами, княжич хочет и не может отступить.
Близость Ратмира, его запах, черный шелк волос и тепло кожи под пальцами, а самое главное, власть над ним, которая невидимым потоком вливалась в нее, распирая грудь, опьянили Мстишу. Более не подчиняясь мыслям, тело двигалось по наитию, и она не заметила, в какой миг ее язык коснулся губ княжича, а потом, не встречая препятствий, проник дальше. Отбросив все попытки сопротивляться ее напору, Ратмир ответил, принимая ее правила, сплетаясь с ней своим языком, прижимая ее к себе с граничащей с грубостью силой. Его левая рука скользнула под край отороченного соболем опашеня и медленно двинулась вверх.
Чаша весов колыхнулась, и в мгновение ока Мстислава уже не владела положением. Страсть Ратмира, с которой она самонадеянно попыталась играть, подхватила ее мощным вихрем и закружила как былинку, как глупого зорника, подлетевшего слишком близко к огню. Бросившись в это море очертя голову, Мстиша очутилась на невыносимом пределе, и волны чувств, нахлестывающие со всех сторон, потопили бы ее, если бы не Ратмир. Он разорвал поцелуй и, прислонившись к Мстиславе покрывшимся испариной лбом, тяжело дышал, глядя на нее из-под сведенных в болезненном изгибе бровей. Рука княжича застыла на ее ребрах, и, опамятовавшись, Мстиша поняла, что задыхается. Щеки горели, а пальцы намертво сомкнулись на свите Ратмира.
Он судорожно улыбнулся, но глаза его были темными и блестящими, как патока.
– Скоро ты станешь моей, а я – твоим, – сбивчиво прошептал Ратмир, сглатывая. Он с видимым трудом отстранился и провел нетвердыми пальцами по губам, точно удивляясь тому, что они сейчас творили. – Скоро нам не придется больше разлучаться, и у нас будет все время мира.
Он медленно попятился к окну, не спуская бдительного взгляда с Мстиши, не то боясь, что она снова кинется к нему, не то не доверяя собственной выдержке. У самого окна его уста дрогнули, и, широко улыбнувшись, Ратмир в два шага достиг Мстиши и, крепко прижав ее к груди, быстро поцеловал.
– Покойной ночи, моя родная.
Мстислава тихонько засмеялась, и он, не переставая улыбаться, проворно скрылся в окне. Подойдя на непослушных ногах к ставням, она выглянула во двор. Ратмир спрыгнул с дерева, обернулся и, махнув рукой, исчез в ночной мгле.
Глубоко вздохнув, Мстиша закрыла створку и прислонилась спиной к простенку. Она никогда еще не была так счастлива.
17. Свадьба
Накануне свадьбы пошел снег, и Мстиша обрадовалась хорошему знаку. Во всем году не было времени тягостнее, чем долгие седмицы черностопа, когда над лысыми пожнями и смерзшимися комьями земли мрачно колыхались нагие костяки деревьев.
Белые крупинки падали на крышу терема с тихим шуршанием, и Мстислава, вышедшая вдохнуть чистого морозного воздуха на гульбище, зябко куталась в пушистый меховой воротник. Несмотря на то что за весь полный предпраздничной суеты день она едва ли на несколько мгновений оставалась в одиночестве, ей было тоскливо и страшно. Больше всего хотелось оказаться в объятиях Ратмира, от одной мысли о которых сладко замирало сердце, но теперь жениху и невесте можно было увидеться только на свадьбе.
Завтра. Уже завтра.
Подумать только, настоящая свадьба. Конечно, соблюсти все обычаи не удастся: с ней не было подруг, а значит, не с кем будет справить девичник. У нее не было матери, значит, некому будет дать последние наставления. Но князь и княгиня явно хотели уважить невестку, и с самого утра в поварне дым стоял коромыслом, а челядь сбивалась с ног в нескончаемых хлопотах.
Зато Мстиша наконец сумела отбить у Хорта Векшу. Воевода долго сопротивлялся и с большой неохотой согласился привезти девушку в терем, и Мстислава не знала, гневаться ли на него или радоваться за Векшу, потому что намерения Хорта становились вполне ясны.
Воссоединение прошло в смехе и слезах.
– Простишь ли меня? – спросила Мстислава, прижимая к своей груди худенькие руки чернавки, и та кивнула, рдея и утирая мокрые ресницы.
Как и полагалось в канун свадьбы, первым делом Радонега позвала Мстишу печь каравай. В большой стряпущей избе княгиня собрала ближних боярынь с дочерями и девушек-прислужниц, и с веселыми песнями все сообща принялись за дело. Пушистую пшеничную муку просеяли в огромные ночвы, смазанные медом, чтобы молодым жилось сладко. Женщины дружно запели:
Благослови, Матерь-Пряха,
Каравай месить!
Ладо, ладо,
Яровой месить!
Мстише вручили чарку водки и велели влить в тесто – для радости и веселья, объяснила улыбавшаяся Радонега. Княгиня зорко следила, чтобы все делалось «как праматери завещали», и тесто творить велела непременно ладонью, а не кулаком, да обязательно посолонь.
Когда над дежой набрякла пухлая шапка, принялись катать каравай. Векша опоясала его затейливой косой из теста, а верхушку девушки украсили птичками, звездами, солнцем и месяцем, припевая:
Да валю, валю, каравай ли,
Да и с правой руки на левую,
Да на золоты пальцы,
На серебряны персты.
Да подуй, подуй ветер,
Да со чистого поля,
Да со широкого раздолья.
А у нашей светлицы
Хороши все девицы.
Хорошо каравай лепят,